Попытки взбить историю России в какой то неудобоваримый соус, пряно сдабривая ее собственными вымыслами, замешивая их во вполне академичные исследования "официальных историков", которых объявляют то "жидами", то "не жидами", в зависимости от того, какую цитату нужно всунуть в свой несъедобный майонез, дело может быть и выгодное кому то, но как бы не очень хорошо пахнущее.
В общем то, строить линию "доказательств" на классических поэтических произведениях, изучаемых на внеклассных чтениях, не зазорно, вспомним хотя бы "Иллиаду" Гомера и найденную в конце концов Трою....
Но, все же нужно критически подходить к подбираемому материалу, и вытаскивать из художественных аллегорий не только нужные фразы, а более широкий смысл.
Поэтому, приведу в дополнении к опусу нашего друКа из солнечного Узбекистана эти бессмертные строчки моего любимого персидского поэта Гянджами Низами из его известного произведения "Искендэр-Намэ" (специально взял из двух разных источников):
"
Разостлавший ковер многоцветного сада
Свет зажег от светила, и льется услада.
Тот, кого породил славный царь Филикус,
Услыхав от абхазца, как пламенен рус,
Размышлял о сраженьях, вперив свои очи
В многозвездную мглу опустившейся ночи.
Все обдумывал он своих действий пути,
Чтоб исполнить обет и к победе прийти.
И когда рдяный конь отбежал от Шебдиза,
И сверкнул, и ночная растаяла риза, —
Царь оставил Джейхун, свой покой отстраня,
Чтобы в степи Хорезма направить коня.
За спиной его — море: несчетные брони,
А пустыни пути — у него на ладони.
Степь Хорезма пройдя, он Джейхун перешел,
И пред ним вавилонский раскинулся дол.
Царь на русов спешил и в своих переходах
Ни на суше покоя не знал, ни на водах.
Не смыкал он очей, — и, огнем обуян,
Пересек он широкие степи славян.
Там кыпчакских племен увидал он немало,
Там лицо милых жен серебром заблистало.
Были пламенны жены и были нежны.
Были солнцем они и подобьем луны.
Узкоглазые куколки сладостным ликом
И для ангелов были б соблазном великим.
Что мужья им и братья! Вся прелесть их лиц
Без покрова, — доступность открытых страниц.
И безбрачное войско душой изнывало,
Видя нежных, не знавших, что есть покрывало.
И вскипел в юных душах мучительный жар,
И объял всех бойцов нетерпенья пожар.
Но пред шахом, что не был на прелести падким,
Не бросались они к этим куколкам сладким.
Царь, узрев, что кыпчачки не чтут покрывал,
Счел обычай такой недостойным похвал:
«Серебро этих лиц, — он подумал однажды,—
Что родник, а войска изнывают от жажды».
Все понятно царю: жены — влаги свежей,
И обычная жажда в душе у мужей.
Целый день посвятил он заботе об этом:
Всех кыпчакских вельмож он призвал и, с приветом
Выйдя к ним, оказал им хороший прием.
И возвыся их всех в снисхожденье своем,
Тайно молвил старейшинам: «Женам пристало,
Чтобы в тайне держало их лик покрывало.
Та жена, что чужому являет себя,
Чести мужа не чтит, свою честь погубя.
Будь из камня она, из железа, но все же
Это — женщина. Будьте, старейшины, строже!»
Но, услышав царя, эти стражи степей, —
Тех степей, где порою не сыщешь путей,
Отклонили его повеленье, считая,
Что пристоен обычай их вольного края.
«Мы, — сказали они, — внемля воле судьбы,
Услужаем тебе. Мы лишь только рабы,
Но лицо покрывать не показано женам
Ни обычаем нашим, ни нашим законом.
Пусть у вас есть покров для сокрытия лиц,
Мы глаза прикрываем покровом ресниц.
Коль взирать на лицо ты считаешь позором,
Обвинение шли не ланитам, а взорам.
Но прости — нам язык незатейливый дан—
Для чего ты глядишь на лицо и на стан?
Есть у наших невест неплохая защита:
Почивальня чужая для скромниц закрыта.
