Ростов-Одесса. История криминальной парочки

Фима Жиганец

Ростов-папа и Одесса-мама… Вряд ли кто-то из россиян и украинцев не слыхал об этой супружеской паре. Причём многие часто любопытствуют: а что этих супругов, собственно, связывает?

ОДЕССА "ДОМАМКИНСКОГО" ПЕРИОДА:

ОТ БОЛЬШОЙ ДЕРЕВНИ ДО ЧЕРНОМОРСКОГО ВАВИЛОНА

Вообще-то официально Ростов и Одесса оформили свои отношения лишь 3 сентября 2009 года, когда мэр донской столицы Михаил Чернышов и градоначальник Южной Пальмиры Эдуард Гурвиц подписали соглашение об установлении побратимских отношений. Для Одессы Ростов стал 24-м городом-побратимом, а для Ростова Одесса -13-м. Хотя «побратимские отношения» - это явно не о Ростове и Одессе. Они же не братья, а папа с мамой! Стало быть, и отношения у них СЕМЕЙНЫЕ. Вот если бы дело касалось литературных псевдонимов, дело другое. Как мы помним, Ильф и Петров окрестили Одессу Черноморском, а позднее мастер российского детектива Данил Корецкий переименовал Ростов в Тиходонск. Однако к этим реально-вымышленным городам ни Чернышов, ни Гурвиц отношения не имеют.

Но абстрагируемся от половых подробностей, перейдём к интиму. С недавних пор некоторые обидчивые одесситы взяли моду открещиваться от родства с ростовчанами. Так, одесский писатель Валерий Смирнов выпустил забавную и полную чудовищных нелепостей книжицу «Крошка Цахес Бабель». Она посвящена так называемому «одесскому языку», а заодно разоблачению всех «извращенцев» и «клеветников Одессы», включая Исаака Бабеля. В одной из глав автор утверждает: «…одесситы, подчёркиваю, одесситы никогда не имели славный город Ростов за своего папу и не помнят, чтобы Одесса с кем-то венчалась. Словосочетание “Одесса-мама” соответствует выражениям “матушка Россия” и “ненька Украина” в русском и украинском языках. Что зафиксировано во множестве литературных произведений, где за нашего гипотетического папашу даже не намекается. И вообще, кто такой этот Ростов?.. Или тот в больших кавычках папа дал миру столько великих учёных и деятелей культуры? Или он, как Одесса, не то, что первым в стране, а вообще заработал Золотую Звезду? Или имя его по сию пору гремит по всей планете? Или из произведений выразительного и изобразительного искусства, где идет за него речь, можно составить целую библиотеку, картинную галерею и фильмотеку? Я не скажу, чтобы да, так нет. Я скажу: не смешите мои тапочки».

Вот такие гневные филиппики и уничижительные сравнения. Правда, все они напоминают знаменитый диалог Паниковского и Шуры Балаганова: «Ты кто такой?» - «А ты кто такой?». С поправкой на то, что речь держит только Паниковский. Что же, попробуем просветить господина Смирнова. Можно, конечно, ссылаться на Россию-матушку, нэньку Украину и даже на Киев – мать городов русских. Но это не отменяет того факта, что парочка Ростов-папа и Одесса-мама известна с давних времён и при указании на семейное положение одного из супругов у любого жителя Украины и России невольно в памяти всплывает второй. Сомнительно и заявление о том, будто бы определение «Одесса-мама» было расхожим в художественной литературе и зафиксировано во множестве литературных источников. Хотя в некоторых оно, безусловно, зафиксировано, так что спорить с этим глупо и нелепо.

Хотя бы в стихотворении Владимира Маяковского "Американские русские" (1925):

Горланит

по этой Америке самой

стоязыкий

народ-оголтец.

Уж если

Одесса — Одесса-мама,

то Нью-Йорк —

Одесса-отец.

Как видим, на места "папы" у пролетарского трибуна вообще претендует нью-Йорк.

Константин Паустовский в «Повести о жизни» («Книга скитаний») вспоминает: «Багрицкий говорит - "Остаётся пятьсот рублей на дожитие в Москве и на обратную дорогу до Одессы-мамы"». Написано, правда, уже в 1963 году, но в данном случае смешно подвергать сомнению свидетельство уважаемого писателя. Совершенно понятно, что Одесса была широко известна как «мама» уже в 20-е годы прошлого века. Только вот популярность эта не выплёскивалась широко на страницы литературных произведений, тут господин Смирнов погорячился.

Я, однако же, как историк уголовной песни, с огромным удовольствием подскажу пример упоминания Одессы-мамы именно в криминальном песенном фольклоре гражданской войны и послевоенных лет. Имеется в виду популярная уголовная уличная (а затем уголовная) песенка на мотив фокстрота Макса Кюсса "Алёша, ша!":

Алёша, ша,

держи на полтона ниже,

Брось арапа заправлять!

Не подсаживайся ближе,

Брось Одессу-маму вспоминать.

Серьёзные исследователи связывают появление куплетов «Алёша, ша!» с одесским комическим «Хором братьев Зайцевых», который был создан в 1918 году Леонидом Утёсовым. С "Одесситкой" на текст Льва Зингерталя и "Алёшей" Макса Кюсса Лёдя Утёсов выступал в 1918 году в Одессе, затем "Хор братьев Зайцевых" был воссоздан в эмиграции врангелевцами и позднее подобные "хоры" кочевали уже по всей Европе.В Совдепии песня «Алёша, ша!» обрела популярность в начале 20-х годов прошлого века с лёгкой руки питерского комического «Квартета южных песен» известной певицы и актрисы Натальи Григорьевны Ефрон - сыгравшей, кстати, Фаню Каплан в картине "Ленин в 1918 году" (1939) режиссёра Михаила Ромма.

Что же касается подвигов на полях войны и на ниве культуры, этот аргумент можно считать, выражаясь юридическим языком, ничтожным. Дело в том, что эпитет «мама» в отношении Одессы имеет явный криминальный оттенок, о чём упорно пытаются «забыть» многие нынешние одесские обитатели. И не только Валерий Смирнов. Скажем, на страничке в Интернете, посвящённой Одессе , читаем: «Одессу стали именовать мамой с первых лет её основания, то есть начиная с конца 18 века. Чтобы привлечь сюда людей, местные власти принимали на работу и выделяли участки для жилья без проверки документов. Сюда потекли беглые крепостные, люди без документов, люди с сомнительным прошлым. За то, что здесь можно было любому найти себе пристанище, Одессу и именовали мамой».

Звучит красиво – но неубедительно. Мы не найдём ни одного факта, который свидетельствует о том, что Одессу в XVIII веке именовали «мамой». Более того, эта легенда совершенно нелепа с точки зрения истории города. Напомним, что на месте Одессы прежде находилась турецкая крепость Хаджибей (первое упоминание о ней относится к 1415 году, в составе Османской империи - после 1529 года). К России крепость отошла по результатам русско-турецкой войны в декабре 1791 года. В 1793 году Хаджибей (через год переименованный в Одессу) было решено перестроить и расширить. Это поручили вице-адмиралу Осипу (Жозепу) де Рибасу и инженеру Францу де Волану. Через год здесь начинают строительство военного и торгового порта. Дела шли не шатко не валко: даже в 1799 году порт существовал практически лишь на бумаге. Согласно переписи населения 1795 года, город (кроме военного гарнизона, дворян и чиновников) насчитывал 2349 душ жителей обоего пола. Другими словами, Богом забытая дыра. Называть её «мамой» было не за что. Российское население сюда не рвалось, и Екатерина II приказала заселять крепость единоверными народами, страдающими под турецким игом: им всё равно деваться некуда...

Наполнению Одессы не помогла даже политика российских властей, которые указом от 12 декабря 1796 года гарантировали личную свободу крепостным крестьянам, бежавшим в Новороссию! России нужна была успешная колонизация новых земель. В 1801 году 93,7% таких крестьян были юридически свободны, а к 1840-м году из трёх с лишним миллионов жителей Новороссии лишь 658 тысяч числились крепостными. Но земледельцев привлекали сельхозугодья, а не строительство порта и города. Многие одесские жители были сезонными рабочими, большей частью – мужчинами. Так что и плодиться здесь было проблематично.

К тому же и новое название крепости не приживалось. Народ продолжал называть Одессу Хаджибеем. За дело «просвещения» взялось казачество. На всех городских заставах казаки спрашивали въезжающих крестьян: «Куда путь держите?». Тех, кто отвечал: «В Хаджибей» - пороли нагайками. Оказалось, через зад до людей доходит быстрее. Вскоре о Хаджибее забыли.

Со вступлением на престол императора Павла I строительство Одессы зачахло: уволен де Рибас, получил отставку де Волан. Назначенный Павлом новый глава Новороссии сообщал, что огромные вливания в создание одесского порта больно бьют по казне и не приносят толку. Ревизия выявила непомерное лихоимство и злоупотребления. Сюда же добавились неурожай 1799 года и расходы на военную кампанию России в составе коалиции против Французской Республики. Итак, в XVIII веке ни о какой «маме» и речи быть не могло.

Впрочем, другой сетевой источник излагает миф более обтекаемо: «Известность молодой Одессе в Российской империи и за границей принесла людская молва. Сюда стекались болгары и греки, албанцы и итальянцы, армяне и французы, русские и украинцы, поляки и евреи... Может, именно тогда и возникло знаменитое выражение “Одесса-мама”, ведь она давала всем желающим свой приют». Никаких дат, безапелляционных заявлений. Лишь указание на то, что эпитет «мама» может быть связан с многонациональным населением города.

Смешение рас и языков в Одессе действительно наблюдалось уже в первые десятилетия XIX века. Но можно ли считать это основанием для того, чтобы назвать город мамой? Ведь и в начале XIX века развитие Одессы было далеко не безоблачным - несмотря на то, что император Павел после получения от одесситов трёх тысяч апельсинов в 1800-м году сменил гнев на милость и повелел выдать городу ссуду в 250 000 рублей. И даже невзирая на плодотворную деятельность генерал-губернатора Одессы и Новороссийского края Эммануила Осиповича (Армана дю Плесси) де Ришелье, назначенного в 1803 году на эту должность новым императором Александром Павловичем. Сам Ришелье впоследствии признавал, что в годы его правления Одесса представляла собою «не более чем деревню». Особенно подкосила население эпидемия чумы 1812 года, от которой умер каждый пятый житель.

