"Теории стоимости" и практика западного терроризма

«Умный труд» содержит в себе огромный потенциал. И по части роста производительности, и по части снижения тягот труда для трудящихся. Путь от палки-копалки до экскаваторов ярко иллюстрирует это. 

И дело ведь не только в том, что экскаватор копает ямы неизмеримо эффективнее палки-копалки! Хороший экскаватор предусматривает и мягкое кресло, и тёплую, защищённую от непогоды кабину, и кондиционер, и… Ну, дайте простор фантазии – «сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух»…

Но надо понимать, что «умный труд» - явление искусственное, он требует для себя оранжереи, как капризное культурное растение. Это так же верно, как и то, что «просвещенья дух», кроме «чудных», готовит нам немало кошмарных, ужасных, чудовищных открытий. Таких, про которые, взглянув, скажешь: «закройте их обратно, пожалуйста».

«Трудовую теорию стоимости[1] » придумали апологеты капитализма, А. Смит и Д. Рикардо, но социалисты полюбили её всей душой.

Ф. Энгельс писал: «Труд - источник всякого богатства, утверждают политикоэкономы. Он действительно является таковым наряду с природой, доставляющей ему материал, который он превращает в богатство. Но он еще и нечто бесконечно большее, чем это. Он - первое основное условие всей человеческой жизни, и притом в такой степени, что мы в известном смысле должны сказать: труд создал самого человека».

По факту, трудовая теория стоимости не работала ни у капиталистов, ни у социалистов. И дело даже не в вопросе, который оставил открытым Энгельс: Если «…наряду с природой, доставляющей труду материал», то каковы пропорции? Сколько в стоимости процентов - дар природы, а сколько процентов от труда?

Да Бог бы с этим вопросом, он – схоластический, рядом с другим, куда более острым!

Смит, Рикардо, Маркс, Энгельс – выдают желаемое за действительное, причём по формуле сredo quia absurdum («Верую, ибо абсурдно»). Потому что никто из них, в здравом уме и твёрдой памяти, не смог бы застать в окружавшем их мире труд в качестве источника всякого богатства. 

Ни сам по себе, ни с природой, «доставляющей материал», пополам! Тут что с природой, что без природы – получается фигня.

+++

Как они должны были бы сказать, если бы не следовали сredo quia absurdum? То есть – не отрываясь от действительности[2] ? Они должны были бы сказать, что это теоретическая модель организации производства, наиболее соответствующая интересам цивилизации. 

И что она, ныне сформулированная, может быть когда-нибудь, в будущем, из умозрительной, стать действующей. Ну, разумеется, не сама по себе, а только если для неё построить сложной конструкции оранжерею, в которой она могла бы произрастать, не погибая в заморозки и не забитая сорняками…

Но ни Смит, ни Рикардо, ни Маркс, ни Энгельс писали не так!

Перефразируя М.А. Булгакова: «Трудно сказать, что именно подвело политэкономов – изобразительная ли сила их таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому они собирались писать, – но трудовая теория стоимости в их изображении получилась ну совершенно как живая»…

+++

Разумеется, первым, главным источником стоимости в дикой природе и в докоммунистическом обществе является не труд, а насилие. 

Начать с того, что оно старше труда. Никакого труда (в современном понимании этого слова) ещё не было, а насилие уже вовсю бытовало!

Насилие владеет всеми ценностями, оно все их отбирает под свой контроль, и насилие распределяет их по своему произволу. Насилие владеет сырьём, без которого труд не может начаться, и оно же забирает себе конечные продукты труда (а кто ему запретит?!)

Что же касается созидательного, конструктивного труда, то он иногда, в качестве скромного младшего партнёра участвует в формировании стоимости, а иногда и вовсе нет.

В реальном мире XIX века (как и сейчас) труд не был (и не является) источником ВСЯКОГО богатства. Можно, с опаской, сказать, что он является источником некоторых богатств, но не везде и не всегда.

Если, к примеру, считать огурцы богатством (что несомненно) – то мой тесть, гений огородничества, вырастивший огурцы на своём дачном участке, а потом съевший их за компанию со своей семьёй – действительно произвёл стоимость трудом. 