Не терзай наших женщин напрасной чадрой,
А глаза свои лучше пред ними закрой!
Прикрывающий очи стыда покрывалом
Не прельстится и солнца сверканием алым.
Все мы чтим Повелителя, никнем пред ним,
За него мы и души свои отдадим.
Верим в суд Повелителя строгий и правый,
Но хранить мы хотим наши старые нравы».
Искендер замолчал, их услышав ответ.
Бесполезно, решил он, давать им совет.
Попросил мудреца всем дававший помогу,
Чтоб ему он помог, чтоб навел на дорогу:
«Те, чьи косы, как цепи, чей сладостен лик,
Соблазняют, и яд их соблазна велик:
Гибнет взор, созерцающий эту усладу,
Как ночной мотылек, увидавший лампаду.
Что нам сделать, чтоб стали стыдливей они,
Чтобы скрыли свой лик? Дай совет, осени».
И познавший людей молвил шаху: «Внимаю
Мудрой речи твоей, твой приказ принимаю.
Здесь, в одной из равнин, талисман я создам,
Сказ о нем пронесется по всем городам.
Сотни жен, проходящих равниною тою,
От него отойдут, прикрываясь фатою.
Только надо, чтоб шах побыл в той стороне
И велел предоставить все нужное мне».
Взявши силой и с помощью золота, вскоре
Все добыл государь, — и на вольном просторе
Муж, в пределах искусства достигший всего,
Стал трудиться, являя свое мастерство.
Он иссек, всех привлекши к безлюдному месту,
Из прекрасного черного камня невесту.
Он чадрой беломраморной скрыл ее лик, —
Словно свежий жасмин над агатом возник.
И все жены, узрев, что всех жен она строже,
Устыдясь, прикрывали лицо свое тоже.
И, накинув покровы на сумрак волос,
Укрывали с лицом и сплетение кос.
Так имевший от счастья немало подачек
Укрываться заставил прекрасных кыпчачек.
Царь сказал мудрецу, — так он был поражен: —
«Изменил ты весь навык столь каменных жен,
Ничего не добился я царским приказом,
А твой камень в рассудок приводит их разом».
Был ответ: «Государь! Мудрых небо хранит.
Сердце женщин кыпчакских — суровый гранит.
Пусть их грудь — серебро, а ланиты, что пламень,
Их привлек мой кумир, потому что он камень.
Видят жены, что идол суров, недвижим,
И смягчаются в трепете сердцем своим:
Если каменный идол боится позора
И ланиты прикрыл от нескромного взора,
Как же им не укрыться от чуждых очей,
Чтобы взор на пути не смущал их ничей!
Есть и тайна, которою действует идол,
Но ее, государь, и тебе я б не выдал!»
Изваяньем таинственным, в годах былых,
Был опущен покров на красавиц степных.
И теперь в тех степях, за их сизым туманом,
С неповерженным встретишься ты талисманом.
Вкруг него твой увидит дивящийся взор
Древки стрел, словно травы у сонных озер.
Но хоть стрелам, разящим орлов, нету счета, —
Здесь увидишь орлов, шум услышишь их взлета.
И приходит кыпчаков сюда племена,
И пред идолом гнется кыпчаков спина.
Пеший путник прядет или явится конный, — —
Покоряет любого кумир их исконный.
Всадник медлит пред ним и, коня придержав,
Он стрелу, наклоняясь, вонзает меж трав.
Знает каждый пастух, мимо гонящий стадо,
Что оставить овцу перед идолом надо.
И на эту овцу из блистающей мглы
Раскаленных небес ниспадают орлы.
И когтей устрашаясь булатных орлиных,
Ищут многие путь лишь в окрестных долинах.
Посмотри ж, как, творя из гранитной скалы,
Я запутал узлы и распутал узлы.
"
http://www.rulit.me/books/iskander-name-read-177905-19.html
"Жаркий тюрк иль султан, озаряющий дол,
Из Китайского моря на горы взошел,
И войска, в жажде вражьего смертного стона,
Что гора Бисутун, свои взвили знамена.
Туча в громах росла. Из обоих лесов
Каждый лев был на битву метнуться готов.
