Красный террор глазами очевидца

Официально Красный террор был объявлен 2 сентября 1918 г. в обращении ВЦИК и подтвержден постановлением Совнаркома от 5 сентября 1918 г. как ответ на покушение на Ленина и убийство председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого. Однако фактически начался гораздо раньше. Так, в Москве и Петрограде террор был объявлен после убийства 21 июня 1918 г. В. Володарского, комиссара по делам печати, пропаганды и агитации.

***

О большевиках писали много, рассказывали об их зверствах, расстрелах, терроре, о днях бедноты, когда каждый (рабочий, бедняк или вор) мог войти в любой дом и взять все, что ему понравилось, описывали их тюрьмы, разорение крестьянства и ужасы вторжения в Крым китайских войск, когда красные разыскивали офицеров...

Массовый террор в Крыму в основном был связан с установлением Советской власти на полуострове в конце 1917 – начале 1918 г.

В Севастополе за три ночи 21–24 февраля 1918 г. было вырезано несколько сот человек, в Симферополе расстреляно 170 мирных жителей.

В Евпатории зимой 1918 г. репрессированы тысячи жителей. Один из свидетелей событий вспоминал об убийствах офицеров и мирных граждан матросами: «В Евпатории офицерский патруль задержал рабочего, известного большевика, участника Севастопольских убийств (конца января – начала февраля 1918 г.) и расстрелял его на месте. Это было как бы сигналом, и на другой день на рейд вошли два транспорта (один “Румыния”, название другого не помню) и открыли огонь по городу (...)

Слабый офицерский отряд разбежался, матросы высадили десант, заняли город и арестовали всех офицеров, которых нашли в городе, отправив их в трюм транспорта “Румыния”. На утро все арестованные офицеры (всего 46 чел.) со связанными руками были выстроены на борту транспорта и один из матросов ногой сбрасывал их в море, где они утонули. Эта зверская расправа была видна с берега, там стояли родственники, дети, жены. Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись (...)

Одновременно несколько миноносцев были направлены в Ялту, Алушту и Феодосию, и везде, не встречая никакого сопротивления, матросы неистовствовали, расстреляв в Ялте свыше 80 офицеров, в Феодосии больше 60 и в Алуште нескольких, проживавших там, старых отставных офицеров.

В Севастополе тогда же, это было в феврале, произошла вторая резня офицеров, но на этот раз она была отлично организована, убивали по плану и уже не только морских, но вообще всех офицеров и целый ряд уважаемых граждан города, всего около 800 человек.

Труппы собирали специально назначенные грузовые автомобили, которые обслуживались матросами, одетыми в санитарные халаты... Убитые лежали грудами, и хотя их прикрывали брезентами, но все же с автомобилей болтались головы, руки, ноги... Их свозили на Графскую пристань, где грузили на баржи и вывозили в море (...)

Словом, в эти кошмарные дни весь южный берег Крыма был залит кровью, офицеры в панике бежали и прятались (...) С этого момента в Крыму воцарился большевизм в самой жестокой разбойничье-кровожадной форме, основанный на диком произволе местных властей (...)

Во всех городах лилась кровь, свирепствовали банды матросов, шел повальный грабеж, словом, создалась та совершенно кошмарная обстановка потока и разграбления, когда обыватель стал объектом перманентного грабежа»

(Кришевский Н. В Крыму: (1916—1918 гг.) // Архив русской революции. Берлин, 1924. Т. XIII. С. 107–109).

Вероятно, среди тех, кто осуществлял массовый террор в Крыму, были и китайцы, служившие наемниками в Красной армии. В годы Гражданской войны в небольшевистской печати внутри страны и за рубежом публиковались свидетельства их особой жестокости.

В газете «Общее дело» (Париж) от 30 июля 1919г. была напечатана заметка «Массовое дезертирство красноармейцев», в которой говорилось: «Солдаты Красной гвардии, перешедшие в наши ряды (...) рассказывают, что позади большевистских полков идут карательные отряды, состоящие из убежденных большевиков и китайцев. Красноармейцы прекрасно знают, что роты эти идут с ними с целью расстреливать беспощадно всех, кто посмеет отказаться наступать».

