Моё Хождение по мукам

Начало 80-х. Я занимаюсь в театральной студии. Главное событие в студии - это постановка пьесы про "Девочку Надю". В основе пьесы жизнь и трагическая смерть юной художницы Нади Рушевой. Репетиции идут долго: тщательная дорепетиционная подготовка (читка и обсуждение пьесы за столом), затем репетиции в студии, затем репетиции на сцене ДК. В руководстве ДК одни евреи-пенсионеры. Они следят (блюдут) весь репертуар, который просачивается на их сцену: репертуар нашей студии, репертуар танцевальных коллективов и молодёжных ансамблей. К большим датам руководство ДК составляло сборные концерты коллективов, которые занимались в ДК, и с этими сборными концертами мы выступали на разных площадках Москвы.

Приближалась большая дата - 7 ноября. Руководство спросило нашего руководителя студии - что мы можем показать. Она развела руками - спектакль ещё не готов. Тогда нам выдвинули требование - срочно подготовить соответствующий дате репертуар из малых форм. Малые формы - это стихи, отрывки из прозы. Мне поручили прочесть отрывок из романа "Хождение по мукам" Алексея Толстого.

Я уже упоминала эту историю в статье "Утилизация белых народов!"
https://cont.ws/@vdomedeti/2868814

В той статье про параллель с нашим временем, про зачистку планеты от белой расы, от славян. Сейчас же история про работу над текстом. Про творческую кухню.

Итак, у нас начался с руководителем студии застольный период подготовки к чтению отрывка. Руководитель сама выбрала этот отрывок и прочла мне... Я тоскливо слушала и гадала - есть ли у меня пути к отступлению. Но... Любишь кататься (заниматься в театральной студии) - люби и саночки возить (участвовать в сборных концертах). Конечно, я не могла отказаться... Сама была свидетелем разговора начальства с руководителем студии. Разговор был на повышенных тонах. Руководителя студии припёрли к стенке... Давай малые формы и баста!

Почему мне отрывок не понравился? Во-первых, корявый текст. Да-да, Алексей Толстой писал коряво. Он гибрид, а гибриды не чувствуют красоту чужого для них языка.

Артисты и чтецы хорошо понимают, что есть "корявый текст". Есть тексты, которые вслух произносить тяжело. В пику таким текстам могла бы привести в пример авторов, чьи тексты читаются легко, из текстов легко формируются образы, диалоги у таких авторов живые, образные.

Какой сюжет в этом тексте? Сидят у костра три мужика-солдата, балакают о своём, потом шальной снаряд накрывает их стоянку. Слушала текст и чуть не зевала... Не проняло. А ведь сколько слёз пролила над книгами, над чужими вымыслами, над чужими судьбами! А тут... Может быть причина в том, что не сама выбирала текст? Или просто не в настроении? Или корявый текст автора не вдохновил? И вообще - я живу тут и сейчас, я - из 80-х, зачем нам постоянно напоминают про гражданскую, про то, что было тыщу лет назад?

Тогда казалось - это наше далёкое прошлое, до которого нам нет никакого дела. У нас тут свои проблемы. Свои гражданские войны. У нас тут Кавказ, который не сегодня, так завтра полыхнёт, а там живут все мои родственники. У нас тут тучи евреев в Москве, которые все как один барыжат и кошмарят гоев.

Зачем ворошить прошлое? Так я думала и тогда, когда слышала разговоры отца с родственниками промеж собой про истребление терского казачества...

Зачем ворошить прошлое? Теперь-то я понимаю, зачем ворошить... Всё наше настоящее и всё наше будущее из прошлого. Наши предки накосячили - разгребать нам. Мы накосячили - разгребать потомкам. Так что надо возвращаться в прошлое, чтобы понять ошибки и просчёты наших предков. Только одна беда - понять и осознать прошлое нам мешают вонючки разные. Они и нашим предкам мешали, и будут мешать нашим потомкам. Именно они всё извратили, покрыли коростой лжи всю нашу жизнь. Продираться свозь ложь к правде - невероятно тяжело.

Тогда же, чтобы я смогла успешно прочесть этот отрывок со сцены, мне надо было просто оживить эту сцену в своём воображении. От меня не требовали донести идеологические подтексты, акценты. Просто почувствовать себя на месте мужиков у костра. А с этим была беда... Нет, я понимала мужиков. Им бы домой, к своим семьям, к своим жёнам вернуться. Им бы опять пахать и сеять, а не убивать непойми кого непойми за что... Умом-то я понимала это, а вот при чтении корявый текст не оживал. Билась со мной режиссёр, билась... И уже казалось, напрасная была затея - взять меня чтецом в сборную солянку (ой, сборный концерт). И однажды...