И как будто бы рев раздался крокодила,
И опять рдяной кровью земля забродила.
И с мечом и с колчаном, как слон боевой,
Появился румиец; взмахнул булавой,
Бросил клич, — отзовутся ль во вражеском стане,
Встал пред витязем рус в своем желтом кафтане.
Булавой размахнулся румийский боец,
И пришел его недругу быстрый конец.
И второй его враг стал добычею праха.
Всех врагов поражал с одного он размаха.
И алан прискакал. Он звался Ферендже.
Чтил Он жбан, чтил он кровь на булатном ноже,
И, держа на плече свою палицу, разом
Он смущал всех бойцов, похищал он их разум.
Вскинул палицу рус, многомощен, угрюм,
Вскинул палицу воин, являющий Рум.
Словно дверь отомкнула железные створы,
И меж створ бились воины, яростны, скоры.
И когда неусталый постиг Ферендже,
Что стоит его враг на предсмертной меже,
Он смертельной своею взмахнул булавою,
И румиец на землю упал головою.
И алан, окровавив румийца чело,
Ввысь чело свое поднял. Изведавший зло
Многих лютых боев, битвы знающий дело,
Грозный витязь Армении, быстро и смело
Поражавший врагов, — тот, что был во главе
Всех армянских бойцов, достославный Шарве,
Меч свой быстрый взнеся, что с двумя остриями,
Меч, прославленный многими злыми боями,
На алана погнал своего скакуна.
Из меча брызжет молния. Злобна она.
Понял рус: этот меч бьет и быстро и точно, —
И свой щит укрепил у предплечия прочно.
Но ударил Шарве, и вспорхнула, спеша
Из разломанной клетки, алана душа.
Но исуец-силач, страшный в гневе великом,
На Шарве тотчас бросился с пламенным ликом.
Много смелых ударов явить он сумел,
Но напрасно он был и находчив и смел!
Он пред сильным врагом поднял голову даром:
Эту голову враг сбросил быстрым ударом.
Появился подобный упавшей скале
Витязь русов — Джерем; стало тяжко земле.
Из железа и бронзы, покрытый резьбою,
На Джереме был шлем, призывающий к бою.
Был в кафтане он шелковом, плотном, тугом,
Блеск сверкающей ртути бросавшем кругом.
Этот лев, к вражьей крови безудержно жадный,
Налетел на Шарве, словно мир беспощадный,
Поднял руку, взмахнул он во всю ее ширь,—
И на землю армянский упал богатырь.
И Джерем на Шарве — где нашлась бы защита? — Боевого коня вмиг направил копыта.
И холодною злостью, бросающей в дрожь
Уничтожил он многих румийских вельмож.
И увидел Дувал, что свиреп этот воин,
Отрубатель голов, что он смерти достоин,
И убранство военное, быстрый и злой,
Он велел себе дать, чтобы ринуться в бой.
Скрыл он голову шлемом, что, дивно блистая,
Был прекрасным булатным твореньем Китая.
Взял он меч закаленный, обильный колчан,
Словно кудри кумира, в извивах, аркан,
И, коня облачивши в железные брони,
Устремился он в бой за победой в погоне.
Так сиял он лицом, к жаркой битве летя,
Будто это из школы спешило дитя.
И Джерем, увидав, как сияет он ликом,
Свое сердце увидел в смятенье великом.
Но кому для возврата не видится врат,
Тот с погибелью сдружится, рад иль не рад.
Он коня своего закружил вкруг Дувала,
И душа его к хитрым уловкам взывала.
И в игре они множество бросили слов,
Лишь на доброе слово был брошен покров.
И Дувал препоясанный, с боем освоясь,
Порешил разрубить на противнике пояс.
Лезвием, что привыкло к подобным делам,
Он большую скалу расколол пополам.
Брат Джерема, что с ним прибыл на поле вместе, Словно слон, разъяренный, возжаждавший мести,
На врага поскакал, но ударил Дувал, —
И он также нашел свой последний привал.
И Дувала железного грозная сила
Еще много врагов многомощных скосила.
