ПУШКИН И АВТОБУС С НЕГРАМИ

 Дело было в Ямайке – одном из черных районов Нью-Йорка, недалеко от аэропорта Кеннеди.

Мне нужно было провести где-то ночь между перелетами. И выбор отеля в этом унылом месте был обусловлен исключительно близостью к аэропорту. Мне повезло - теми же рейсами, с пересадкой в Нью-Йорке летела Юля – подруга из Фэйсбука, которая поселилась в Hotel Howard Johnson Jamaica вместе со мной.

Утром у нас оставалось немного времени до самолета и мы захотели проехаться по Квинсу на автобусе.

Сначала все шло неплохо. Одноэтажная полубарачная Америка за окном, белая сакура в цвету, автомойки, заправки, запах бензина и жаренного картофеля в стеклянном апрельском воздухе.

На остановке в автобус вошли две негритянки. Увидев нас, они переглянулись и прошли нарочито близко, причем одна из женщин проехалась сумкой мне по плечу. Этот жест не был случайным, но мы промолчали.

На следующей остановке вошли три черных рэпера в спадающих джинсах. Они плюхнулись напротив и стали разглядывать нас в упор. А когда я попыталась выдержать взгляд самого отвязного, он высунул длинный лиловый язык и стал непристойно облизывать рот. Все трое загоготали.

— Давай выйдем, - сказала я Юле.

— Посмотри в окно, - сказала она.

За окном были одни чернокожие. Не из тех, что сияют на красных дорожках, вроде Эди Мерфи и Наоми Кэмпбел, обеспечивая Голливуду политкорректность. А из тех, что разбивают витрины, приторговывают в вонючих подворотнях кокаином и до смерти запинывают ногами. По улице, меж низкорослых домов, размалеванных размашистым граффити катился мусор. У перевернутого бака, посреди битого стекла стояли подростки с бейсбольными битами, что-то чадило, тлело, кричало - развязно, страшно, безудержно. Выходить туда было нельзя.

— По крайней мере в автобусе нас не будут бить, - сказала Юля. - Может быть просто ограбят.

Автобус ехал, на остановках из трущобного чада входили люди и каждый смотрел на нас тяжелым беззастенчивым взглядом. С вызовом. Эти глаза помнили все - цепи, трюмы, невольничьи рынки, плантации. И этого нельзя было перечеркнуть ни Линкольном, ни Обамой, ни Эди Мерфи. Кто-то из пассажиров простоял на моей ноге как минимум три "Миссисипи". И я даже не попыталась освободиться, я даже не могла поднять глаз.

— Давай о чем-нибудь говорить на русском, - сказала я Юле. - Чтобы они поняли, что мы не имеем отношения к их бывшим рабовладельцам.

— А о чем? – спросила Юля еле слышно. - Я даже говорить не могу.

Еще со школы я помнила наизусть отрывки из "Евгения Онегина".

— Сейчас я начну читать стихи, - предупредила я. - Только ты не смейся, чтобы не подумали, что над ними.

— Я не могу смеяться. Читай уже, - сказала Юля. От страха она сделалась просто вызывающе белой.

И я начала:

— Свой слог на важный лад настроя, бывало, пламенный творец являл нам своего героя как совершенства образец…

Мы ехали в автобусе наполненном чернокожими людьми под «Евгения Онегина». Они не понимали, что именно я говорю, но несомненно чувствовали ритм онегинской строфы и смотрели на нас уже без злобы - просто с недоумением. Чернокожие рэперы напротив перестали жевать. Один даже вынул из ушей наушники и стал притоптывать в такт.

Я почти дошла до третьего авторского отступления о неприступных красавицах с брегов Невы, когда ситуация за окном изменилась. На улицах появились китайцы, мелькнул индус в чалме. Вскоре в автобус вошел и первый бледнокожий. Услышав русскую речь, он обернулся, представился Борей из Ташкента, в прошлом архитектор, в настоящем шофер-дальнобойщик, выиграл грин-карту, взял ипотеку - ничего, выплачивает. Правда, английского почти не знает, да ведь он ему здесь и не нужен.

Так, за разговором, Ямайка закончилась. Автобус побелел, опустел. Появились вывески «Аптека», «У дяди Вани», «Кошерная пища», «Березка».

Начинался русский район Квинса.