Я в то время снимала комнату в Орехово-Борисово. Хозяева квартиры проживали в этой же трёхкомнатной квартире. Семья - муж и жена работали на автозаводе, и дочь - старшеклассница (занималась стрельбой из лука). Одну комнату занимала их дочь. Второю - сами хозяева. Третью комнату сдали нам - мне и Вале.

Валя также, как и я, занималась в театральной студии. Её старший брат и его жена - лимитчики, работали на стройке. Недавно семья брата получила квартиру в доме, который сами же строили. Валя - хорошая милая чистая русская девушка. Родом из Ставропольского края. Не поступила в театральное училище. Устроилась на работу и бегала на репетиции в нашу театральную студию.

Хозяева квартиры меня и подругу не ограничивали ни в чём и не делали нам замечаний. Но мы и не давали повода делать нам замечания. Например... Я возвращалась часто очень поздно с занятий в театральной студии. Очень хотелось попить горячего чаю. Но старалась не шуметь, ведь всем вставать рано. У мужа хозяйки смена начиналась в 7 утра. Вместе с ним в 5 утра вставала его жена - приготовить завтрак... Мне было неудобно ходить по квартире в 11 вечера, когда все спят. Так что никакого чаю! Это было самоограничение. Очень уважаю людей деликатных и сама старалась быть деликатной.

Орехово-Борисово. Это край Москвы, это у чёрта на куличках... Был тот ещё квест - одной возвращаться в 11 вечера после репетиций в студии в Орехово-Борисово. Валя часто оставалась ночевать в квартире своего брата. А мне одной было боязно ехать поздно вечером через всю Москву. От студии надо ехать на трамвае до метро несколько остановок. Затем на метро ехать минут сорок с двумя пересадками. Затем от метро Коломенское ехать ещё минут сорок до района Орехово-Борисово. Этот район тогда был новостройкой. Это сейчас рядом с районом Орехово-Борисово понастроили тучу станций метро. А тогда ближайшая станция метро - Коломенское.

Сёла и деревни в районе Орехово-Борисово сносили и появлялись многоквартирные дома. Я жила в мега-многоквартирном доме. Этот дом ещё называли в народе Китайской стеной. Дом с множеством арок и множеством подъездов образовывал полукольцо. Внутри кольца - заброшенный пустырь. Огромный такой пустырь - размером с футбольное поле.

И вот однажды, после очередной репетиции, холодным октябрьским вечером вернулась домой. Пока ехала, вся продрогла... Зашла в квартиру, на цыпочках прошла в свою комнату. На автомате рука потянулась к выключателю, но почему-то не стала включать свет, а подошла к окну. Окно выходило на пустырь. Осенний пронизывающий ветер как волны колыхал пустырную траву. А посередине пустыря на месте какого-то мини-котлована зияла чёрной водой огромная лужа. В луже мерцали звёзды и луна.

Смотрела на этот пустырь зачарованно и вдруг легко представила себе тех самых мужиков у костра... Вон они, там у лужи. Хотя это не лужа вовсе, а мерцающий костёр. И вдруг стала читать отрывок...

***

- Такие у нас дела - сказать страшно.

- Будет тебе на огонь пучиться, ложись спать.

- Такие дела... Эх, братцы мои, пропадет Россия!

У глиняной стены сарая, крытого высокой, как омет, соломенной крышей, у тлеющего костра сидело трое солдат. Один развесил на колышках сушить портянки, поглядывал, чтобы не задымились; другой подшивал заплату на штаны, осторожно тянул нить; третий, сидя на земле, подобрав ноги и засунув руки глубоко в карманы шинели, рябой и носатый, с черной редкой бородкой, глядел на огонь запавшими, сумасшедшими глазами.

- Все продано, вот какие дела, - говорил он негромко. - Чуть наши перевес начинают брать, - сейчас приказ - отойти. Только и знаем, что жидов на сучках вешать, а измена, гляди, на самом верху гнездится.