Во время преемника Ришелье - Александра Фёдоровича де Ланжерона Высочайшим указом 1817 года Одесса была объявлена порто-франко, то есть свободным портом, которому разрешён беспошлинный ввоз и вывоз товаров. Это способствовало расцвету города. И всё же «мамой» Одессу никто и тогда не называл. Этому препятствовали как раз смешение языков, разноплеменность населения. Ещё не сформировался единый «одесский народ», особый «одесский язык», город напоминал вавилонское столпотворение. Весёлое, яркое – но неоднородное. Не случайно Одессу так и прозвали – Черноморский Вавилон. На освоение новых южных земель иностранцев заманивали щедрыми посулами. Австрийские сербы, немецкие меннониты, аристократы, удравшие из революционной Франции, греки, болгары, албанцы, бежавшие от османского ига – кого только не приютила Новороссия! Одесса в интернациональном смысле была особо примечательна. Многие её жители родились за пределами Российской империи – в Греции, Италии, Германии, Франции, Швеции, Дании, Соединенных Штатах, Турции, даже в Египте и Персии… Причём в первые десятилетия среди горожан преобладали именно иноземцы. В 1819 году только 25% одесситов были русскими, украинцев – и того меньше. Даже в 1851 году из 90 тысяч горожан более 10 тысяч человек называли себя иностранцами, а многие родились за границей, но приняли русское подданство.

Немецкий писатель Август фон Хакстхаузен, посетивший город в 1843 году, писал: «В Одессе наиболее пёстрая смесь народов, чем где-либо прежде мне пришлось наблюдать». Каждая нация или народность занималась своим делом: греки, итальянцы и немцы контролировали оптовую торговлю, евреи были банкирами и маклерами, французы продавали вино, караимы – табак и товары Востока. Местный бомонд говорил по-французски, зато вывески писались по-русски и по-итальянски. В одном и том же театре нередко шли оперы… на пяти разных языках! Как пишет автор исследования «Евреи Одессы»: «Хотя численное превосходство иностранцев во второй половине XIX в. значительно уменьшилось, их богатство, положение и концентрация в центре города оставляли за Одессой репутацию скорее европейского, чем русского города» .

Другими словами, каждая диаспора дула в свою дуду. Только к 1859 году, когда в городе уже насчитывалось 111 тысяч человек, здесь стали преобладать русские. Так что Одесса в целом не была для её пёстрого народа ни мамой, ни муттер, ни мазэ, ни даже мамма миа…

БОГАТАЯ КРИМИНАЛЬНАЯ НЕВЕСТА...

Мамой Одесса стала к концу XIX века, и это прямо связано с её становлением как центра преступного мира Российской империи. Писатель, сценарист, режиссёр Эфраим Севела (1928-2010) в киноповести «Одесса-мама» справедливо отмечает:

«В моё время Одесса была мамой и все мы, её дети, называли этот город Одессой-мамой. Вы спросите, почему? И я вам отвечу. Одесса славилась такими ворами, такими бандитами, каких свет не видывал и больше, я думаю, не увидит. Народ измельчал. Одесса была столицей воровского мира всей Российской империи — по этой причине её ласково называли мамой.

Дети этой матери были сильными, ловкими и мудрыми мужчинами и выделялись среди своих коллег в других частях мира одним бесценным даром — они любили и ценили шутку, шутку солёную, как воды Чёрного моря, и совсем не любили крови. Они проливали кровь только в крайнем случае, когда тот, с кем их сводила воровская судьба, не имел никакого чувства юмора и поэтому терял всякое право дышать тем же воздухом, каким пользуются нормальные остроумные люди».

Но почему именно в конце XIX столетия Одесса так полюбилась преступникам? Конечно, свою роль сыграло южное расположение города. Уголовный люд не случайно до сих пор называет себя «бродягами» и «босяками», эта традиция идёт ещё с каторжанских времён. А босяков всегда тянет в тёплые края. Как заметил беспризорник из фильма «Достояние республики», отвечая на вопрос, зачем бежит в Ташкент: «Там тепло, там яблоки…».

Однако одними яблоками сыт не будешь. Нужны благоприятные условия для «работы» («работой», «делом» испокон веку в криминальной среде называли преступление). А где лучше всего работать? В большом, богатом торговом и промышленном городе! Таковым Одесса становится именно на переломе XIX – XX веков. Конечно, расцвет города начинается раньше, в первой половине XIX века, чему способствовали наполеоновские войны, которые истощили запасы хлеба на Западе и подорвали сельское хозяйство в Европе. Старый Свет бросился искать поставщиков зерна на стороне. Россия оказалась главной кормилицей европейцев, что сохранилось на долгие времена. В результате Одесса превратилась в основной порт империи, экспортирующий хлеб.

Громадные обороты порта способствуют процветанию Южной Пальмиры. Но и в середине века Одесса всё же оставалась уездным центром с неразвитой инфраструктурой. Улицы, покрытые мягким известняком, во время дождя превращались в грязное месиво и становились непроходимыми. Летом воздух наполнялся пылью из-за эрозии сухого строительного материала. Город в этом смысле недалеко продвинулся с пушкинских времён. Вспомним «Евгения Онегина»:

А где, бишь, мой рассказ несвязный?

В Одессе пыльной, я сказал.

Я б мог сказать: в Одессе грязной -

И тут бы, право, не солгал.

Снабжение города водой, санитарное состояние в целом было скверным. Из-за этого то и дело вспыхивали эпидемии чумы (1812, 1829, 1837) и холеры (1830, 1848-1849, 1855, 1865-1866, 1872).

Как ни странно, развитию города мешал статус порто-франко – тот самый, который некогда Одессе помог. Беспошлинная торговля не создавала условий для появления собственной промышленности. Зачем создавать, когда можно торговать? Чтобы стимулировать рост производства в крупнейшем южном городе-порте, в 1859 году Одессу лишают привилегии порто-франко. А в 1869 году открытие Суэцкого канала резко сократило морской путь из Одессы к портам Южной и Восточной Азии. Начинается бурное экономическое развитие города. Грузооборот порта увеличился с 37 миллионов рублей в 1862 году до 128 миллионов в 1893 году и 174 миллионов - в 1903-м. Одесса стала вторым портом Российской империи после Петербурга!

Огромные объёмы хлебного экспорта (37% вывоза зерна) требовали развития подъездных путей. Долгое время зерно в порт доставлялось волами, запряжёнными в повозки. Весной и летом в город ежедневно прибывало до сотни телег, которые тянулись в среднем две недели из чернозёмной зоны. К концу лета из-за сезонных дождей и размытых дорог доставка зерна почти прекращалась. В 1865 году появляется первая железнодорожная ветка на Украине между Одессой и Балтой длиной 213 километров, а затем железная дорога протягивается до Киева и Харькова.

Стремительно развивается промышленность. В1894 году Одесса по экономическому развитию и численности населения становится четвёртым городом в империи после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы! К 1900 году здесь действует 486 промышленных предприятий. В 1897 город насчитывал 404 тысячи жителей, а к 1914 - 669 тысяч человек! Возводились здания государственных, торговых, общественных учреждений, гостиниц и банков, жилые дома, мостились площади, улицы…

Вот тогда-то Одесса и стала настоящим раем для уголовного мира всей России! Сюда, в богатый южный город и порт, потекли жулики, жиганы, урки со всех концов империи. Здесь было чем поживиться и, что немаловажно, где удобно разместиться. Несмотря на бурный рост города, его окраины - вотчины одесского пролетариата - оставались запущенными и смахивали на нынешние бразильские фавелы.

К слову, здешний пролетариат зачастую мало отличался от уголовников. Позднее, в 1918 году, на это указывала в секретном докладе лидер одесских большевиков Софья Соколовская: «Одесский пролетариат - это бандиты-спекулянты, гниль... в Одессе без денег революция не двигается ни на шаг…». Не будем обвинять товарища Соколовскую в предвзятости. Действительно, значительная часть профессиональных преступников обитала именно на рабочих окраинах. Многие пролетарии были связаны приятельскими (и даже родственными) отношениями с жульём и бандитами, а нередко сами совмещали полезное с приятным. Рабочие порта занимались воровством и продажей краденых товаров, то же самое можно сказать и о железнодорожниках. Немало уголовников выходило из рабочей и ремесленной среды. Когда твои соседи и близкие - бандиты да воры, как удержишься? Тем более всё равно берёшь у «проклятых эксплуататоров»…

Такие «пролетарские районы» перечисляет Валентин Катаев в повести «Белеет парус одинокий»: «Возле самого кладбища к рыбакам стали присоединяться мастеровые и железнодорожники Чумки, Сахалинчика, Одессы-Товарной, Молдаванки, Ближних и Дальних Мельниц». Два первых названия говорят сами за себя. Тот же самый Сахалинчик некогда являлся окраиной города, откуда и возникло название (на окраину России, остров Сахалин, ссылали отпетых каторжан). Лев Славин в романе «Наследник» характеризовал Сахалинчик как «воровское предместье». «Константин Паустовский в воспоминаниях расширяет географию: «В предместьях – на Молдаванке, Бугаевке, в Слободке-Романовке, на Дальних и Ближних Мельницах – жило, по скромным подсчётам, около двух тысяч бандитов, налётчиков, воров, наводчиков, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого и прочего тёмного люда».

Вот для этих людей и их «коллег» по уголовному ремеслу Одесса к началу 20 века становится настоящей мамой…

...И СОСТОЯТЕЛЬНЫЙ УГОЛОВНЫЙ ЖЕНИХ

Под стать будущей супруге оказался и другой крупнейший центр российского Юга – Ростов-на-Дону. Правда, он явно уступал Одессе по основным показателям и масштабам. Поскольку ростовчане не претендуют на то, что «папой» их город назвали по аналогии с Папой Римским, его историю мы изложим в общих чертах. Начало Ростову положил указ императрицы Елизаветы Петровны от 15 декабря 1749 года об учреждении Темерницкой таможни. Затем здесь появляется порт, а в 1761 году начинается строительство военной крепости Димитрия Ростовского в честь митрополита ростовского и ярославского Дмитрия, причисленного Русской православной церковью к лику святых. Гарнизон крепости насчитывал более четырёх тысяч человек. Ещё тысяча проживала в окрестных слободах. На работы в порт регулярно приходило до трёх тысяч наймитов из Украины. То есть изначально Ростов был крупнее будущей Одессы.

Однако к середине XIX века Южная Пальмира значительно обогнала Ростов в развитии. Но со второй половины XIX века Ростов-на-Дону, как и Одесса, переживает период бурного роста. Если в 50-е годы годовой экспорт товаров за рубеж составлял в среднем три с половиной миллиона рублей, то в 70-е годы этот объём превысил 22 миллиона рублей в год. К концу XIX столетия в Ростове работало несколько десятков предприятий: чугунолитейные, механические и канатные заводы, паровые мукомольные мельницы, две табачные и одна писчебумажная фабрики и т.д. К началу XX века их число достигло 140. До 1917 года Ростов был третьим городом в России по величине внешнеэкономического торгового товарооборота. Здесь появляются водопровод, телеграфная станция и телефонная линии, газовое и электрическое освещение, в 1902 году - трамвай.