Мы берём стоимость огурцов на рынке, вычитаем из неё затраты тестя (на семена, инвентарь, и т. п. ) – и с точностью до копейки узнаём, какую же стоимость произвёл тесть, умудряющийся выращивать ведро огурцов на пятачке земли размером с донышко от этого же ведра.

Несмотря на весь восторг, который вызывает у меня гениальный тесть, я учёный, и обречён думать дальше восторгов. Начнём с того, что у тестя есть земля – но ведь он не родился с ней в кулачке! Эта земля под огурцы может быть, а может не быть, и решаю это не я и не тесть, а власть над территорией. 

А эта власть никаких огурцов не выращивает, ей их выращивают когда тесть, а когда и никто. 

Она может дать участок, может отобрать, может обложить такими налогами, что сам бросишь. Много чего может сделать власть с огородником, никаким трудом не занимаясь, и – по Смиту-Марксу, никакой стоимости якобы не производя…

+++

Давайте скажем трезво: в реальном мире труд формирует только ту часть стоимости благ, которую ему оставляет насилие. То есть горизонтальный обмен идёт только теми вещами, которые сверху, вертикально, не вычерпали. А Силе же не прикажешь, она сама решает: иной раз оставит побольше, а иной раз и ничего.

Если вы возразите, что труд, обидевшись на насильников, вообще перестанет делать продукты – то ответим честно: а куда этот ваш труд денется? ! Жить-то ведь хочется, и приходится принимать те условия выживания, которые предлагает насилие. И ещё благодарить за то, что хоть такие предложило, а то ведь могло и того… бритвой по горлу…

Байками о том, что «рабский труд неэффективен» - тоже не позорьтесь, вы не дети. Если уметь его организовать – он будет эффективнее любого свободного труда[3] (хотя выражение «свободный труд» звучит как оксюморон, «свободным временем называют обычно время, свободное от труда).

 Но в стабильной латифундии рабов надо кормить (что с натяжкой можно считать их «зарплатой»), а вот при грабеже колоний и этого делать не обязательно. Викинг или печенег, солдат армии Кромвеля или гитлеровец добывают себе богатства, не расходуясь даже на кормление обобранных. 

Такой грабёж идёт рука об руку с убийством – но составляет основу «первоначального накопления капитала», едва ли ни основой богатства прежней Европы[4].

+++

Тот капитализм, с которым имели дело Маркс и Энгельс – можно назвать «уснувшим вулканом», потому что насилие в нём как бы отходит на второй план, оставлено только для чрезвычайных ситуаций, в значительной мере законсервировано победителями социальной схватки.

В этой форме уснувшего вулкана (который, как доказала история фашизма, в любой момент может проснуться) – «дворянство мантии» наследует «дворянству шпаги», очень большую роль начинают играть суды, адвокаты, сутяжничество. Определяющим источником стоимости в таком обществе становится т. н. «рента мёртвой руки».

Может показаться (в определённые эпохи), что у сутяжников и крючкотворов классического капитализма всем правит бумага, хотя мы ведь не шизофреники, и понимаем, что САМА ПО СЕБЕ бумага ничем повелевать не может. Это касается как законов (брошюр с их текстами), так и бумаг на правообладание чем-нибудь, так и бумажных дензнаков.

Рента мёртвой руки – это создание богатства не прямым непосредственным насилием (как у викингов), а символическим. Полосатая палочка регулировщика когда-то, понятно, была дубинкой, все мы это знаем. 

Но с годами она стала лёгкой, коротенькой, внутри неё лампочка, чтобы в темноте лучше её видеть, корпус из тонкого пластика. Никого побить (тем более убить) такой дубинкой невозможно. 

Палочка регулировщика – символическая дубинка, напоминающая жертве насилия, что в мире есть настоящие палки. И если не будешь слушаться символической, безобидной палочки – то по тебе прогуляются настоящие…

Тот капитализм, с которым имели дело Маркс и Энгельс (а отчасти даже и А. Смит) – это общество, в котором основной источник стоимости – выраженное в бумагах символическое насилие. Террор с кровью, конечно, применяется (если, к примеру, Парижская Коммуна случилась), но в обыденной жизни главным становится угроза террора, намёк на террор, не переходящий в прямой и непосредственный террор.