- Так надоела мне эта война, ни в одной газете не опишут, - сказал солдат, сушивший портянки, и осторожно положил хворостинку на угли. Пошли наступать, отступили, опять наступление, ах, пропасти на них нет! и тем же порядком опять возвращаемся на свое место. Безрезультатно! выговорил он и сплюнул в огонь.

- Давеча ко мне подходит поручик Жадов, - с усмешкой, не поднимая головы, проговорил солдат, штопавший штаны, - ну, хорошо. Со скуки, что ли, черти ему покоя не дают. Начинает придираться. Отчего дыра на портках? Да - как стоишь? Я молчу. И кончился наш разговор очень просто, - хлысть меня в зубы.

Солдат, сушивший портянки, ответил:

- Ружьев нет, стрелять нечем. На нашей батарее снарядов - семь штук на орудие. Одно остается - по зубам чесать.

Штопавший штаны с удивлением взглянул на него, покачал головой, - ну, ну! Черный, страшноглазый солдат сказал:

- Весь народ подняли, берут теперь до сорока трех лет. С такой бы силой свет можно пройти. Разве мы отказываемся? Только уж и ты свое исполняй, мы свое исполним.

Штопавший штаны кивнул:

- Правильно...

- Видел я поле под Варшавой, - говорил черный, - лежат на нем тысяч пять али шесть сибирских стрелков. Все побитые лежат, как снопы. Зачем? Отчего? А вот отчего... На военном совете стали решать, что, мол, так и так, и сейчас же один генерал выходит оттудова и тайком - телеграмму в Берлин. Понял? Два сибирских корпуса прямым маршем с вокзала - прямо на это поле - и попадают под пулеметы. Что ты мне говоришь - в зубы дали. Отец мой, бывало, не так хомут засупонишь, - подойдет и бьет меня по лицу, и правильно, - учись, страх знай. А за что сибирских стрелков, как баранов, положили? Я вам говорю, ребята, пропала Россия, продали нас. И продал нас наш же мужик, односельчанин мой, села Покровского, бродяга. Имени-то его и говорить не хочу... Неграмотный он, озорник, сладкомордый, отбился от работы, стал лошадей красть, по скитам шататься, привык к бабам, к водке сладкой... А теперь в Петербурге за царя сидит, министры, генералы кругом его так и крутятся. Нас бьют, тысячами в сырую землю ложимся, а у них в Петербурге электричество так и пышет. Пьют, едят, от жира лопаются.

Он вдруг замолчал. Было тихо и сыро, в сарае похрустывали лошади, одна глухо ударила в стену. Из-за крыши на огонь скользнула ночная птица и пропала, жалобно крикнув. И в это время вдалеке, в небе, возник рев, надрывающий, приближающийся, точно с неимоверной быстротой летел зверь, разрывая рылом темноту, и ткнулся где-то, и вдалеке за сараем рванул разрыв, затрепетала земля. Забились лошади, звеня недоуздками. Солдат, зашивавший штаны, проговорил опасливо:

- Вот это так двинуло!

- Ну и пушка!

- Подожди!

Все трое подняли головы. В беззвездном небе вырастал второй звук, длился, казалось, минуты две, и где-то совсем близко, за сараем, по эту сторону сарая, громыхнул второй разрыв, выступили конусы елей, и опять затрепетала земля. И сейчас же стал слышен полет третьего снаряда. Звук его был захлебывающийся, притягивающий... Слушать было так нестерпимо, что останавливалось сердце. Черный солдат поднялся с земли и начал пятиться. А сверху дунуло, - скользнула точно черная молния, и с рваным грохотом взвился черноогненный столб.

Когда столб опустился, - от места, где был костер и люди, осталась глубокая воронка. Над развороченной стеной сарая загорелась и повалила желтым дымом соломенная крыша. Из пламени, храпя, вылетела гривастая лошадь и шарахнулась к выступавшим из темноты соснам.

А уж за зубчатым краем равнины мигали зарницы, рычали орудия, поднимались длинными червями ракеты, и огни их, медленно падая, озаряли темную сырую землю. Небо буравили, рыча и ревя, снаряды.

***

Прочитав отрывок, я не торопилась выходить из этого состояния. Я поймала это состояние, впервые за всё время работы над этим текстом, я впервые почувствовала магию перевоплощения. В таком состоянии не нужно контролировать свой голос: тембр, интонацию, паузы. Всё само собой произносится, на автопилоте тебя несёт сквозь дебри текста. И я молча, слегка раскачиваясь (шаманство, да?), смотрела на костёр (лужу с мерцающими огоньками)... И само собой полилась песня изнутри. И слова песни сами собой зарождались изнутри. Только что придуманные.

