Побег

Туча свинцово фиолетовая. Она медленно вплывает в пространство и растворяется в туманно розовом небе. Снегом пахнет. Это, как будто ты кусая яблоко, чувствуешь железо. В воздухе висит такой же железистый аромат… мыслей перекат. Вспоминаю то, что было прежде. Серый промозглый туман молоком стелется по земле и по коже. А я словно бегу в чёрном тоннеле. Мы бежим строем. Нас много. И всех нас объединяет одно. Мы солдаты великой скорби.

Тоннель кажется бесконечным. Тяжелые кованые ботинки трут. У кого то кровавые мозоли. Но строй никто не нарушает. Я дышу кому то в спину. Кто то дышит мне. Сквозной ветер доносит запах копоти и гари. Мы бежим и наш бег гулом отдаётся и наполняет всё пространство. Наверное, где то над нами всё совсем по-другому, думаю я. На меня сзади налетает и толкает вперёд кто-то и я снова бегу со всеми в строю. Я знаю куда бегу. Знает ли ещё кто нибудь о том, куда и зачем бежит?

Туман окутал и ватным одеялом лежит над землёй. Мелкая крупинка снега, одна, затем другая… падая на землю они исчезают одна за другой. Земля ещё не промёрзла и принимает снежинки в свои объятья. Шинель тяжелая. Она сковывает тело. Душно. Я продолжаю бег. По тоннелю доносится гулкое « у-ууф, у-ууф, у-ууф». Словно тысяча гребцов гребут. Всё в этом звуке: и дыхание людей, и топот ног, и вся грусть от вселенской скорби.

Всё. Я не собираюсь больше бежать в том, во что нас облачили. Краем глаз вижу, что бегущие рядом, пока ещё не понимают, что бегут с лишним грузом. У всех солдат грустные глаза. Грусть, как и туман на улице, застелила всё пространство. Глаза - душа человека. А если глаза грустные, значит и на душе грусть… Я на ходу расстегиваю шинель. Спина мокрая. На мне только легкое платье. Оно красивое. Слишком красивое для солдата великой скорби. Но я бегу. Просто бегу. Просто потому, что я дезертир.

Легкое дуновение ветра сносит крупинки снега и прибивает их к обочине. Они сиротливо жмутся друг к дружке. Интересно, почему в тумане голос ворона слышаться так отчетливо? Я дезертир. Я решила, что с меня хватит! Я больше не хочу нести службу великой вселенской скорби. Солдат должен нести службу ежедневно. Ежедневно начиная утро с порции скорби, которая подаётся в горячем виде. Я уже давно отказалась от таких завтраков. Потому, что давно решила бежать.

Глаза бегущего по соседству стеклянные. Он уже позавтракал и теперь на обед его ждёт порция безысходности. Я объявила голодовку. Но никто из бегущих об этом не знает. Они все зомбированы. У меня нет сыворотки, и я просто осознаю, что должна бежать отсюда молча, не выдавая себя ничем. Воздух стал влажным. Снег теперь не просто падает колючими крупинками. Теперь каждая снежинка кружит в своём танце, разворачивая всю красоту своего кристального платьица.

«Как? Как?» вскрикивает испуганный ворон и срываясь с ветки летит прочь. Он знает обо мне. Мне уже все равно. Я скидываю шинель на ходу, « у-ууф, у-ууф, у-ууф» доноситься вокруг. Бесконечный тоннель. Запах гари и копоти, вкус соленого пота, стекающего по лицу. Это вкус освобождения. У крови немного другой. Кровь это плата за счастье. Не материальное счастье. Счастье, которое неощутимо, неосязаемо, но осознанно.

Без груза обязательных надежд стало легче бежать. У меня есть только я, стучит в висок фраза. Я сильная не потому, что сильная. Сильной меня сделала моя беззащитность. Кто кроме меня защитит меня? Ни одна шинель не спасёт. Шинель это временно. Она может и обогреет, но не сможет дать того, чего я хочу на самом деле. Запах копоти и гари. Дыхание со всех сторон, « у-ууф, у-ууф, у-ууф»…

Как же трут ботинки! Они с железными набойками. Тяжелые. С каждым новым шагом я слышу клацание набоек о каменную кладку под ногами. И миллион набоек нестройно клацают, пытаясь попасть в унисон. Солдаты великой скорби, с грустными глазами бегут в бесконечном чёрном тоннеле… Красиво. Это мягко снег падает. Бал в полном разгаре. Тепло. На душе тоже тепло.

Встречный ветер обжигает. Руки мои и я сама становимся похожими на свинцово фиолетовую тучу. Тоннель должен когда то кончиться. Ведь кто-то же его построил?! Я должна вырваться. Боже, как трут ботинки. Они как оковы впились в мою кожу. Это тоже груз. Груз ненужных обязательств. Рудиментарные придатки, нарощенные социальными устоями. Я перестраиваюсь ближе к краю тоннеля, чтобы не нарушать строй бегущих.

Молоко. Никогда не любила его. А это молоко, которое разлилось на улице… оно другое. Я могу его пить бесконечно. Молоко тумана, как сон. Иногда я смотрю сон про себя. Сейчас я смотрю этот сон каждый день. Когда захочу. Мне интересно наблюдать за собой в этом сне. Я знаю, что это я, но все что со мной происходит будто не относиться ко мне вовсе.