Условно говоря, дубина грабителя сменилась палочкой регулировщика.

Так всем меньше проблем - и угнетённым, и, главное, угнетателям. Чем морду бить – достал бумажку, показал, и костяшки пальцев целы, и жертве нос не свёрнут…

Поэтому мы и выделяем кроме насилия и труда третий источник стоимости – ренту мёртвой руки. Власть бумажки, обладая которой имеешь право брать блага, а не обладая – не имеешь.

Когда Энгельс пишет, что природа, «доставляя труду материал, который он превращает в богатство», является одним из источников богатства, это можно понимать двояко. Тем более, что сам Энгельс нас расшифровками не балует!

Можно понять в том смысле, что человек нашёл камень, обтесал и сделал орудие. Орудие = «камень + обработка». Поэтому обработанный камень дороже, чем необработанный. Но кому принадлежал камень ДО обработки? Ну, если брать первобытное общество – то природе, или никому. Тот, кто его подобрал, и стал первым его владельцем. Потом туда труд добавил, и капитализацию владения увеличил.

Но есть и второе толкование: природа в нём уже никакая не природа, а лишь псевдоним узурпатора ресурсов, который объявил себя владельцем всех необработанных камней. Если такого засранца не убьют камнем по голове, то без него никакого процесса труда даже начаться не может. Не даст он тебе камень – и нечего тебе обрабатывать. И не произведёт твой труд вообще никакой стоимости!

+++

Нетрудно догадаться, что мёртвая рука уменьшает (как минимум) живой трудовой доход. Вырастил ты три огурца. Пришёл бандит и угрожая револьвером, отобрал один (вообще-то мог и все три, но добрый попался! ).

Твоё богатство сократилось на треть.

Потом пришёл старичок, божий одуванчик, который драться не умеет, и револьвера нет у него, но у него бумаги, что земля, якобы его, а не твоя. И эта «мёртвая рука» забрала второй огурец. И у тебя осталась уже только треть от произведённой трудом стоимости. Если ещё кто-то явится, с револьвером или с бумагой – получится, что твой труд вообще не произвёл никакой стоимости, никакого богатства. Потому что количество огурцов, оставшихся на руках того, кто их трудом создавал (наряду с природой, доставлявшей его труду материал) равно нолю…

+++

Здесь могут сказать (вангую! ) что труд всё равно произвёл всю стоимость, а мародёры просто отобрали её у труда. На это возразим, что приведённый нами пример с тремя огурцами – условный, а в жизни всё сложнее.

Потому что в жизни отбирают не сам огурец, а устанавливают стоимость огурца. «Невидимая рука рынка» невидима только для дурачков, а умным людям понятно, что сильные сделают условия, максимально себе выгодные. И, как следствие – максимально невыгодные для слабых (к чему, может быть, никто сознательно и не стремился).

Хотя «рента мёртвой руки» внешне очень отличается от кровавого террора (и имеет то преимущество, что под её господством очень большое значение приобретает законность, бумажное делопроизводство, террористам нафиг не нужное) – следует понимать о ней кое-что.

Она лишь усохшая, ороговевшая, окостеневшая, мумифицированная версия всё того же террора, при котором всякая стоимость, всякое богатство определяются насилием.

+++

Марксизму на первых порах повезло, потому что он столкнулся не с самими террористами, а только с мумиями террористов в обществе «мёртвой руки». Мумии в драке неповоротливы и неловки. Мир, в который вливался марксизм – это мир крючкотворства, сутяжничества, прокурорских надзоров и адвокатских апелляций, мир, которым в значительной степени правили архивы.

Царизм, допускавший не только существование, но и всенародную известность такого явления, как Лев Толстой, царизм, который своей официальной идеологией провозглашал Православие – не мог эффективно бороться с пропагандой социалистических идей. Увязшие в сутяжничестве «евродемократии», пытавшиеся весь террор загнать в трубы прокурорской канализации, чтобы трупами на улицах не смердело – тоже не самый сильный противник.

Когда капитализм перестанет играть в поддавки, и, разозлившись по-настоящему, выставить на ринг настоящего бойца, фашизм – у марксистов не останется ни одного шанса. Потому что объяснять законы справедливости судейским мумиям - это одно. А викингу-берсерку – совсем другое: он тебя зарежет, как только ты рот раскроешь, а какая сила у несказанного Слова? !