При этом, повторимся, на переломе XIX-XX веков Ростов значительно уступал Одессе. Согласно переписи населения 1897 года, жителей в Ростове было около 120 тысяч человек. Одесское народонаселение к тому времени составляло свыше 400 тысяч, то есть превышало ростовское почти в 3,5 раза! Похожее соотношение и по числу промышленных предприятий – около 500 в Одессе и 140 в Ростове.

И всё же Ростов был вполне сопоставим с Одессой. Город являлся одним из крупнейших пунктов вывоза хлеба за рубеж, а экспорт железа через ростовский порт составлял четверть экспорта страны. Железнодорожное сообщение здесь появилось в 1869 году, и вскоре город превратился в один из важнейших железнодорожных узлов: через Ростов проходит большая часть путей, ведущих на Северный Кавказ. Позже, во время второй мировой войны, министр пропаганды гитлеровской Германии Йозеф Геббельс назовёт Ростов-на-Дону «воротами Кавказа»; с его лёгкой руки эпитет закрепился за городом.

К середине XIX века Одесса и Ростов упоминаются рядом как два самых крупных города Южной России. Например, в отношении Екатеринославского губернского правления от 22 января 1871 года за № 347 читаем: «Из всех городов Новороссийского края после Одессы Ростов по своим денежным оборотам, городскому хозяйству и торговому значению бесспорно занимает первое место».

Таким образом, и Ростов привлекал к себе, как магнит, уголовников со всей России. Любопытно, что к началу ХХ века город получает титул «Русский Чикаго» - хотя первоначально это не было связано с разгулом преступности. Ростов назвали так, поскольку Чикаго являлся одним из финансовых центров и крупнейшим транспортным узлом Северной Америки. Кроме того, Ростов был построен по американскому типу «двух улиц» – широких авеню и пересекающих их стрит. Но уже к середине 20-х годов сравнение получает дополнительную окраску. Чикаго в 1920 году приобрёл по всему миру дурную славу «гангстерской столицы»: здесь насчитывалось свыше тысячи различных банд, которые враждовали между собой. А Ростов гремел как столица криминальной России…

Кстати, один из пользователей Интернета в заметке «Таганрог – Чикаго! Расстояние в 60 км» обратил внимание на забавное обстоятельство. Если в поисковике Google набрать фразу «Я живу в Ростове», то переводчик воспроизведёт фразу по-английски как… «I live in Chicago»! При том что название любого другого города переводится адекватно… Я специально проверял, так оно и было до недавнего времени. Ныне этот лингвистический парадокс (видимо, чья-то шутка) устранён.

А ИДИШЕ МАМА...

Итак, к концу XIX века Одесса и Ростов благодаря своему удачному расположению на Юге империи превращаются в богатые торговые и промышленные центры, привлекая к себе особое внимание в уголовного сообщества России. При этом наверняка первой столицей преступного мира империи стала Одесса, поскольку была в несколько раз крупнее Ростова, экономически превосходила его да ещё и фактически играла роль всероссийского курорта, каковых на территории империи насчитывались единицы. Один из старейших грязевых курортов – одесский Куяльник - возник ещё в 1833 году: стараниями доктора медицины Эраста Андреевского здесь была построена лечебница. На лечение и отдых в Одессу стекались богатые люди со всей России. Прибавим сюда международный порт, немыслимое количество богатых иностранцев – лёгкой добычи для воров и мошенников. Для сравнения: Ростов к началу ХХ века мог похвастать лишь двумя с половиной тысячами проживавших в городе иноземцев. И при этом считался одним из центров торговли с зарубежьем: к 1914 году здесь действовали консульства 17 иностранных государств, в том числе США, Великобритании, Франции!

Косвенное подтверждение того, что первой титул столицы получила именно Одесса, находим, например, в «Справочнике по ГУЛАГу» Жака Росси - француза, пробывшего в ГУЛАГе с 1937-го по 1955 годы: «Одесса мама (об Одессе, столице воровского мира). В XIX в. и до начала 40-х гг. ХХ-го О. была главным центром российской уголовщины. Среди одесских блатных было много евреев и ряд блатных слов происходит из идиш». Но возникает резонный вопрос: если уголовный мир России провозгласил своей столицей Одессу, на кой шут ему понадобилась вторая? Две столицы – это в принципе нонсенс. Стольный град всегда один. Был Петербург – стала Москва. Но не два города сразу! Какой смысл в создании криминального «несвятого семейства»? Тем более оба уездных города входили в состав одной Екатеринославской губернии…

И тут нам придётся обратиться к истории еврейской общины Одессы. Как известно, в царской России существовала черта постоянной оседлости еврейского населения. Её появление не связано с юдофобией. Согласно российским законам конца XVIII века, российские мещане и купцы (независимо от национальности и вероисповедания) имели право проживать только в городах и местечках, к которым были приписаны, и свободное передвижение их за пределами отведённой территории было ограничено. В 1782 году для купцов Белоруссии сделали исключение, а вскоре в Москве и Смоленске появились белорусские купцы-евреи, что вызвало недовольство тамошних торговцев. Тогда указом Екатерины II от 23 декабря 1791 года евреям запрещается запись в купечество внутренних городов. Что фактически положило начало «черте оседлости» (на иврите – тхум ха-мошав), то есть расселение и передвижение евреев ограничивалось определёнными территориями. В основном это области, аннексированные Россией у Польши (значительная часть Царства Польского, Литвы, Белоруссии, Бессарабии), где жило много евреев.

Но русское правительство было заинтересовано в колонизации малонаселённого, экономически бедного Новороссийского края и Таврической области, которые империя «отрезала» у турок. Ещё в 1769 году здесь разрешили селиться еврейским пленникам, захваченным во время войны с Турцией. Даже после указа Екатерины о высылке евреев из городов внутренней России за еврейским населением осталось «право на Новороссию». Впрочем, польские и украинские евреи обосновались среди казаков Запорожской сечи ещё в XVII веке как купцы, торговцы, шинкари, процентщики. Правда, запорожцы их не жаловали. В 1648 году отряды Богдана Хмельницкого устроили побоище «жидов», но даже это не вынудило последних покинуть Запорожье. После ликвидации Запорожской сечи в 1775 году и укрепления русского контроля над этим районом евреи стали селиться в новых городах. Одним из таких перспективных поселений была Одесса. Если в Хаджибее к моменту захвата крепости русскими войсками находилось всего шесть евреев, то уже к 1794 году еврейское население Одессы возросло до 240 человек, что составляло 10 процентов жителей.

Причём эти люди резко отличались от представителей традиционной еврейской диаспоры! Позже собратья-иммигранты назовут их «отвратительными», «развращёнными» бродягами и авантюристами. Как пишет автор труда «Евреи Одессы», город в это время был «золотой жилой для всех отбросов, для самых разных типов, которых привлекала возможность отправиться туда, где их никто не знал и где они могли жить новой жизнью, свободной от цепей традиции». Последнее замечание существенно. Даже вторая волна еврейских иммигрантов, хлынувшая в Черноморский Вавилон с 1803 по 1819 годы, отличалась свободными нравами и отходом от строгой религиозности, замкнутости традиционной иудейской общины. Иудейский изоляционизм раздражал авантюристов, являясь преградой для их самоутверждения и обогащения. А город сводил с ума, кружил голову потрясающими возможностями для предприимчивого человека. Характерный факт: в 1817 году несколько крепких еврейских ребят отдубасили городского раввина Бериша бен Исраэля Ушера из Немирова за то, что тот требовал строгого соблюдения ритуалов. Да, одесские евреи резко дистанцировались от фанатичного иудаизма. Многие вообще отказались от исполнения религиозных обрядов. И это на фоне того, что «в целом российские евреи жили более концентрированно, чем евреи на Западе, интеграция в окружающий мир была для них в основном менее привлекательной, а сопротивление традиционалистов этому процессу было более эффективным».

Вообще Одесса славилась либерализмом. Это был один из немногих городов, где евреи активно участвовали в городском самоуправлении. Местные власти относились к ним с большой симпатией и терпимостью. Политика российской власти в отношении евреев Новороссии привела к тому, что Одесса становится для них неофициальной столицей, городом мечты. В крупных городах империи жило ничтожное число евреев, поскольку большинство этих городов находились за пределами черты оседлости. Зато в Одессе евреи по численности были второй национальностью. В 1892 году из 404 тысяч жителей города 198 233 были русскими, 124 511 - евреями. То есть один из самых богатых и красивых городов страны был на треть еврейским, и евреи играли в его управлении не последнюю роль. Для российских иудеев одесский воздух казался воздухом свободы, а сам город открывал радужные перспективы.

Понятно, что и представители еврейского «благородного преступного мира» относились к Одессе трепетно. Говоря о еврейской составляющей преступного мира империи, мы должны иметь в виду не только Одессу, но и уголовников всей «черты оседлости», в том числе Киева, Варшавы, Вильно и проч. Однако именно Одесса стала их криминальной столицей. Ведь даже в Киеве и Варшаве права на жительство иудеев были ограничены (а в Киеве временами действовал полный запрет).

Впрочем, к этому времени еврейское уголовное сообщество значительно расширяет своё влияние в блатном мире всей империи. Собственно, и само словечко «блатной» (означавшее преступника), и «блат» (преступление) пришли в русское арго именно из еврейской среды – во всяком случае, через её посредство. Вообще же корни «блата» лежат в немецком арго, где Blatte – одно из названий воровского жаргона, platt – свой, заслуживающий доверия. Как раз именно последнее значение было в русском жаргоне первоначальным. Александр Куприн в очерке 1895 года «Вор» («Киевские типы») писал: «Промежуточную ступень между ворами и обыкновенными людьми составляют "блатные", то есть пособники, покровители или просто только глядящие сквозь пальцы люди всяких чинов и званий. Сюда относятся: разного рода пристанодержатели, дворники, прислуга, хозяева ночлежных домов и грязных портерных». «Блатной» – это уже чисто русское производное (в польском произношении – blatny).

Кстати, Куприн был не совсем прав. Во всяком случае, уже к началу ХХ века слово "блатной" в криминальном мире приобретает совсем другое значение. В частности в словаре Василия Трахтенберга (и ряде других исследований): "БЛАТНОЙ. Преступный, свойственный преступнику; член преступного мира".