Наконец, я вышла из этого состояния и побежала к письменному столу записывать текст, который только что сам собой сочинился.

Солдатская

Ой, да степь – тоска,
А кругом – война…
Пляшет по ветру ковыль.
Я который год бобыль.

Ой, да степьюшка –
Моя матушка.
Обогрей меня,
Приласкай меня,
Моя матушка.

Ой, да степь – сестра,
Ой, да милая.
Накорми меня,
Напои меня,
Моя милая.

Ой, да степь – жена,
Спать положи меня,
Да не в землю, не в сырую,
Женушка моя.

Ой, да степь – тоска,
А кругом – война…
Пляшет по ветру ковыль.
Я который год бобыль.

***

На следующей репетиции я прочла отрывок...

- Ну вот! Можешь, если хочешь! - сказала руководитель студии.

И меня включили в сборный концерт. Это было ещё одно испытание для меня. Свой голос я подчинила. Я научилась управлять своим голосом. Я уже почти не стеснялась читать перед студийцами. Но вот большая сцена... Когда все зрители смотрят только на тебя... Четвёртая стена... Вроде бы всё знаю, а поди, совладай со своим страхом большой сцены! Уши горят, щёки пылают, сердце колотит, и руки... Куда деть руки?

Первое выездное выступление 7 ноября было в кинотеатре "Урал" (метро Щёлковское). В этот день во всех кинотеатрах Москвы проходили бесплатные показы фильмов соответствующей тематики. И перед каждым показом выступали коллективы ДК г. Москвы со своими сборными концертами.

И вот моё первое выступление на большой сцене. Я уже знала, как я буду настраиваться перед выступлением. Уединилась за кулисами. Закрыла глаза и вспомнила тот пустырь, тот холодный октябрьский вечер, пронизывающий ветер, который как волны колыхал пустырную траву, и тех мужиков у костра... Пропевала шёпотом свою "Солдатскую" и... всё! Я готова читать отрывок. Прочла! Ура! Получилось!

***

В те годы в Москве гремела слава нескольких народных московских театров. Уж какие там были нравы - многие если не знали, то догадывались... Но на свет, который исходил от этой славы слетались как мотыльки все считающие себя неотразимыми, талантливыми, молодыми и красивыми.

Откуда-то узнала, что в таких-то числах будет дополнительный набор в студию Спесивцева. Я пошла туда. И была ошеломлена километровой очередью молоди. Все жаждали попасть в студию Спесивцева. Такое впечатление было, что вся молодёжь Москвы и ближайшего Подмосковья тут - в этой очереди.

И все мои надежды сдулись... Я как-то сразу скукожилась... Обесценилась. Поняла, что не надо даже пытаться рыпаться в этот калашный ряд. Но пока крутилась среди неотразимых, талантливых, молодых и красивых, услышала, что сейчас проходит дополнительный набор ещё в один народный театр. Он не такой пафосный, но однако далеко не последний в рейтинге народных театров. Услышала адрес этого театра и тут же поехала туда. Была в том месте всего лишь один раз. И уже не помню локацию места (даже название станции метро не помню), не помню что это было за ДК (в котором был прописан народный театр), не помню и фамилию руководителя этого театра. А возможно имени и фамилии руководителя я и не знала. В очереди услышала адрес: станция метро, название ДК, название народного театра. И всё.

Запомнила только, что на пути из метро к ДК проходила под мостом (железнодорожным), или трубопроводом. Здание ДК - это двухэтажный особняк с колоннами в глубине сада.

Иду себе наугад - будь что будет, а впереди меня идёт девушка... Наверное тоже идёт в ДК, подумала я. Фигурка как у Вали. Хорошая милая скромная русская девушка. Непробивная. Я про Валю. В итоге она всё бросила и вернулась обратно домой, в Ставрополь. Я угадала - она шла в ДК. Хорошая милая скромная русская девушка. Я про девушку, которая шла впереди. Валя-2. И скорей всего такая же непробивная как Валя-1.

Мы с ней легко нашли народный театр в ДК. И надо же, застали на месте руководителя. Он сказал, что просмотры будут на следующей недели, но раз мы пришли, он готов нас прослушать.