+++

Трудовая теория стоимости всегда была популярна у людей просвещённых, у цивилизаторов, прогрессистов, поборников развития науки и разума. Не потому, что она верна, а потому что она нужна для цивилизации, и оранжерею для её «догоняющей верности» необходимо построить.

Важно отметить, что труд, как генератор стоимости, существует не параллельно другим её генераторам – насилию и паразитизму, а в режиме «сообщающихся сосудов». Как торжество насильников, так и торжество пост-насильственных паразитов «ренты мёртвой руки» не только физически подавляет, убивает трудящихся, но и развиваться производственным перспективам не даёт.

Если у тебя всё равно всё отберут – то зачем стремится к повышению производительности труда, повышать культуру труда, заниматься промышленным воспитанием нации? Ну, вырастишь ты 9 огурцов вместо 3, отберут у тебя не 2, а 8 огурцов, мороки больше, итог всё тот же, впроголодь…

Потому трудовая теория и стала популярна как у прогрессоров капитализма (Смита, Рикардо) так и у социалистов. Это их общее достояние, как и, не к ночи будь помянут, дарвинизм. Прогрессоры капитализма никаких мечтаний о Справедливости не имеют, в гробу видали эту Справедливость, но им нужно другое: чтобы система восходила по расширяющейся спирали вверх, а не нисходила по сужающейся спирали вниз.

Ведь всякому понятно, что насильники и паразиты заведут систему в точку ноля, это понятно и самим насильникам (им, может, даже раньше других – Ельцин знал про себя, что он говно раньше, чем об этом узнали россияне). Проблема не в том, что мародёрам это непонятно, а в том, что их это нисколько не волнует.

Найдите мне такого мародёра, который бы верил, что мародёрством своим он несёт великое благо грядущим поколениям! Это будет редкий экземпляр, согласитесь!

Люди, которые не хотят коллапса человеческой цивилизации – цепляются за трудовую теорию стоимости. Это началось ещё с Аристотеля: «справедливое равенство установлено так, чтобы доход земледелец относился к доходу башмачника, как работа башмачника к работе земледельца».

Но Аристотель писал трезвее Смита и Маркса: о некоем «справедливом равенстве», которое установит неизвестно когда, неизвестно кто, и вот тогда там так будет. Сами земледелец и башмачник, при Аристотеле по большей части вряд ли что смогут рассчитать, Аристотель – только теоретик, кто и как будет измерять «труд, воплощённый в товаре» - неизвестно. Словно в философском анекдоте про мышей, которым мудрая сова посоветовала стать ёжиками[5] …

Но!

Надо как-то исхитриться сделать так, чтобы конструктивный, созидательный, общественно-полезный труд вознаграждался. Хоть как-нибудь, а если получится «достойно» - то ещё лучше! Нужно как-то извернуться, и сделать так, чтобы созидательный труд не считался, как сейчас, уделом неудачников, лузеров, тех, кто «не сумел найти своё место в жизни» и «вписаться в рынок», а потому и вынужден заниматься «жалким промыслом» в виде созидания.

В современном мире трудящиеся – это планктон в пищевой цепи, самое низшее её звено. И хотя говорят, что вся стоимость создана их руками – они-то эту стоимость получают по остаточному принципу, меньше всех, и только то, что другие, «социально состоявшиеся», взять побрезговали.

Явная неспособность труда прокормить даже самоё себя заставляет усомниться в трудовой теории стоимости: формальную свободу никто не отменял, уйти от работодателя трудящийся может в любой момент, и если бы трудящийся сам мог производить стоимость (например, у себя в гараже) – то зачем ему этот паразит ярмом на шее? !

Потому в экономической науке рассматриваются и другие теории стоимости, которые в центр внимания ставят золото (меркантилизм), натурализм (физиократия), факторы производства (теория Сэя[6] ), затраты (теория издержек производства[7] ), а так же теория предельной полезности[8], основанная на субъективных оценках экономических агентов. Развиваются также подходы, основанные на теории игр, в частности, равновесии Нэша.