Но не будем отвлекаться. Переходим к главному. В российском преступном сообществе конца XIX века явно обозначились два основных течения – «еврейское» и «славянское». Это проявлялось как в менталитете, в подходе к самому преступному ремеслу, так и в уголовном жаргоне. Увы, сегодня целый ряд как русских, так и еврейских горе-филологов пытается доказать, что отечественный уголовно-арестантский жаргон («блатная феня») в основе своей является криминальным сленгом одесских евреев. Происхождение большей части жаргонной лексики эти «исследователи» отыскивают в идише и иврите. Однако большинство таких изысканий нелепо и притянуто за уши.

Скажем, арготизм «ботать» (говорить) «толкователи» объясняют как заимствование из идиша, где «"боте", "ботен" - убеждать в необходимости чего-либо, уговаривать, выражаться» (Корявцев П.М. «Отдельные вопросы этимологии блатной фени»). Далее тот же «учёный муж» продолжает нести околесицу: «Ид. "битуй" - выражение, ид. "офен" - способ. "Битуй беофен" - "ботать по фене" - выражаться особым способом, возможно непонятным для окружающих». Между тем «ботать» - исконно русское слово, которое существовало задолго до появления «одесского языка». Оно, в частности, зафиксировано у Владимира Даля в «Толковом словаре…»: «БОТАТЬ… звонить, брякать позвонком, боталом». В арго, кстати, существует и слово «ботало» в значении «язык», «болтун». И сегодня в какой-нибудь поморской или сибирской деревне можно услышать: «Не мужик, а какое-то бОтало осиновое!». А «звонить» на старом арго значило «разговаривать», «хвастать», «привирать».

Намного раньше «блатного» был известен на Руси и «офенский язык». Его называли также «афинским» (т.е. греческим, непонятным) и «аламанским» (от Аламания, Алемань – Германия, т.е. «немецким», «нерусским»). Изъяснялись офенским языком русские торговцы вразнос – офени. Офенский язык изучали исследователи с начала XIX века, существует немало словарей офенской лексики. Выдумывать этимологию по отдалённому созвучию – признак дремучего невежества. То же можно сказать о «еврейских» корнях слов «параша», «малина», «халява» и т.д.

И всё же с конца XIX века еврейское влияние на российский криминальный мир, повторяем, усиливается и становится очень значительным. Что, безусловно, отразилось и на арго. До тех пор ничего подобного не наблюдалось ни в словаре Владимира Даля «Условный язык петербургских мошенников» (1850), ни в романе знатока арго Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы» (1864-1866). Конечно, эти авторы исследовали исключительно уголовный жаргон имперской столицы, однако же в Санкт-Петербург стекались преступники со всех концов России. Даже у Власа Дорошевича в книге очерков «Сахалин. Каторга» (1903) мы не находим образчиков идишско-ивритской лексики, хотя известный журналист активно изучает и цитирует арготизмы; более того, он встречался в каторге с самой известной российской воровкой Сонькой Золотой Ручкой – Софьей Блювштейн (Сура-Шейндля Лейбова Соломониак). Зато журналист и писатель Алексей Свирский (до крещения - Шимон Довид Вигдорович) публикует в Ростове-на-Дону серию очерков «В стенах тюрьмы. Очерки арестантской жизни» (1894) и «По тюрьмам и вертепам» (1895), где мы уже попадается лексика, заимствованная из идиша и иврита – маровихер, шниф, шпаер… Таких слов немного, но используются они активно. Свирский тему знал не понаслышке: сам 15 лет бродяжничал (Север, Центральная Россия, Украина, Балтийский край, Литва, Польша, Крым, Кавказ, Бессарабия, Туркестан) и побывал во многих тюрьмах империи.

Итак, на переломе XIX-XX веков большая, богатая, тёплая Одесса становится Меккой для российских уголовников. Но здесь уже сложилось своё, особое криминальное сообщество, где ведущую роль играют уголовники-евреи. Причём это новое течение в воровском мире отличается, как говаривал поэт Баратынский, «лица необщим выраженьем». Одесский вор любил «чистую» и «тонкую» «работу», в отличие от своих славянских «коллег». Это отмечал в начале ХХ века киевский журналист и писатель Григорий Брейтман - автор исследования «Преступный мир. Очерки из быта профессиональных преступников» (1901). В частности, он указывал на существенное различие карманников еврейских и русских:

«Карманный вор на специальном воровском жаргоне называется „марвихер”. Это название распространяется на всех воров, занимающихся карманными кражами.

„Марвихеры” в свою очередь разделяются на несколько групп… Самым интересным карманным вором является тот, который специально занимается кражами бумажников с более или менее крупными суммами денег… В воровском обществе эти воры пользуются большим почетом и уважением. Преступники считают и называют их ”аристократами”. Эти аристократы воровского мира держатся всегда в стороне от других воров… „Марвихеры-аристократы” большею частью евреи, поляки, греки, а русские встречаются между ними сравнительно редко…

Имея определённое постоянное жительство в каком-нибудь месте, где живут их семьи, они никогда не воруют в родном городе, а уезжают в другое более отдалённое место… Собираясь „райзен”, т. е. путешествовать, вор намечает себе известный район и, пускаясь в путь, непременно берёт с собой товарища, который служит ему помощником. Такой помощник на воровском жаргоне называется „фартицером” или „затырщиком”, сам же вор именуется „торговцом”…

Приезжая в какой-нибудь город для „торговли”, торговец и „фартицер” садятся, например, в театре, и, наблюдая за публикой, выбирают себе подходящую жертву. Жертва эта должна непременно иметь вид барина… и такая жертва носит у воров кличку „прыц”. В антракте помощник вора следит за таким „прыцемъ”, чтобы узнать, есть ли у него такая сумма денег, чтобы стоило из-за неё красть бумажник, который называется у воров „кожа” или „тувиль”, смотря по национальности преступника.

Кроме „марвихеров”, ворующих у "прыца", есть карманные воры, которые воруют уже у «грача». „Грачом” на воровском наречии называется богатый купец, подрядчик и вообще богатый, но простой человек. Такие воры отличаются от „аристократов” тем же, чем „прыц” разнится от „грача”. Это по наружности уже не джентельмены, а напоминают доверенных приказчиков, артельщиков или средней руки купцов. Такие воры происходят всегда из русских. Процесс вытаскивания бумажников у них тот же, как и у „аристократов”, только бумажник с деньгами и документами у них называется не „кожа”, а “лопатник”… Вообще жаргон их состоит больше из русских слов, в противоположность “аристократам”, у которых преобладают еврейские выражения».

Как мы узнаём из рассказа, евреи в основном занимались «аристократическими» карманными кражами и даже выезжали с этой целью за границу, русские же «втыкали» там, где народ попроще, «посермяжнее». И жаргон у них был разным. Более того, даже если в среде «аристократов» оказывался русский карманник, у него были собственные, нееврейские термины: не «фартицер», а «затырщик», „кожа” или „тувиль”, смотря по национальности преступника».

Сам термин «марвихер» заимствован из идиша, но происходит от ивритсткого

корня «ревах» - прибыль. Отсюда ивритское причастие «марвиах» - зарабатывающий, получающий пользу. В идише добавилось окончание «-ер» («марвихер» или «маравихер»), что, как и в немецком языке, указывает на профессию, занятие, образ жизни – добытчик (консультировал меня Зеэв Гейзель, Алон-Швут, Израиль). Русские названия воровской «специальности» - кармаш, щипач, ширмач. На сегодняшний день слово «марвихер» давно ушло из активной лексики блатного арго.

Другой пример - парочка «шниффер» («шнифер») и «медвежатник». И тот, и другой – взломщики сейфов. Но вот способы вскрытия у них были совершенно разные! И это отразилось в жаргонной лексике.

«Шниффер» (таково правильное написание) – словечко еврейское, из идиша. Но, как и многие слова идиша, оно имеет корни в немецком языке и является производным от немецкого der Schnitt – разрез, прорез. Отсюда идишское «шнифф» - вырезанное отверстие. Позднее оно трансформировалось в «шнифт» (соединив идишское и немецкое звучание воедино) и расширило своё смысловое наполнение. Шнифом, шнифтом стали называть и ночную кражу (с выдавливанием окна или проделыванием иного отверстия), и само окно, а затем – по принципу схожести – глаз («шнифты выставлю!» - угроза). Само слово указывает на способ вскрытия сейфа: путём выреза отверстия. Впрочем, были и другие способы, но все они рассчитаны не на физическую силу, а на использование технических средств.

Первоначальное значение русского слова «медвежатник» - охотник на медведей: «Его отец, охотник-медвежатник, часто брал младшего сына в тайгу, приучил его к труду» (Георгий Марков. «Сибирь»). Но почему же так стали называть взломщиков сейфов. Да всё потому же – по технике вскрытия. Обратимся к Михаилу Суханинскому – специалисту по вскрытию замков. Вот что он пишет в очерке «Взлом сейфов на фене»:

«О значении самого слова «медвежатник», распространяться особо не имеет смысла, в сознании любого человека, должен вырисовываться контуры физически развитого мужчины… В дореволюционные времена сейфы изготавливали без применения электродуговой сварки, а значит, применяли для соединения металлических листов стальные заклёпки. Склёпанные швы сейфа шпаклевались и закрашивались, что позволяло им иметь вид монолитного изделия. Мощные удары кувалдой по определённым местам сейфа позволяют создать движение листов металла относительно тех, с которыми они соединены клепками, в результате чего клепки срезаются, и сейф разваливается на составные части. Существует мнение, что подобный взлом именовался термином «расколоть». Подобный метод взлома требует от взломщика огромного опыта, глубокого знания конструкции сейфа и недюжинной физической силы. Такое сочетание качеств взломщика, помноженное на немалые суммы денег, добытые подобным путем, могло его возвести в самый высокий ранг уголовной иерархии. Что, по сути, и происходило. Мы знаем, что «медвежатники» были самыми уважаемыми личностями в уголовной среде. В те времена даже обычный кузнец, или «коваль», имел огромный авторитет среди других гражданских профессий, особенно в деревнях, где он был, как правило, в единственном числе…».