Жаркий рус Джовдере, для которого лев
Был ничтожней овцы, --- тот, чей страшен был гнев
Силачам, с ним схватившимся, грузный и тяжкий,
Даже сотням врагов не дававший поблажки,
На руках своих несший застывшую кровь
Многих смелых бойцов, крови жаждущий вновь, —
Затянул свой кушак и с мечом небывалым
Поскакал на сраженье с отважным Дувалом.
Их блеснули мечи, их расправилась грудь,
И для бегства закрылся спасительный путь.
Но хоть были удары и часты и яры,
Отражать эти двое умели удары.
И воззвал Джовдере к прежней мощи меча
И рассек шлем Дувала, ударив сплеча,
И к челу лезвием прикоснулся над бровью.
Покачнулся Дувал, весь обрызганный кровью,
И, слабея от раны, лишаясь огня,
В стан румийский поспешно направил коня.
Он чело обвязал, быстро спешившись в стане.
И встревоженный царь, все узнавший о ране,
Приказал, мудролюба к Дувалу позвав,
Чтобы тот приготовил целебный состав
И беседой развлек и утешил Дувала,
Дабы верный Дувал стал таким, как бывало.
Вот свой черный покров ночь повергла на стан,
И на месяц наброшен был синий аркан.
Вкруг шатров тихо встали дозорные; даже
Мошкам не было лета от бывших на страже.
Над зеленою солнце взошло пеленой,
Смыло небо индиго с одежды ночной,
И опять злые львы стали яростны, хмуры,
И от них погибать снова начали гуры.
Снова колокол бил, как веленье судьбы,
Снова кровь закипела от рева трубы.
Столько в громе литавр загремело угрозы,
Что всех щек пожелтели румяные розы.
И опять Джовдере появился; огнем
Он пылал, и усталости не было в нем.
И Хинди, эту гору узрев пред собою,
На хуттальском коне приготовился к бою.
И хоть много ударов нанес он врагу,
Бесполезно кружась на кровавом лугу,
Но, напрягши всю мощь и наморщивши брови,
Всей душою возжаждавши вражеской крови,
Снес он голову руса; упала она
Под копыта лихого его скакуна.
И, гарцуя, Хинди звал врагов на сраженье,
Всем спешившим к нему нанося пораженье.
Был прославленный муж. Его звали Тартус.
Восхвалял его каждый воинственный рус.
Этот красный дракон, быстрым пламенем рея,
Пожелал опрокинуть воителя Рея.
И помчался он в бой, громогласен и скор,
Как ревущий поток, ниспадающий с гор.
Оба крепко владели всем воинским делом,
Каждый в этом бою был и ловким и смелым.
Все ж был натиск Тартуса так лют и удал,
Что рассыпался прахом индийский сандал.
Кубок тела Хинди он избавил от крови:
Лить вино, бить сосуды, — ему ль было внове?
«Я тот хищник, — сказал он, снимая свой шлем, —
Что всех львов повергает. — И молвил затем: —
Я слыву самым мощным и яростным самым,
Я был матерью назван всех русов Рустамом.
Ты, что хмуря чело, мнишь пролить мою кровь,
Ты себе не кольчугу, а саван готовь.
Не умчусь я, пока еще многих не скину
С их коней, не втопчу этих немощных в глину».
Пал отважный Хинди. Нет отчаянью мер!
Извиваясь, как локон, стонал Искендер.
В бой хотел повернуть он поводья и строго
Наказать гордеца, но помедлил немного
И окрест поглядел: кто хотел бы за честь
Румских сил постоять и помчаться на месть?
И увидел: с мечом, разъяренно подъятым,
Скачет всадник, сверкая китайским булатом.
Он храбрец, он умело владеет конем,
А под ним черный конь ярым пышет огнем,
Весь в железе он скрыт, только рдеющий лалом
Сжатый рот его виден под тяжким забралом.
И, гарцуя, мечом заиграл он, и вот —
Стал на жаркую схватку взирать небосвод.
И была длань безвестного дивно умела,
И Тартуса рука в страшной битве слабела.