Что-то из этих теорий вызывает отторжение, негодование, а что-то симпатию, но в приложении реальности не работает ничего.

+++

Дело в том, что все существующие теории стоимости предполагают общение людей «через решётку». 

Суть в том, что в голове у теоретиков (радеющих если не за справедливость, то хотя бы за существование цивилизации усложняющихся форм) существует некая «решётка», которая мешает одному человеку свободно пройти к другому, побить его, или запугать побоями.

Поэтому всякий обмен «через решётку» требует подманить контрагента, может быть, даже и обмануть его, но исключая прямое и грубое насилие.

Этот волшебный мир, в котором люди обмениваются благами через решётку, предотвращающую их нападение друг на друга – существует только в счастливых снах теоретиков…

Вопрос не в том, что решётку совсем уж невозможно установить! Есть у нас и металл, и сварщики, надо будет – поставим мы эту решётку, ограждая человека от человека. Этот вопрос – не самый сложный. Сложнее два других:

1) Решётку должен кто-то защищать – иначе её подпилят, раздвинут прутья, взломают и т. п. : любой бесхозный объект беспомощен против слесаря-мастера. Сейфы – и то взламывают, а вы говорите – решётка! Понятно, что этот защитник решётки должен быть сильнее обоих контрагентов сделки – иначе им на него похеру будет. А если он такой сильный, если он сильнее Пети, у которого пуговки, и Васи, у которого хлебушек – то не даст ли он им по шее обоим, не заберёт ли пуговки и хлебушек к себе в собственность? !

2) Разделённые решётками железной нравственной диктатуры (препятствующей хотя бы прямому насилию одной стороны хозяйственного обмена над другой) – люди почувствуют себя в тюрьме. Я вам зуб даю, и вангую – первыми возбухнут социалисты, а первыми из них – марксисты!

Потому что у них возникнет вопрос: а где, мля, свобода личности? !

+++

Чтобы Вася и Петя, при обмене пуговок на хлебушек и обратно не убили бы друг друга экономически (да и физически тоже – обнищание рождает ненависть, ненависть рождает насилие) – нам нужен Хранитель, обладающий двумя качествами:

1) Он должен быть сильнее Васи и Пети
2) Он должен быть их нравственнее.

Хранители в истории – на вес золота! Один силён, да аморален, не годится. Другой почти святой – но слабенький. Тоже не нужен.

Любая теория стоимости, кроме теории грубого голого насилия – обязана сперва поставить вопрос о Хранителе, о том, кто поставит и будет удерживать «решётку» между людьми, мешая им разобраться друг с другом простейшим, кратчайшим и зоологически-естественным образом.

Иначе все разногласия между трудовой теорией стоимости и теорией предельной, или беспредельной полезности – пустая схоластика, «сферический конь в вакууме». Как гимнастика ума они, может быть, даже и полезны, но к реальности, к живой жизни совершенно неприменимы.

+++

«Трудовая теория стоимости» не существует сама по себе, вне контекста цивилизации, подобно тому, как велосипедная педаль не существует в природе отдельно от велосипедного производства. Есть в мире многое, что вырастает само по себе, и материалисты пытались нас уверить, что отношения экономического обмена сами из себя вырастают, из собственной органики, из некоей врождённой потребности к развитию производительных сил.

Но это то же самое, что ждать, пока на дынной грядке вырастет педаль для велосипеда! Пока Гитлеру или Америке доступен прямой грабёж, с террором и шантажом, никакая стоимость ни на что - не будет продиктована полезностью, трудовым вкладом, ресурсной обеспеченностью или чем-то иным, на что напирают теоретики. Главным организатором обмена сукна на вино и обратно – выступает револьвер у виска, а не то, что навыдумывал Д. Рикардо в классическом своём примере о сукне и вине.

Можно говорить лишь о том, что если общество преодолеет правовой нигилизм (англосаксы преодолеют правовой нигилизм – ха-ха! ), если ответственный Хранитель запретит Васе бить Петю, всячески Петю терроризировать, причём эффективно (то есть Вася не изобьёт самого Хранителя) – то «таки да».

 При формировании стоимости того или иного продукта придётся учитывать интересы производителя, соотносить их с интересами потребителя, вычислять всё то, что нагромоздили политэкономы.