Действительно, не зря сейф на русском арго называли «медведь», а несгораемый шкаф – «медвежонок». Подобные способы вскрытия и в самом деле походили на медвежью охоту. Впрочем, позднее, когда сейфы стали более совершенными, «медвежатникам» пришлось повышать квалификацию и вскрывать сейфы другими способами. Что отразилось и в языке: «вспороть медведя» - вскрыть сейф, «медвежья лапа» - специальный ломик… Со временем «медвежатник» и вовсе выдавил «шниффера» из жаргона, как и его еврейского собрата – «марвихера». Так, в известной воровской балладе описано «техничное» вскрытие сейфа:

Свёрла английские, быстрые бестии,

Словно два шмеля, в руках,

Вмиг просверлили четыре отверстия

В сердце стального замка…

Типичная работа «шниффера»! А вот баллада (сочинённая ещё до революции) называлась «Медвежонок»…

Можно приводить ещё множество примеров разницы в менталитете еврейских и русских уголовников, который отразился в жаргоне. Но, думаю, это и так очевидно. Причём различия эти диктовались в основном окружающей средой, условиями «работы», «торговли». В Одессе – городе «утончённом», с обилием иностранцев, изысканной публики, наплывом богатых аристократов, балами, операми и променадами, вор, преступник должен был соответствовать «интерьеру». Вот как описывает «марвихеров-аристократов» тот же Брейтман:

«Если бы кто-либо из читателей увидел вора, совершающего подобные кражи, он с трудом поверил бы, что перед ним профессиональный преступник. Такой вор скорее похож на доктора, адвоката, агента страхового общества, у него благообразная наружность, прекрасные манеры; на нём великолепный костюм всегда от лучшего портного… Большая часть их получила в свое время некоторое воспитание, многие говорят на нескольких иностранных языках, так что они не ограничиваются пределами нашего обширного отечества, а часто отправляются на гастроли в населённые центры других государств».

Автор очерка «Люди воздуха» Михаил Светлица перечисляет некоторых наиболее известных в те времена одесских воров: «В городе "работал" скупщик краденного "по-крупному" и вор по совместительству Исаак Перельман. Один из его сыновей пошел по стопам отца, а два других... учились в Сорбонне (Франция). Промышляли в Одессе вор-карманник международного масштаба М.Розенберг, аферист Гофман и "пальтовый" вор Розенфельд, "работавший" по ресторанам и кафе города, а также "на выезде" - в Москве, Петербурге, во Франции и Скандинавии».

Другими словами, одесскому вору требовался особый артистизм, подготовка, интеллект. «Русаки», славянские воры (равно как и цыганские, татарские, кавказские преступники) ментально были чужды этому. Они «работали» с иной категорией жертв: богатые купцы, приказчики, состоятельные крестьяне-хозяева, провинциальные помещики и т.д. Таким образом, Одесса осуществляла естественную «фильтрацию» уголовников. Нет, безусловно, дорогих собратьев здешние жулики встречали душевно. Хотя лишние конкуренты криминальному миру Одессы не были нужны, однако те же самые одесситы охотно гастролировали с поддельными паспортами по всей России (кстати, фальшивые документы назывались у славян и евреев тоже по-разному: у первых – «тёмный глаз», у вторых – «шварц-вейсс», т.е. с немецкого «чёрно-белый»). Значит, необходимы связи, адреса «малин», скупщики краденого, подельники… Так что воровской интернационал надо крепить.

Собственно, он крепился и в самой Одессе, где большинство всё-таки составляли русские плюс украинцы. Однако и этим куда ближе были местные еврейские пацаны, а не приблудившиеся соплеменники. Одесские жулики, несмотря на гостеприимство, не шибко давали развернуться у себя дома заезжим «гастролёрам». Как говорится, все углы уже помечены, город находился под контролем. Аристократическую публику «чистили» еврейские мальчики и девочки, окрестных «лохов» попроще, - русские и украинцы. Безусловно, разделение несколько условное, но в общих чертах оно соблюдалось. Вот для этих людей, объединённых не только одним промыслом, но и «местечковым патриотизмом», особым одесским говором-«языком», постоянным общением, - Одесса и стала «мамой».

...И А РУССИШЕР ПАПА

Преступники славянского роду-племени не могли не почувствовать эту своеобразную дружелюбно-изоляционную ауру: показное «жульманское братство» при реальном нежелании пускать чужаков на свою территорию. И тогда «русаки» обратили взоры к расположенному не так далеко сытому купеческому Ростову. Славянским уголовникам было здесь намного вольготнее. Население города – своё, родимое, обстановка привычная, купеческая, работать приятно. А то, что город меньше… Тоже свой плюс: меньше и уголовников, куда легче конкурировать с местным жульём. Да и общий язык найти проще. Для российского вора Ростов представлял собой идеальный город, где модно и «работнуть», и отдохнуть: достаточно прочесть серию очерков того же Свирского-Вигдоровича «Ростовские трущобы» (1893). Уже цитированный Жак Росси в «Справочнике по ГУЛАГу» отмечал: «…после Одессы Ростов-на-Дону стал одним из важнейших центров советской уголовщины».

Необходимо, однако, подчеркнуть, что Ростов стал второй столицей российского преступного мира не только в противовес Одессе, но и как её дополнение. Ведь Ростов-папа тоже не был «чисто русским» городом. До революции он числился одним из самых «еврейских» городов России. Он и по сию пору считается священным для евреев-хасидов всего мира, потому что здесь похоронен один из главных еврейских святых – пятый рэбе Шолом Дов-Бэр Шнеерсон, а также благочестивый Авраам-Хаим Беньяминович-Исар Каценеленбоген. Почему так сложилось, объясняет ростовский краевед и историк Василий Вареник: «Да всё потому, что Ростовский уезд (с городом Таганрогом и посадом Азовом) входил чужеродным административным вклинением в донские земли, числясь прежде частью... Екатеринославской губернии. А сама эта Екатеринославская губерния находилась в так называемой «черте оседлости» для евреев, где им жить можно было без ограничений… Так получилось, что в 1887 году Ростовский уезд вошёл в состав Области Войска Донского, а донские атаманы получили в наследство в качестве подданных всех евреев, живших в упомянутом уезде. Вот так Ростов обильно пополнил евреями и без того многонациональную семью донских народов».

Историк отмечает также существенное отличие местных евреев от их собратьев в той же Одессе: «Среди них было далеко не так много людей с высшим образованием и вообще интеллигентов. Зато хватало представителей так называемого «еврейского пролетариата», «еврейского рабочего класса» (в Ростове было даже сильное отделение партии СЕРП – Социалистической Еврейской Рабочей Партии). «Еврейский пролетариат» состоял из сапожников, жестянщиков, старьевщиков, мусорщиков, драгилей (возчиков), слесарей… По этому поводу историк еврейства Г. Богров не без горечи замечал: “Многие изъ потомковъ славныхъ когановъ (еврейских предводителей. – Прим. автора) занимаются самымъ грубымъ физическимъ трудомъ или извознымъ промысломъ”. Было также много мелких ремесленников – переплётчиков, часовщиков, портных». По большому счёту, таких «еврейских пролетариев» было достаточно и в Одессе. Однако там они растворялись на фоне «роскошной» жизни, аристократического антуража. Здесь же, в Ростове, и еврей был «свой», «простецкий». Но всё же «папа», в отличие от «мамы», воспринимался жуликами как «русский».

Отдельно остановимся на распределении ролей в «криминальном дуэте». Если допустить, что Одесса уже была мамой, Ростову по всем канонам драматургии оставалось назваться «папой». Но даже если бы оба города стали уголовными столицами одновременно, до появления у Одессы эпитета «мама», это ничего бы не изменило, поскольку Одесса – женского рода, а Ростов – мужеского.

Фактически предпосылки для объединения Ростова и Одессы в одну семью создала ещё императрица Екатерина II. Вообще-то первоначально основатель города Осип де Рибас на придворном балу 6 января 1795 года предложил государыне переименовать Хаджибей в Одессос. У россиян тогда было принято на отвоёванных таврических и новоросских землях называть города греческими именами (Севастополь, Тирасполь, Херсон). Считалось, что неподалёку от Одесского залива в древности располагался античный Одессос. Так что и думать над новым названием долго не надо. Правда, в дальнейшем выяснилось, что Одессос находился на территории Болгарии, недалеко от Варны. Но что поделаешь – как говорится, проехали…

Итак, де Рибас предложил «возродить» Одессос. На что императрица ответила довольно оригинально: «Пусть же Хаджибей носит древнеэллинское название, но в женском роде – Одесса». Почему именно «в женском роде», государыня не стала объяснять. Да никто, в общем-то, и не поинтересовался. Взяли и одним росчерком пера провели изящную операцию по перемене пола. Вот просто любопытно: а ежели бы предложение де Рибаса было принято без поправок, возник бы супружеский союз Ростова и Одессоса? Пикантный вопрос…

И ещё одна деталь. Оказалось, половое разделение криминальных столиц точно отражает принцип национальной идентичности каждой из них: как известно, в еврейской традиции национальность человека определяется по матери, а в славянской – по отцу. Разумеется, ни еврейские, ни русские уркаганы об этом первоначально не задумывались. Но получилось символично.

Возникновение двух уголовных центров не привело к расколу криминального сообщества империи. В преступном мире России национал-шовинистические настроения не приветствовались. Здесь действовали иные традиции: о человеке судили по уровню его «профессионализма» и «товарищеским» качествам (до революции слово «товарищ» среди воров ещё не было девальвировано). Евреи-уголовники отличались чрезвычайно высокой квалификацией и взаимопомощью – причём не только по отношению к соплеменникам. Отринув религиозно-национальную общинность, они нашли замену ей в общинности криминальной. Поэтому евреи в преступном мире пользовались большим - и заслуженным - авторитетом.

Формула «Ростов-папа, Одесса-мама» (то есть упоминание обоих уголовных центров в связке, а не по отдельности) возникла первоначально именно в среде уркаганов-«русаков». Это связано с особенностями русского маргинального сообщества. До революции профессиональные преступники называли себя бродягами, иванАми. «ИванЫ» и «бродяги» - фактически наименование одной и той же уголовно-арестантской касты. Ну, с «бродягами» ясно. Уголовники, называя себя бродягами, подчеркивали, что занимаются исключительно криминальным промыслом, не имеют ни дома, ни семьи, ни паспорта (у одесских евреев дело обстояло иначе: традиционно они очень ценили семью и родной очаг). А почему - «иван»? Полностью определение этих уголовников звучало как «иван, родства не помнящий». Оборот перешёл в жаргон арестантов из официальных бумаг. Иван - издревле у русских самое распространённое имя: даже в сказках его носят главные герои от дурака до царевича (не случайно немецкие оккупанты во время Великой Отечественной называли всех русских мужчин «иванами»). Поэтому, когда задержанного бродягу спрашивали об имени и фамилии, он обычно так и аттестовал себя - «иван». На вопрос о месте проживания и родственниках следовал стандартный ответ - «не помню». Так и записывали - «Иван, не помнящий родства» (позже фразеологизм обоснуется в литературном языке для обозначения человека, который оторвался от своих корней).