Все это ужасы и на все это у сочувствующих большевикам есть ответ: либо рассказы преувеличены, либо, – что же поделаешь, – такова революция, ее не делают в перчатках, и тысячами невинных смертей покупается счастье целых поколений в грядущем.

Нет, ужас большевизма и абсолютная невозможность примириться с ним заключается даже и не в этой крови. Великая Французская Революция пролила ее не меньше и вырастила гениальный девятнадцатый век.

Ужас и абсолютная невозможность примириться с большевизмом в том, что большевики смотрят на Россию (а так они будут смотреть на всякую страну, где утвердятся) только как на бульон для приготовления коммунистической бациллы. Человек, личность, люди, счастье вот именно этих самых Иванов и Петров их не интересует и не тревожит.

Им важна проверка их теоретических построений и, затем, их собственное честолюбие, гипертрофированное за долгие годы эмиграции.

До конца дней моих не забуду разговора, прошлой весною в Москве, с одним видным большевиком из Центрального Комитета.

«...Вы говорите, что все население России страдает? Верно. Но мы ничего поделать не можем, – в наши планы не входит счастье этих Иванов и Петров. Вы говорите, что все население против нас. Тоже верно, за небольшим исключением, – но в это исключение входит 75% профессиональных воров, убийц и любителей легкой жизни. Но мы не должны руководствоваться сантиментальным принципом: правительство для народа. Если нас не хотят, – мы заставим их захотеть нас. Те же, кто не покорятся, так или иначе погибнут. Надо понять, что мы не правительство и не власть, – это лишь наши необходимые функции. Мы производим опыт над страной, к сожалению, слишком мало и дурно приспособленной для этого. Но мы надеемся, года через два, через три, перенести нашу работу в более культурные страны».

Когда я сказал, что Россия, измученная войной и революцией, не хочет опытов над живым своим телом, он пожал плечами и проговорил с усмешкой:

– Да, я тоже думаю, что коммунизм не доставляет этой стране большого удовольствия.

– Но если вы ошибаетесь? Если все, что вы делаете, утопия?

– Вот для этого-то мы и производим опыт.

Я бы спросил любого французского, английского или итальянского социалиста, с такою страстью требующего от своего правительства невмешательства в русские дела, что бы он сделал, если бы к его родной матери пришел господин в очках и, сообщив, что ему нужно открыть какую-то там связку или железу, стал резать живот у бедной женщины и копаться в нем во имя человечества? А вы бы, мой английский, французский, итальянский товарищ-социалист, смотрели бы на эту возню спокойно, во имя человечества? Нет, – я думаю, что вы бы побежали за полицейским при одном появлении господина в очках.

Я знаю, – потому что видел и пережил это, – что большевики, не задумавшись ни на секунду, согласились бы во имя какой-нибудь третьей или четвертой главы, или даже, на плохой конец, примечания, в будущем томе «Великой Истории Коммунистического Движения» уничтожить все население России. Такое происшествие было бы отмечено ими как печальный и в будущем маложелательный случай в общем ходе революции, на спасение и углубление которой они такими лисьими голосами призывают европейский пролетариат.

Я вспоминаю одно место из Достоевского, в «Братьях Карамазовых», когда Иван Карамазов, сидя в трактире с братом своим Алешей, спрашивает его, – согласился ли бы он, Алеша, для счастья всего человечества, для будущего золотого века, – если бы это, скажем, нужно было, – замучить маленького ребеночка, всего только одного ребеночка замучить до смерти, и только? Согласился ли бы он для счастья всего человечества в жертву принести эти детские муки?

На это Алеша твердо, глядя брату в глаза, отвечает:

– Нет!

Большевики говорят:

– Да!

Но кто им дал это право? И почему мы должны преклонить голову перед этим правом? Даже если бы мы, скажем, были уверены, что они дадут счастье какому-нибудь десятому или пятнадцатому поколению, мы твердо должны сказать:

– Прочь окровавленные руки от матери моей!

***

Активное участие в Гражданской войне принимали китайцы, в большом количестве завезенные в Россию во время Первой мировой войны из-за нехватки рабочей силы. Почти все они влились в Красную армию, в основном как наемники. Часть из них покинула страну после окончания Гражданской войны, часть была депортирована на историческую родину в конце 1930-х годов в соответствии с Постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 21 августа 1937 г.

Алексей Толстой