Но почему? Да потому что между людьми решётка, и если ты не смог заинтересовать контрагента своим предложением – он просто отойдёт от решётки, и ты ничего ему сделать не сможешь!

Но пока господствует капитализм (и в его наиболее зоологическом, англоязычном изводе) – говорить о таком просто смешно. Пока же такой капитализм господствует, не нужно быть бабкой Вангой, чтобы предсказать «практику стоимости» под его чугунным задом:

1) Он объявит сам себя вершиной законности, объявит, что строго и во всём следует закону – а кто усомнится, тому по шее даст. Самому-то себя объявить нетрудно, поймите!

2) А когда, в рамках торжествующего номинализма, номинальный закон станет неприкасаемым в прямом смысле слова – в том смысле, что к нему никто не прикасается – методом террористического насилия будут навязаны обменные цепочки. Наивные могут думать, что, не включая в себя справедливости, эти обменные цепочки вынуждены будут включать в себя хотя бы простое физическое выживание звеньев обмена.

На самом деле, как показывает реальность, террористические цепочки не включают в себя даже этого, вымирание (от истощения) множества обменных звеньев для них – обыденность[9].

С костями ручных ткачей, которыми уже в XIX веке были усыпаны все холмы британской Индии – любой теоретик может говорить о любой теории стоимости, костям без разницы, что слушать.

Николай Выхин, команда ЭиМ

----------------------------------------

[1] Стоимость — общественное свойство вещи, которое она приобретает в определённых исторических условиях — при наличии товарного производства. Стоимость создаётся в производстве, проявляется в обмене, когда произведённый товаропроизводителем товар приравнивается к другим товарам.

[2] Адам Смит создал «трудовую теорию стоимости», и ему сразу начали пенять, что его теория противоречит наблюдениям из практики. Цены не только отклоняются от теоретической стоимости, но и группируются вокруг некоторого значения. Самым известным критиком Смита стал Давид Рикардо который показал, почему при совершенной конкуренции теория трудовых затрат не может объяснить соотношение цен на товары. Потом Давид ошеломляющим манером стал… «придерживаться трудовой теории». Когда пеняли уже ему, он отвечал, что данная теория, являясь грубым приближением к реальности… удобна для изложения его модели. Зашибись, аргумент для учёного. Что-то вроде «красота формулы важнее её истинности», как шутят математики.

[3] Этому посвящена целая книга коммуниста, за свои взгляды получившего тюремный срок, Игоря Данилова «ТЕЛЕГА ВПЕРЕДИ ЛОШАДИ» (цит. по «Совет рабочих депутатов», 1(27), 2006 г. ). «Почему же все-таки исчезло рабство? » – задается вопросом Данилов. И сам же отвечает себе: «Потому, что изменилась идеология. Прежде всего, из-за христианства, возможно частично из-за схожего мировоззрения «варваров», после завоевания Западной Римской империи «варвары» приняли христианство (если только раньше этого ими не были), что свидетельствует о том, что семена упали на благодатную почву… Нет никаких объективных, в т. ч. экономических предпосылок для отмирания рабства. Оно не существует только благодаря морали и соответствующему законодательству. Но стоит только измениться морали и обстоятельствам, как рабство расцветет пышным цветом… «Рабство эффективно функционировало в стране с самым динамичным развитием капитализма в мире – Соединенных штатах Америки. Просуществовав дольше, чем крепостное право в России оно благополучно прекратило свое существование не от объективных причин и внутренних противоречий, а было уничтожено чисто военными методами.

И то, что конфедерация оказалась в военном и экономическом отношении слабее Северных штатов якобы из-за рабства, из-за которого там было меньше населения (по не уточненным данным – 9 млн., из них 4 млн. рабов против 23 млн. в Северных штатах) и хуже развивалась промышленность – это натяжка под определенную теорию. И сейчас, несмотря на отсутствие рабства, через почти полторы сотни лет, эти штаты менее заселены, и промышленность там менее развита.

Капиталистическое промышленное предприятие не выдержит конкуренции с гипотетическим рабовладельческим. Недаром США время от времени грозится ввести санкции против товаров легкой промышленности Китая на том основании, что на их производстве используется труд заключенных.