Но после возникновения криминальных «папы» и «мамы» формулировка несколько изменилась. Когда преступники и бродяги отвечали на вопрос о родных, они уже не ссылались на «забывчивость». Разъясняли охотно: «Ростов - папа, Одесса - мама». То есть в данной формуле чёрточка выполняет роль не дефиса, а тире.

КТО В ДОМЕ ХОЗЯИН?

Обратим внимание: Жак Росси в своём справочнике подчёркивает, что Одесса была главным центром российской уголовщины до начала 40-х годов ХХ века. То есть подразумевается, что в последующем Одесса перестала быть «главным центром». Или, выражаясь иначе, Ростов-папа вёл довольно активную борьбу за первенство и как минимум не проиграл – скорее, выиграл.

Предпосылки для «уравнивания» статуса двух криминальных столиц появились ещё в начале ХХ века, когда Одессу охватил промышленный кризис, из которого она, впрочем, стала выходить в 1910 году. Однако тут грянула первая мировая война. Сократилась до критического минимума внешняя торговля через порт и выпуск продукции на экспорт. Но дело не только в экономике. Немалую роль сыграла та самая «черта оседлости», благодаря которой Одесса в своё время обрела статус «еврейского рая». К 1915 году черта оседлости фактически перестаёт существовать, поскольку тысячи еврейских беженцев из западных губерний хлынули на восток, и власть вынуждена была разрешить им проживание в центре империи. Окончательно и официально черту оседлости еврейского населения отменило Временное Правительство в 1917 году. Это означало потерю Одессой статуса главного «еврейского» города страны. Теперь перед «народом рассеяния» открывались перспективы освоения Петрограда, Москвы и всего российского пространства.

Процесс этот стимулировался и тем, что значительная часть деятелей революционного движения, особенно социал-демократов (как большевиков, так и меньшевиков) и эсеров (как левых, так и правых) состояла из евреев. Это неудивительно, поскольку ограничение прав российского еврейства и распространённый в империи антисемитизм способствовали культивированию среди «народа рассеяния» революционно-экстремистских настроений: «К первому десятилетию XX в. героизм еврейских радикалов (особенно бундовцев), их организация самообороны и участие в благотворительной деятельности по всей Черте, и даже само конспиративное устройство их организаций создали им почти легендарный образ» .

Однако националистический «Бунд» не вполне соответствовал широте устремлений и требований российских евреев, не желавших ограничиваться узконациональными интересами. После победы партии большевиков, в руководстве которой евреи были представлены особенно массово, начинается активный «исход» еврейского населения за пределы бывшей «черты оседлости». Разумеется, этот процесс коснулся и Одессы, что отрицательно сказалось на её статусе «криминальной еврейской столицы».

Гражданская война на время затормозила этот процесс. Город переходил из рук в руки, преступность свирепствовала, к началу 20-х Одесса подошла в жалком состоянии. В городе было разрушено четверть домов и многие предприятия, внешняя торговля прекратилась, численность населения резко упала: немало людей погибло, часть эмигрировала. В 1920 в Одессе насчитывалось 428 тысяч человек, а после голода 1921-1922 годов и вовсе 324 тысячи - примерно половина населения времён заката империи.

Ростов в период революций пострадал не столь основательно. И разрушения, и потери среди населения здесь были несопоставимы с одесскими.

Впрочем, с начала 20-х годов Одесса интенсивно возрождается: восстанавливаются прежние фабрики и заводы, строятся новые. Причём упор делается на развитие металлургии и машиностроения. К началу 40-х годов в Одессе действует около 450 предприятий – почти столько же, сколько в 1900-м году. А вот объёмы производства куда внушительнее: в 1940 году одесская промышленность дала продукции в 8 раз больше, чем в самом успешном для империи 1913-м. Одесса становится крупнейшим всесоюзным курортом - 65 санаториев и 23 дома отдыха! Растёт и население: по переписи 1939 года, под крылом «мамы» насчитывалось более 600 тысяч одесситов.

Не стоит на месте и Ростов. Он развивается даже интенсивнее, чем Одесса. Город значительно увеличивается по площади и населению: 28 декабря 1928 года согласно Постановлению комиссии ВЦИК СССР к Ростову присоединяется Нахичевань-на-Дону. А в сентябре 1937 года после разделения Азово-Черноморского края Ростов-на-Дону становится административным центром Ростовской области. В конце 20-х годов советское правительство решает создать на Юге страны мощный обувной кластер, и в Ростове возникает обувная фабрика имени Микояна, которая в годы первой пятилетки становится одной из крупнейших в стране. В 1930 году завершается строительство первого в СССР комбайнового завода «Ростсельмаш». К концу 30-х годов по численности населения и уровню экономического развития Ростов входит в десятку ведущих городов Советского Союза.

И всё же на поприще криминальной «романтики» Одессе удаётся отстоять ведущую позицию. Мы не случайно затронули тему «второго еврейского исхода». В результате Советская республика получает яркое явление в литературе, получившее название «одесской школы». Возникает творческая плеяда замечательных писателей-одесситов, переехавших в столицу и добившихся громкого успеха: Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Илья Ильф и Евгений Петров, Исаак Бабель, Александр Козачинский, Лев Славин… Отдельно следует назвать великого Леонида Осиповича Утёсова, не принадлежавшего к писательскому цеху, но ставшего настоящим певцом Одессы. Все эти люди в той или иной степени способствовали расцвету и укреплению одесского криминального мифа.

Всесоюзную, громкую, скандальную славу Одессе как матери советских уголовников, безусловно, создал своими «Одесскими рассказами» Исаак Бабель. Писатель воспел легендарную фигуру Мишки Японца (Япончика) – одесского бандита Михаила Винницкого, который позиционировал себя как «защитник угнетённых трудящихся», Робин Гуд местного розлива. Сведения о Японце противоречивы. Личность это была неординарная, этот налётчик обладал потрясающим даром организатора и искусством «толкать» демагогические речи – не говоря уже о бесшабашности и жестокости настоящего бандита. Он прекрасно сочетал самую кровавую уголовщину с революционной фразой, сотрудничал с большевиками, анархистами, левыми эсерами. В конце концов Мишка возглавил специально созданный под него 54-й имени Ленина советский стрелковый полк 3-й армии, состоявший сплошь из уголовников и недоучившихся студентов. Полк бросили на штурм станции Вапнярка. Одесские бандиты сходу выбили оттуда петлюровцев, забросав их окопы гранатами. Те бежали, но на следующий день контратаковали и обратили уркаганов в бегство. Поезд, в котором Японец возвращался с поля боя в Одессу, был остановлен красными, а Мишка с рядом своих соратников – расстрелян.

Исаак Бабель переносит действие своего сборника в Одессу начала века. Но, предваряя публикацию первого рассказа «Король» (журнал «ЛЕФ», 1923 год), прямо заявляет: «Героем является знаменитый одесский бандит “Мишка Япончик”, стоявший одно время во главе еврейской самообороны и вместе с Красными войсками боровшийся с белогвардейскими армиями, впоследствии расстрелян». То есть Беня Крик имеет своим прототипом Моисея Винницкого.

Через три года в журнале «Красная новь» публикуется киноповесть писателя «Беня Крик», а в 1927 году режиссер В.Вильнер на Одесской кинофабрике снимает художественный фильм «Беня Крик». Возмущённая одесская пресса писала, что в картине пропагандируется «идеал молдаванских подонков», «кумир окраинной хулиганерии», «происходит открытое прославление уголовного хулиганства». Когда в Одессе снимался фильм, «вокруг съёмки собирались толпы хулиганов, с гордостью смотрящих, в какую честь попал их недавний соратник, и сами прихорашиваются, заражённые чумною славой...». Лазарь Каганович тоже раскритиковал «Беню Крика» как «романтизацию бандитизма». Фильм сняли с проката.

Но поздно: Япончик, он же Беня, уже превратился в миф «о блатной Одессе». Позднее (1928) в комедии «Республика на колёсах» Якова Мамонтова Леонид Утёсов споёт знаменитую УГОЛОВНУЮ песенку «С одесского кичмана», которую слегка «подправит» поэт Борис Тимофеев, довольно прозрачно намекнув на «красную эпопею» Мишки Японца:

С ванярского кичмана

Сбежали два уркана,

Сбежали два уркана на Одест…

Товарищ, товарищ,

Скажи моёй ты маме,

Что сын её погибнул на посте:

И с шашкою в рукою,

С винтовкою в другою,

И с песнею весёлой на усте.

За щё же ж мы боролись,

За щё же ж мы страждались,

За щё ж мы проливали нашу кровь?!..

Конечно, никакого кичмана в Вапнярке сроду не было: мелковата она для тюрьмы. К тому же многие исследователи до сих пор не могут уразуметь: как могли урканы сражаться с винтовкой и шашкой? За кого они, интересно, кровь проливали?! Ну никак одно к другому не лепится. Очень даже лепится - если вспомнить об истории Мишкиного полка…

А в 1932 году Утёсов записывает «Кичман» (уже «одесский») на граммофонные пластинки вместе с «Гоп со смыком», «Лимончиками» и прочим репертуаром. «Вся страна пела, - рассказывал певец. - Куда бы ни приезжал, везде требовали: "Утёсов, "С одесского кичмана"!». Дошло до того, что Утёсов исполнил лихие куплеты даже в Кремле по просьбе Сталина!

Яркой личностью был и писатель Александр Козачинский, повестью которого «Зелёный фургон» зачитывалась вся страна. И неудивительно, поскольку и милицейский, и преступный мир автор знал не понаслышке. В 1920 году он служил инспектором угро третьего района Одессы, был осуждён на три года концлагерей за должностные преступления, оправдан, восстановлен инспектором уголовного розыска первого района Балтского уезда. Затем, возмущённый взяточничеством, пьянством и беспределом «красных» милиционеров, он бросает службу и организует банду, которая совершает налёты на районные конторы, поезда и зажиточных хозяев. Атаман пользуется большим авторитетом у бандитов и местного населения – особенно среди немецких колонистов. В конце концов, Александр Козачинский сдаётся своему другу – инспектору угро, будущему писателю Евгению Катаеву. Бандита приговаривают к высшей мере социальной защиты - расстрелу, который заменяют лишением свободы. В 1925 году Козачинского амнистируют, бывший атаман приезжает в Москву к Евгению Катаеву, работает вместе с ним репортёром в газете «Гудок». А в 1938 году Козачинский выпускает повесть «Зелёный фургон», где выводит себя в образе лихого налётчика по кличке Красавчик, а автора «Двенадцати стульев» Евгения Катаева-Петрова делает прототипом сыщика Володи Патрикеева.