Руководитель - за столом. Мы сидим на стульях. Первой пригласил на сцену Валю-2. Она пролепетали стихи. Именно пролепетала... Нескромно давать оценки тому, кто в таком же как ты положении. Но внутренний голос мне подсказывал, что я знаю и умею гораздо больше, чем эта милая девушка. И потому вправе...

Почему Валя-1 в итоге бросила театральную студию, в которой мы вместе занимались? Я знаю почему бросила, потому что видела её скучающей с отсутствующим взглядом на репетициях и в период застольной читки и обсуждения пьесы. 

Уроки литературы и постановка пьесы - это наука о человеке. В хорошей пьесе нет ни одной проходной реплики. Все диалоги и монологи на своих местах. Каждое слово в диалоге или монологе содержательно. Это целая наука - понять автора, расшифровать все его идеи, все смыслы, чтобы в итоге спектакль получился содержательным и цельным. Не идеи и смыслы сами по себе ценны в пьесе. А важен человек (персонаж пьесы) как носитель идей и смыслов.

Но чтобы постичь человека, надо умственно трудиться. А этого многие "звездули" боятся, не хотят, не умеют. Поэтому артистом быть хочу, а трудиться... - ой, от слова "труд" многих корёжит. То есть, надо много корпеть (работать) над пьесой, анализировать, анатомировать каждую фразу, чтобы понять идеи и смыслы, а затем научиться доносить эти идеи и смыслы до зрителя. Но ведь в театры и в кино идут "звездули" как раз затем, чтобы не трудиться. Трудятся трудяги на заводах и шахтах, а мы "звездули" как мотыльки парим... Мерещится им в театре и кино лёгкая беззаботная жизнь.

Руководитель остановил Валю-2 и попросил меня почитать стихи. У меня стихи и проза, сказала я. Прочла стихи. Затем отрывок из романа "Хождение по мукам" Алексея Толстого.

Вижу, ему понравилось моё чтение. Молчит, брякает карандашом об стол в задумчивости. Затем сказал: "Вам тут делать нечего. Это не ваш уровень. Я дам вам телефон одной женщины. Она сейчас занимается подготовкой концертной программы с Юрием Богатырёвым. Позвоните ей. Обязательно позвоните!" И он дал мне бумажку с именем женщины и её телефоном.

Когда мы вышли из ДК, Валя-2 выразила своё восхищение мне. Скажу так: в театральной, киношной, литературной среде это нонсенс - похвалить другого. Эти якобы культурные области разъедает ненависть, зависть, чванство... Но меня не удивила похвала той, которой только что отказали в таланте. Это русская девушка. У полноценных русских всё в порядке с нравственным, этическим, душевным здоровьем. И ещё... Она, скорей всего, поняла, когда слушала меня, что нас отделяет пропасть. И чтобы подняться на мой уровень, ей придётся много-много трудиться. А готова ли она трудиться? Много-много трудиться не страшно, если тебе на 150 % это интересно. Если ты понимаешь, что это твоё. Мне кажется, что Валя-2 именно об этом размышляла, когда мы вместе шли к метро.

***

Итак, у меня на руках бумажка с телефоном. Эта бумажка мне приоткрыла дверь возможностей. Но почему так сложно сделать выбор - позвонить или не позвонить? Имя на бумажке... Оно было мне знакомо. Это старая-старая еврейка - театральный идеолог, о которой много рассказывала наша руководитель театральной студии. Она во МХАТе долго и кропотливо работала с Калягиным над образом Ленина во время подготовки спектакля "Так победим!". Это так считается, что работают с артистами режиссёры. Но в штате крупных театров были разные мастера и подмастерья (которые не отсвечивают), так сказать редакторы, идеологи марксизма-ленинизма, которые и прорабатывают с актёрами и режиссёрами логические, мотивационные, идеологические смыслы пьес, особенно революционной и советской тематики.

Все политруки, все политинформаторы, все идеологи-ленинисты в институтах и в ДК - все евреи. И даже ведущий на советском ТВ еженедельной телевизионной программы «Международная панорама» Бовин - еврей. Забавно, этот Бовин был коммунистом, в его передачах СССР - это всегда хорошо, Запад - категорически плохо. Но суслик в 1991 г. написал заявление о выходе из партии. Все годы, сколько себя помню, этот жид гнал идеологическую пургу по ТВ, а в 1991 г. - ап! и переобулся.