И на руса направя стремленье свое,
Вскинул всадник меча своего лезвие, —
И врага голова от руки его взмаха
Пала наземь и стала добычею праха.
И, огнем своих глаз в пыльной мгле заблестев,
На безвестного новый набросился лев,
Но утратил он голову мигом. Немало
Еще новых голов наземь тяжко упало.
Сорок русов, подобных огромной горе,
Смелый лев уложил в этой страшной игре.
И коня цвета ночи погнал он, в рубины
Обращая все камни кровавой долины.
И куда бы ни мчал черногривого он, —
Разгонял он все воинство вражьих племен.
Кто бы вышел на бой? Торопливое жало
Неизбежною смертью врагам угрожало.
И смельчак быстроногому вихрю, — всегда
Поводам его верному, — дал повода.
Было сто человек в этой скачке убито,
Сто поранено, сто сметено под копыта.
Искендер отдавал восхищения дань
Этой мощи, и меч восхваляя и длань.
А наездник все б.ился упрямо, сурово.
Лил он пламя на хворост все снова и снова.
И пока небосвод не погас голубой,
Не хотел он .покинуть удачливый бой.
Но когда рдяный свет пал за синие горы
И смежил яркий день утомленные взоры,
И всклубившийся мрак захотел тишины,
И, от Рыбы поднявшись до самой Луны,
Затемнил на земле все земные дороги,
И пожрал, словно змей, месяц ясный двурогий, —
Дивный воин, ночной прекращая набег
И коня повернув, поскакал на ночлег.
Так поспешно он скрылся под пологом ночи,
Что за ним не поспели взирающих очи.
И сказал Искендер, ему вслед поглядев:
«С сердцем львиным, как видно, сей огненный лев».
И, задумавшись, молвил затем Повелитель:
«Кто ж он был, этот скрытый железом воитель?
Если б смог я узреть этот спрятанный лик,
Мною спрятанный клад перед ним бы возник.
За народ в его длани я вижу поруку,
И мою своей силой усилил он руку.
Чем подобному льву я сумею воздать?
Да сияет над смелым небес благодать!»
"
http://azeribooks.narod.ru/poezia/nizami/iskendername.htm
Как видим, вынесенный в заголовок рефрен "смешалось в куче чьОрт знает кто и что..." вполне себе резюме всей этой рухнамы, где собствеенно Русским места и не нашлось.... ну, и ладно.
П.с:
и это я не вспоминаю еще того, как наш обрезанный друКъ не так давно вещал :
"
Я не случайно раздельно упомянул славян и русов – это разные этносы. Сейчас любой русский с гордостью говорит – я славянин. Да, русские сплав трех этносов – скифов, русов и славян, плюс еще куча всего в виде мордвы, мери, чуди, итд. Должен огорчить вас и вот почему, если мы вернемся к описаниям славян, оставленных арабами ибн Фадланом и ибн Баттой получается гордиться то особо и не чем. Славяне жили небольшими племенами в лесах, из оружия имели только луки и копья, и лишь небольшая часть самых богатых и знатных среди них имели мечи. Славяне были данниками русов, и …, долго думал писать об этом или нет, но, amicus Plato, sed magis arnica veritas, русы периодически устраивали набеги на земли славян, и с удовольствием торговали славянами на рынках Булгарии и Хазарии.
"
Это ведь надо, как быстро его "верой, трудом и медикаментами"(с) привели к цитатам из Классена:
"
"Не станем много говорить о тех, которые ставили себе обязанность унижать всё то, что относится до славян, в особенности же до Руссов..."
"
Andre, suce?
-
-
- +1
-
Зачем поддерживать автора?
Зачем поддерживать автора?
- - Любой текст это труд, если вам понравилась статья, то поддерживая автора - вы показываете, что оценили то, что он потратил свое время и силы.
- - Автор получает небольшую финансовую помощь от вас, у него появляется больше стимула сделать еще лучше.
- - Статья, которую поддерживают пользователи попадет в рейтинг по поддержке на главной странице Конта, что принесет ей больше просмотров и откликов, а значит, поддерживая статью вы помогаете автору продвигать его точку зрения.
Оценили 37 человек
75 кармы