Особо следует выделить пьесу Льва Славина «Интервенция» (1932) о большевистском подполье Одессы в годы гражданской войны, которая в 30-е годы с триумфальным успехом шла на сценах советских театров. Как отмечает сайт «Одесса на Гудзоне»: «…Пьеса при всём внешнем блеске, остроумии, легкости глубоко трагична. По сути, это пьеса о гибели старой Одессы... Жанр романтической трагикомедии позволил Льву Исаевичу создать очень точную по настроению и атмосфере картинку города, которого уже не было… Благодаря славинской пьесе “Интервенция” роскошный одесский говор впервые разошёлся по всей России, одесский акцент одно время был моден в пижонской и приблатнённой среде» .

Позднее тот же Славин напишет сценарий фильма «Два бойца» (1943), где замечательный актёр и певец Марк Бернес (в роли бойца Аркадия Дзюбина) исполнил «одесскую» песню «Шаланды, полные кефали», мгновенно ставшую хитом советских дворов и подворотен (эстрадным певцам долгое время петь её не рекомендовали, считая за малым не «блатной»). И это несмотря на то, что ни создатели песни, ни её исполнитель не имели отношения к Одессе: поэт Владимир Агатов был киевлянином, композитор Никита Богословский – ленинградцем, а сам Бернес родился в Черниговской области и с 17-ти лет жил в Москве.

Увы, у Ростова-папы такой мощной интеллектуальной и творческой поддержки не имелось. На какое-то время его «блатной авторитет» оказался в «маминой» тени. В уголовном мире Ростов-папа и Одесса-мама по-прежнему упоминались вместе, однако в семье равных мамаша была всё-таки немного «ровнее».

И всё же не следует забывать, что слава, которую создали Одессе её талантливые сыновья, в основном была обращена в прошлое - дореволюционное и времён гражданской войны. А, как говаривал классик, «в карете прошлого никуда не уедешь»…

Великая Отечественная война нанесла статусу криминальной Одессы очередной болезненный удар. Вся территория бывшей «черты оседлости», в том числе Одесса, оказалась в зоне фашистской оккупации. Если даже после отмены «черты» плотность еврейского населения здесь оставалась достаточно высокой, то с приходом германских национал-социалистов с их политикой подавления и уничтожения евреев положение коренным образом изменилось. Часть евреев успела эвакуироваться, многие были уничтожены оккупантами и украинскими националистами. Это ударило и по Одессе как центру этнической еврейской преступности.

Вслед за гитлеровцами в разрушение репутации «криминальной столицы» внёс маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. По крайней мере, так гласит легенда. Летом 1946 года страны Жуков на заседании Главного Военного Совета был обвинён в незаконном присвоении трофеев, раздувании своих заслуг в деле разгрома Гитлера и «бонапартизме». Георгия Константиновича сместили с должности Главкома сухопутных войск и назначили Командующим войсками Одесского округа. Разъярённый Жуков появился в Одессе, где в это время свирепствовал бандитизм. Маршал решил бороться с ним фронтовыми методами, и вскоре Одесса стала одним из самых спокойных городов страны.

Впрочем, многие исследователи склонны считать это не более чем мифом. Во всяком случае, официальных документов на сей счёт нет. Очевидцы тоже не могут сказать ничего определённого. Но журналистка Наталья Рытова, писавшая об «одесском периоде» жизни маршала Жукова, убеждена: «Легенда о ликвидации возникла не на пустом месте. Когда в 1946 году в Одессу прибыл маршал Жуков, молва тут же разнесла вполне логичный слух: если в город прислали самого маршала Победы, значит, дела здесь из рук вон плохи… Запуганные одесситы мечтали о герое, который взял бы на себя ответственность, переступил закон и разом, как в послереволюционные 20-е годы, перестрелял всех бандитов. Этим героем мог стать только маршал Жуков, который прибыл из Москвы по приказу Сталина» . По её словам, в послевоенной Одессе действительно проводилась операция «Маскарад», целью которой была ликвидация преступности. Но её масштабы, участие Жукова, эффективность и результаты – всё это покрыто туманом.

Кое-какая информация, конечно, имеется, но очень приблизительная. «Хотя статистика, которая представлялась в обком партии со стороны милиции, была явно занижена, все равно уголовному розыску приходилось нелегко. Подчас за ночь совершалось до 70 ограблений. А всего в уголовном розыске работало 80 человек. Поэтому, когда приехал маршал Жуков, партийные органы обратились к нему с просьбой помочь в ликвидации преступности», – рассказывает кинорежиссер Максим Файтельберг. Это подтверждает персональный водитель Сталина Михаил Ильченко: «Как только сгущались сумерки, начинались грабежи. Люди уже не выходили на улицы. Одесса вымирала». Ситуация в городе усугублялась: «В 1946 году от измученного преступниками населения во все инстанции идут гневные письма. Даже в избирательных бюллетенях люди пишут: “Требуем навести порядок. Доколе мы будем жить в страхе перед уголовниками”. И снова, как в 30-е годы, издаются Указы, ужесточающие наказание. Органам МВД дано право решать судьбу задержанных, минуя суд. Улицы городов патрулируют вооружённые отряды» .

По мнению сторонников «маскарадной» версии, речь идёт о «жуковских чистках». «Как только переодетые в гражданское офицеры Жукова замечали подозрительного, даже который просто подходил, чтобы попросить прикурить, они тут же открывали стрельбу на поражение. Им не нужны были аресты, они просто стреляли в людей, пока не отстреляли несколько сот человек за пару месяцев», – вспоминает одесский историк и писатель, автор книги «Одесса масонская» Виктор Савченко. К осени 1947 года Одесса была очищена от преступников.

«Бывший начальник политуправления МВД СССР генерал Зазулин утверждал, что уже на склоне дней Георгий Константинович не раз с гордостью рассказывал, как, будучи в Одессе, за одну ночь убрал всех главарей преступных групп, расхитителей и воров. Но о “маскараде” с расстрелами на месте маршал ни разу не упоминал нигде… С другой стороны, считается, что именно благодаря этим событиям в начале 70-х годов министр внутренних дел СССР Щёлоков наградил Жукова знаком “Заслуженный работник МВД СССР”», - пишет всё та же Наталья Рытова.

Но она же приводит и другие свидетельства, достаточно скептические. Так, отставной полковник милиции Исай Бондарев, который в 1946 году был направлен в военную комендатуру Одессы, рассказывал: «В комендантской роте никаких указаний маршала Жукова, чтобы расстреливать бандитов на месте, не было и не могло быть. Мы действительно сотрудничали с работниками милиции, проводили повальные обыски, много обследовали чердаков, подвалов, где оккупанты оставили оружие. Были на выездах в Одессе, проверяли входящий и выходящий транспорт и, конечно, вместе патрулировали». Через несколько месяцев Исая Григорьевича перевели на работу в местную милицию. Его участок располагался в районе вокзала, где было полно воровских малин. Информация об отстрелах преступников сюда непременно бы докатилась: ведь бандитские трупы не скроешь.

Но отметать участие Жукова в борьбе с одесским бандитизмом нельзя. Ведь едва ли не половина всех вооруженных грабежей, убийств и пьяных выходок со стрельбой в первые послевоенные годы приходилась на долю молодых фронтовиков и военнослужащих. Вчерашние фронтовики чувствовали себя героями-победителями, проливавшими за страну кровь. Но они чувствовали себя обделёнными благодарностью Родины. Особенно те, кто не имел семьи, образования, профессии, зато имел оружие и умел лишь убивать. Вот строки из докладной записки начальнику милиции Одессы и первому секретарю Ленинского райкома партии Одессы: «…прошу воздействовать на командиров частей, допускающих безобразие и уголовные преступления со стороны военнослужащих, так как это приняло уже массовый характер. Начальник 5 отдела милиции г. Одессы». Подобные донесения поступали из всех одесских райотделов. Понятно, что за борьбу с подобного рода криминалом отвечал именно командующий округом маршал Жуков.

По словам военного историка Николая Барбашина, методы действительно применялись жёсткие: «В правоохранительные структуры пришли фронтовики. Если речь шла о задержании какой-нибудь криминальной группы, то сначала стреляли, а потом говорили: “Стой, кто идёт”. Для этого не надо было никакого Жукова».

Как бы то ни было, факт остаётся фактом: послевоенная Одесса уже далеко не та, что довоенная. А Ростов-папа наращивает свой авторитет. Свидетельство этому можно найти хотя бы в известном автобиографическом романе «Блатной» Михаила Дёмина, который в послевоенные годы был вором в законе. Дёмин описывает появление в тюремной камере нового арестанта (действие происходит в 1947 году):

«…Разлегшись на нарах и закурив, новичок представился. По всем правилам этикета. Кличка его была Гусь. Специальность - слесарь (квартирный вор). Сидел он по указу, имел 12 лет. Погорел на ночной работе в Киеве, а родом был из Ростова.

Рыжий (теперь уже вполне дружелюбно) сказал, посасывая цигарку:

- Ростовский босяк… Что ж, город это древний, благородный. Почти как наша Одесса.

- Что значит - почти? - пожал плечами Гусь. - Смешно даже сравнивать. Ростов испокон веку называют папой. Вдумайся в это слово! Папа!

- Ну, а Одесса - мать.

- В том и дело, - пробормотал Гусь, потянулся с хрустом, поправил мешок в изголовье. - В том-то и дело… Тем она и славится.

И он, позевывая, процитировал слова старинной песни:

Одесса славится б л я дями,

Ростов спасает босяков,

Москва хранит святую веру,

А Севастополь – моряков».

По поводу приведённого четверостишия: не исключено, что оно действительно появилось до революции, поскольку строка про Москву известна также в варианте «Москва хранит закон Советов». То есть святую веру на закон Советов могли сменить уже в период СССР. В любом случае, мы здесь встречаем явный отголосок борьбы за «господство в семье».

Итак, в послевоенное время «папа» сумел доказать, что не допустит в отношениях с Одессой никакого «матриархата». Тем более Ростов восстанавливался и развивался впечатляющими темпами и не только догнал, но даже несколько перегнал Одессу по количеству населения: на сегодняшний день в Ростове 1052 млн человек, в Одессе – чуть более 1 007 млн. Мелочь, а приятно.

Однако в 1960-е годы Одесса-мама переживает очередной всплеск своей криминальной славы! И связано это опять-таки с активными стараниями творческой интеллигенции. Разумеется, прежде всего вспоминается Аркадий Северный (Аркадий Дмитриевич Звездин) – пожалуй, самый популярный исполнитель блатного и «одесского» шансона в 60-е – 70-е годы прошлого века. Правда, сам Звездин к Одессе отношения не имел, а родился в городе Иваново в один год с Владимиром Высоцким. По мнению ряда исследователей, много своих песен первоначально «Аркаша Северный» взял из репертуара одессита Алика Фарбера (Ошмянского) – талантливого музыканта и исполнителя. Фарбер некоторое время был музыкальным руководителем Тульского цыганского ансамбля, а затем эмигрировал за границу. Увы, Фарбер не достиг популярности, сравнимой с известностью Северного, - хотя, думается, заслуживал её.