Политруки, политинформаторы, идеологи ревностно, жёстко, яростно охраняли то, что наваяли нам в 1917 г. Они очень боялись, что аборигены начнут догадываться о правде, которую глубоко и методично закапывают евреи.

Потому, да... Их идеологи - суперпрофессионалы. Ведь сколько надо знать и уметь, чтобы дурить много лет аборигенов своей "правдой", закапать настоящую правду и подсунуть стрихнин вместо правды тем, кого они убивали, терзали, обворовывали... Они могут "развязать" любой хитро деланный узел в пьесе, расставить правильно акценты, высветить характеры и образы. Работать с ними - почётно и полезно. Но я почему-то струхнула. Потому металась - звонить или не звонить... А ещё - изумление... Что же такое происходит - куда не ткнись, всюду евреи. Все двери возможностей только через их проходные, блок-посты, шлагбаумы.

Наша руководитель театральной студии была лично знакома с этой еврейкой, которая работала с Калягиным во МХАТе и с Юрием Богатырёвым. Однако я ей не рассказала об истории с телефоном. Почему? Потому что театральный, киношный, литературной мир - это гадюшник, террариум. Где зависть - норма. Зависть не только к профессиональному успеху. Зависть ко всему...

Так почему я не стала рассказывать об истории с телефоном? Из-за зависти... В сентябре, когда в студии решили ставить спектакль "Девочка Надя", главную роль получила одна девушка. Симпатичное, открытое лицо, милая улыбка... Она не очень подходила на главную роль, потому что художница Рушева была по жизни вещь сама в себе, была замкнутым человеком, замкнутым на своём творчестве. А ещё, как оказалось, художницу подтачивала болезнь. Актриса же - жизнерадостная улыбака. Ей пришлось бы себя ломать ради роли. Навряд ли получилось бы... А ещё, как оказалось, актриса наша влюбилась, и потому светилась от счастья. Ей бы роль Джульетты... Однажды она принесла в студию торт и сказала, что через две недели выходит замуж. Потому не сможет далее заниматься в студии. Это был её прощальный приход.

Вместо того, чтобы поздравить нашу Джульетту, руководитель студии повела себя странно: помолчала, потом спросила о женихе: москвич ли он? Джульетта кивнула - москвич. Его родители - преподаватели в каком-то московском институте. И сам он - без пяти минут кандидат... Руководитель студии поджала губы и выдавила из себя: "Надеюсь этот брак по любви!" Вот и всё поздравление!

Студийцы поздравили, потом пили чай с тортом, смеялись, а мне было грустно. Почему-то казалось, что наша руководитель студии не такая... как все. Что она над всей этой бытовой грязью - выше зависти, подлости, гадости... Казалось, что всех, кого увлекает творчество, это самое творчество возвышает... Оказалось, нет. Оказалось, генетика главнее. Джульетта наша - русская, студентка, приехала откуда-то из провинции. Всех иногородних студентов и работяг москвичи и жители Подмосковья с презрением называли лимитчиками. Вот и у нашего руководителя студии, жителя Подмосковья, явно крутилось на языке это слово. Ну да, ишь ты - сразу из грязи в князи, ишь ты, шустрая какая! А я смотрела на нашу Джульетту и видела в ней цельного, красивого, счастливого человека. Как в такую не влюбиться? Она русская, потому полноценная. Без вывертов, хитропопости. А вот на генетический паспорт руководителя студии мне бы хотелось взглянуть...

Итак, не стала рассказывать руководителю студии о телефоне. Боялась зависти, неадекватной реакции. А ещё отмолчалась потому, что тогда бы пришлось рассказать про народный театр, в который пришла на прослушивание. А это как ни крути - предательство. Если бы поступила туда, то однозначно ушла бы из нашей студии. Почему? Студия наша только недавно зародилась. Потому микроскопическая. А ещё... Много случайных приблудных людей. Большая текучка. Мне же хотелось чего-то большего и настоящего. В итоге через год я всё-таки ушла... Но ушла в киностудию. А это уже другая история.

Звонить я не стала. Целый сгусток причин - почему не стала. Но главная причина - это меня никак не приближало к моей мечте - мечте поступить во ВГИК на режиссёрский. Мне не хотелось распыляться. Хотя... Я уже стала догадываться, что и в мире кино все двери возможностей только через еврейские проходные, блок-посты, шлагбаумы. И чтобы шлагбаумы эти пустили тебя в мир кино, неизвестно, чем бы пришлось расплачиваться...