Аналогично, из истории Бразилии: «Отношение императора Педру II к рабству было ясным и однозначным…Рабство отменяли постепенно. Даже несмотря на петиции и требования королевы Виктории, которая указывала, что бразильские рабы - это ценовое преимущество продукции перед экономикой Британской империи…»

[4] Известный западный историк Ф. Бродель с точными данными показал, что «капитализм вовсе не мог бы существовать без услужливой помощи чужого труда», имея в виду не труд рабочих фабрики, а неоплаченный труд извне. Знаменитый антрополог К. Леви-Стросс сказал, что «Запад создал себя из материала колоний». И поэтому прямо следует, что колонии уже никогда не могут пройти по «столбовой дороге» через формацию капитализма, поскольку их «материал» пошел на строительство Запада. Им теперь попросту не из чего строить эту якобы «формацию». В колониях и «третьем мире» создается особая формация «дополняющей экономики», так что Запад (центр) и периферия на деле составляют одно неразрывно связанное из двух разных подсистем, в котором главную стоимость создаёт не труд, а… безработица! Существование и мучительное вымирание огромной массы выброшенных из производства людей делает тех, кто туда всё же попал – униженно-зависимыми от насильников. Сама возможность трудится на насильников преподносится как милость, привилегия, а раз так, то просто глупо обсуждать условия и оплату этого труда.

[5] Пришли мыши к мудрой сове попросить совета, как им избежать участи быть съеденными обнаглевшими котами. Сова говорит им: "Станьте ежиками. Если вы будете колючими, вас никто не съест! "

Обалдевшие от восторга мыши побежали домой, там опомнились и снова вернулись к сове. "Сова, расскажи — а как нам стать ежиками? "

А Сова им в ответ: "Мое дело — стратегия! Вся эта ваша х&№ня с тактикой меня не интересует! ".

[6] Сэй считал, что в процессе производства создаются не материальные блага, а услуги, и наоборот. Отношения между рабочим и капиталистом рассматриваются как обмен услугами. Сэй выделял три фактора производства: труд, капитал и землю («Теория трёх факторов»). Эти факторы образуют «производительные фонды». С их непосредственным участием образуются все блага данной нации, а их совокупность образует основное национальное богатство. Соответственно, согласно Сэю, капитал работает так же, как и человек и его деятельность должна быть вознаграждена. Процент на капитал представляет собой аналог заработной платы.

[7] Теория издержек производства - направление экономической теории, в основе которого лежит классификация издержек компании и обоснование идеи определения объёмов предложения, обеспечивающих получение максимальной прибыли, с учётом намечаемой цены и результатов анализа увеличения суммы издержек при наращивании количества произведённой продукции.

[8] Согласно данной концепции, ценность товаров определяется их предельной полезностью на базе субъективных оценок. Даже в отношении одной и той же потребности благо может иметь различную предельную полезность (например, полезность хлеба для сытого и для голодного). Предельная полезность какого-либо блага обозначает ту пользу, которую приносит последняя единица этого блага, причём последнее благо обычно удовлетворяет самые маловажные нужды. При этом фактором ценности считается и редкость товара. Предельная полезность повышается при недостатке блага и понижается при его избытке. Субъективная ценность — это личная оценка товара как потребителем, так и продавцом; объективная же ценность — это меновые пропорции, цены, которые формируются в ходе конкуренции на рынке. По мере постепенного насыщения потребностей субъекта полезность вещи для него падает.

[9] ЮРИЙ ЛУЖКОВ и ГАВРИИЛ ПОПОВ в статье «Еще одно слово о Гайдаре» пишут: «…вспоминается эпизод, который нельзя назвать по всему тому, что там происходило, имеющим государственное значение… один из авторов этой статьи проинформировал Гайдара о том, что в Зеленограде наша медицина зафиксировала 36 смертей из-за голода. На это Гайдар ответил просто: идут радикальные преобразования, с деньгами сложно, а уход из жизни людей, неспособных противостоять этим преобразованиям, — дело естественное. Тогда его спросили: Егор Тимурович, а если среди этих людей окажутся ваши родители? Гайдар усмехнулся и сказал, что на дурацкие вопросы не намерен отвечать.