Но Аркадию Звездину повезло больше: на его творческом пути встретился ленинградец Рудольф Израилевич Фукс – собиратель уличного фольклора, поэт, бард, обладающий прекрасными организаторскими способностями. В 1972 году Фукс пишет для Северного сценарии концертов под общим названием «Программы для Госконцерта», которые сделали Аркадия Дмитриевича настоящей шансонной звездой. Ничего подобного до той поры не было: песни чередовались рассказами, байками, анекдотами о блатном мире, «ответами на вопросы» и т.д. - Фукс оказался прекрасным сценаристом. К тому же он написал немало текстов для Северного: «Скокарь», «Семь-сорок», «Прошли года» и др.

Ни один из других блатных шансонье, исполнявших «одесские» песни, в те годы не мог сравниться с Аркадием Северным по популярности. Впрочем, обретает славу и ансамбль «Братья Жемчужные», созданный Александром Кавлелашвили и Николаем Резановым в 1974 году. Несколько концертов «братья» записали вместе с Северным, а позднее и с другими авторами-исполнителями - Алексеем Черкасовым и Евгением Абдрахмановым из Зеленограда, Александром Розенбаумом, Михаилом Гулько… В альбомах почётное место отводилось «одесским» песням. Одесский репертуар был характерен и для Константина Беляева, эмигрантских певцов Алёши Димитриевича, Бориса Рубашкина, Бориса Реброва и т.д. Свой весомый вклад в копилку «одесской пропаганды» на эстраде добавили Михаил Жванецкий, Роман Карцев, Виктор Ильченко. Их творчество было далеко от «блатной Одессы», но они способствовали возрождению живого интереса к «одесскому языку» и одесскому юмору.

Ростов-папа в этом смысле ничего противопоставить Одессе не мог. Более того: коварная «супруга» умудрилась даже умыкнуть чисто ростовскую песню -

Как открывалася ростовская пивная,

В ней собиралася компания блатная,

известную также в более позднем варианте – «На Богатяновской открылася пивная». Название изменили - «На Дерибасовской открылася пивная», а текст перекроили, включив в него «одесские» и «псевдонепманские» атрибуты. Если «богатяновский» вариант исполнялся ещё в 30-е годы прошлого века, то "дерибасовский" возникает лишь в середине - конце 1950-х! То есть значительно позднее ростовского. Пожалуй, наиболее ранним "одесским" вариантом следует считать запись пластинки "на костях", где актриса театра им. Пушкина Ольга Лебзак исполнила одесскую версию - хотя начинала её именно словами "На Богатяновской открылася пивная", затем следовал «одесский» текст с кафе Фанкони, красавицей Одессой и проч. Странный симбиоз? Да ничего странного. В то время песенка была слишком популярна как "богатяновская". У меня даже есть запись начала 1950-х, где поётся:

"В Ленинграде открывалася ростовская пивная,

Там собиралася компания блатная"...

То есть даже при переносе на "чужую" территорию ростовские атрибуты сохранялись. А вот к концу 1950-х стали их стали агрессивно вытеснят - исключительно в рамках уличного фольклора, но не криминального, где песня оставалась "ростовской".

Но отчего так получилось? Здесь есть несколько объяснений.

Давайте обратим внимание на любопытный куплет:

Две полудевочки, один роскошный мальчик,

Который ездил побираться в город Нальчик,

И возвращался на машине марки Форда,

И шил костюмы элегантней, чем у лорда.

Для начала заметим, что этот куплет в ростовском варианте ОТСУТСТВОВАЛ. На что мне указали несколько старых ростовчан, когда я утверждал: в Нальчик из Одессы ездить в качестве нищего - не ближний свет. Куда удобнее из Ростова...

На этот аргумент уже упоминавшийся письменник Валерий Смирнов, стремясь любым путём отстоять одесское происхождение старой ростовской песни, браво парировал. "Анализируя" текст как "ранний одесский", появившийся прежде ростовского (то есть раньше 1930-х годов), исследователь утверждает: Васька-шмаровоз, оказывается, ездил побираться в город Нальчик, потому что был… ПАССИВНЫМ ПЕДЕРАСТОМ! А в Нальчике, мол, полно любителей таких «роскошных мальчиков»…

Смирнова не смущает даже то, что весь сюжет песни с этим никак не клеится, поскольку "шмаровоз" приревновал свою даму к чужаку и устроил побоище. Но это - мелочь. Если учесть, что до революции (а Смирнов ассоциирует песню с "Гамбринусом", приказавшим долго жить ещё до первой мировой войны) Нальчик был заштатной слободой! Статус города он получил только в 1921 году. Но и тогда оставался глухой провинцией: до 1930 года здесь по пыльным улочкам колесил… всего один автомобиль. Значение союзного курорта Нальчик получил в середине 1930-х годов (но и тогда здесь не проживало даже 50 тысяч жителей). Вменяемому человеку в голову бы не пришло ездить из Одессы побираться в такую дыру. Тем более чтобы, насобирать нищенством на "Форд" (естественно, не продававшийся советским гражданам).

Что касается «Гамбринуса», описанного Куприным в рассказе 1907 года, его публику составляли матросы, рыбаки, кочегары, машинисты, биндюжники и прочий народ, далёкий от изысканно-пижонских типов уличной песенки, сошедших, скорее, со страниц «Одесских рассказов» Бабеля.

«Одесский вариант» песни про ростовскую пивную всплывает в 60-е годы прошлого века, то есть после того, как в конце 1950-х реабилитировано творчество Исаака Бабеля и изданы его «Одесские рассказы», которые прежде находились под запретом.

Только тогда и появляется одесская переделка и в том числе куплет про город Нальчик, поскольку именно в 1959 году Хрущёв подписывает указ о масштабном развитии этого всесоюзного курорта. Что тут же отражается и в песне.

Упоминание о "Дерибасовской пивной" мне впервые встретилось в гневном фельетоне Георгия Бальдыша «Взломщики душ», опубликованном в журнале «Смена» 24 июня 1960 года. Автор разоблачает ленинградских фарцовщиков, торгующих из-под полы «музыкой на рёбрах», то есть самодельными пластинками, вырезанными из рентгеновских снимков. На этих гибких мини-дисках записывалось то, чего нельзя было купить в обычном магазине: джаз, рок-н-ролл, эмигранты Пётр Лещенко, Юрий Морфесси, уличные и блатные песенки... Вот какую картинку рисует журналист:

«Шестым чувством догадываясь, что и Лещенко не пришелся по вкусу, в торг включаются двое чернявых коммерсантов - братья Кравченко, известные под кличкой "татары" :

– Ха! Детские забавы. Старье. Что вы их слушаете? Берите у нас. "Четыре зуба", "На Дерибасовской", "Хлеб с маслом"».

Затем "дерибасовский" вариант постепенно расползается по подворотням Страны Советов, а относительно широкую известность обретает после исполнения Аликом Фарбером в конце 60-х годов. Затем Аркадий Северный исполнил «Дерибасовскую» в 1972 году, однако уже в следующем году изменил Дерибасовскую на Богатяновскую! По сведениям исследователя уличных и блатных песен Дмитрия Петрова, который беседовал с Рудольфом Фуксом, это могло быть сделано по настоянию последнего. Фукс признался, что знал песню именно в ростовском варианте.

Но даже заменив Дерибасовскую, Фукс подсунул Северному прозаический текст, где Богатьяновская была названа «одесской улицей»…

Однако ростовчане охотно прощают подобные вольности. Хотя бы за другую известную песню, уже сочинённую Рудольфом Фуксом - «Вы хочете песен? Их есть у меня!» - с припевом:

Эх, Одесса, мать-Одесса,

Ростов-папа шлёт привет!

Есть здесь много интереса,

Фраерам покоя нет!

Сегодня «папу» и «маму» разделила российско-украинская граница. Делить им уже нечего. Да и прежде, если честно, между одесситами и ростовчанами никогда не было споров и разногласий. Я помню своё детство и юность: при встречах с одесситами мы радостно обнимались и всегда держались вместе - как родные. Братство крепилось с юных лет и постепенно переросло из криминального в общечеловеческое.

Да, совсем упустил из виду! Со временем в знаменитой русско-еврейской семье появилось многочисленное потомство. Причём установить точное количество детишек вряд ли представляется возможным. Ну просто какие-то дети лейтенанта Шмидта: каждый город норовит прилепиться к «сладкой парочке». Например, Самара-дочка, Тамбов-сынок. Ну ладно Тамбов, там хоть тамбовские волки водятся. А Самара-то с какого перепугу? Другой вариант несколько логичнее: «Одесса-мама, Ростов-папа и Таганрог-сынок». Как мы помним, Таганрог вместе с Ростовом и Одессой находился в пределах «черты оседлости», в Екатеринославской губернии, поэтому здесь, у Лукоморья, нашло приют много евреев – и евреев замечательных! Достаточно вспомнить хотя бы Фаину Георгиевну Раневскую.

Но и этим дело не ограничивается! На незалэжной Украине обнаружился ещё один сынок. Он заявил о себе грозной присказкой:

Одесса - мама, Ростов – отец,

Кто Харьков тронет, тому киздец!

Впрочем, на Тихом Дону вместо Харькова называют Шахты. Но вот сынок это или дочка, науке пока определить не удалось… Очень сложная гендерная принадлежность.

Помимо сыновей и дочерей, на близость семейной паре претендуют и другие заинтересованные лица. Так, порою можно услышать следующий вариант: «Ростов - Папа, Одесса - Мама , а Ереван - друг семьи». Оно и понятно: многочисленная диаспора ростовских армян не могла остаться в стороне…

Все эти процессы свидетельствуют о том, что Ростов-папа и Одесса-мама до сих пор числятся в большом авторитете. И это радует. А то ведь некоторые семьи распадаются очень быстро. Помните:

Перестройка – мать родная,

Горбачёв – отец родной…

На хрен мне семья такая,

Лучше буду сиротой!

Впрочем, совсем недавно я встретил ещё одно упоминание папы и мамы. Оно охватывает уже пределы СНГ и звучит очень грустно: «Ростов – папа, Одесса – мать, а Кызыл-Орда – мать твою г р ёб…».

И что тут скажешь? Не отчаивайся, Кызыл-Орда; может, и ты найдёшь себе хорошего папу…

© Copyright: Фима Жиганец, 2014

Свидетельство о публикации №214030901193