Долой ботинки. Ноги в мозолях. Зато бежать легче. И пускай каменное днище тоннеля холодное. Уже без разницы. Кто-то косится на меня. Наверное утренняя порция скорби была недоедена. Кошка на дереве. А может кошки думают, что они птицы?! Они любят высоту. « Уу-ууф, у-ууф, у-ууф», бежим дальше. Потолок тоннеля пропитан плотным слоем. Со стен капельками стекают капли накопившиеся за всё время. Прямо, как со лба.

Люблю сидеть напротив, чтобы глаза в глаза. В глубине глаз, каждый прячет что-то, но мне не интересна эта тайна. Я по зрачкам улавливаю присутствие или отсутствие в моменте. Мелкими перебежками перебираюсь на несколько рядов вперёд. К запаху гари и копоти добавился ещё один. Это запах солёной глади. Я его ни с чем не спутаю. Значит скоро конец бесконечной черноте.

Кто-то больно давит мне ногу жестким ботинком. Ноги в кровь, но я этого не чувствую. Мои ноги одеревенели. Но я хочу выбраться из этого темного плена тлена. Наверное, Бетховен был счастлив. Он не слушал бесконечное нытьё. Слушал самого себя и верил в свою музыку. Звук колокола вдалеке. Сегодня какой-то церковный праздник? Я не религиозна. Мне безразличны принципы какой бы то ни было конфессии.

«Мы умрём?» спрашивает у меня бегущий рядом. Да, говорю, но не сейчас. Я не знаю наверняка, но чувствую. До этой секунды «икс» далеко. Мои мысли тянуться ниточкой от самого основания позвоночника к пределам стратосферы. Нить эта тянется куда-то и исчезает, как в тумане. Я наблюдаю за собой в моменте. Снова мелкими перебежками я перебираюсь вперёд. Я не рвусь быть первой. Может быть кому то это важно. Я знаю, что все равно добегу.

Лёд вгрызся в асфальт мёртвой хваткой. Дворник остервенело кромсает его своим кайлом. Мои волосы спутались. Они непременно лезут мне в рот и в глаза. « Уу-ууф, у-ууф, у-ууф! Клац! Клац! Клац» Всё мерно все в такт. Вдалеке показалась узкая полоска с проблесками света. Да! Значит тоннель скоро закончится. Из бежавших со мной рядом, не все добегут. Уже по дороге, кто-то отказался бежать и снова вернулся в свои казематы заколдованного спрутом сознания.

Чем ближе, тем реже ряды. Кто-то так же сбросил с себя лишний груз. Кто-то спёкся. Кто-то упал. Кто-то пытается ползти. Каждый. Каждый сам за себя. Это не закон джунглей. Это закон жизни. Где-то слышен звук лесопилки. Зачем сделали Буратино? Неужели нельзя было завести кошку? В любом случае, у мастера Карло опилки вместо мозгов. Или он фетишист?! Чёрный дым тянется по всему тоннелю. Он вместе с ветром заодно. Мы пропитаны этим дымом. Он как яд. Он медленно проходит сквозь все наши фибры.

Звук клацающих набоек на подошвах ботинок слышен где-то сзади. Многие босы. Ноги в кровь. Зачем придумали носить парики? Если есть свои волосы, зачем сверху носить ещё что-то? Мода? Манерность. Глаза слезятся от дыма. Кто-то думает о том, что зря бежит. Не зря. Ничего не зря. Наверное в парике жарко? Представила себе, что в парике эпохи Людовика 14. Серые мёртвые волосы. Напудренное лицо. Мушка над губой. Румяна. Жеманство.

Свет стал виден чётче. И гул солёного океана слышнее. Он наверное собрал миллионы звуков из своих глубин. Своим протяжным зовом распугивает волны. Хочется круассан. Мне нравится, когда он раскручивается. Тонкие слои пропечённого теста. Аромат ванили. Маковые зёрна хрустят под зубами. Я их чувствую на поверхности языка. Впереди, виднеется колышущееся пламя. Оно пока, как мираж.

Последний раз я целовалась два месяца назад. Я спросила его, почему он не целует меня? Он ответил, что не знает и поцеловал. Мы редко видимся. От дыма глаза раскраснелись. Они все время слезятся и я растираю их, пытаясь защититься. Дым навязчив: купите то, купите это и будете счастливы… Но это просто дым. Я это знаю. Вы обладатель счастливого билета! Ложь. Вы обладаете управляемыми эмоциями. И эмоциями этими управляете не вы.

Свет в тоннеле становится больше. Проём расширяется. Клубы чёрного горького дыма, копоть, гарь, пот со лба, ноги в кровь... Не люблю музеи. Гробокопатели. Некротозависимые. В музее пахнет тленом и неуловимым запахом ветхости. Бежать! Бежать от навязанных идеалов, кумиров, правителей… Мумии современности. Экспонаты пылящиеся на полках. Крысы в подвалах. Черви. До этой секунды «икс» ещё далеко.

Теперь вместо звука клацающих ботинок шлёпанье босых ног. Оставшиеся бегут из последних сил. И я бегу. Я знаю куда и зачем. Других мне не хочется ни судить, ни обсуждать. Каждый бежит за своим. Это не мечта. Это необходимость. Мы уже не солдаты великой скорби. Мы скорее узники совершившие дерзкий побег. Побег из информационного лагеря догм и идеологий. Люблю мороженое, редко очень. Но иногда накрывает и я не сдерживая чувств уплетаю его за обе щёки. И не обязательно летом.

Зачем Ван Гог отрезал себе ухо? Это был перфоманс? Протест? А потом его затолкали в психушку. За что? За то, что он не боялся быть самим собой? Но он ведь не представлял угрозу обществу? Почему, тогда самураев или камикадзе никто не изолировал? «Шлёп, шлёп, шлёп», бег равномерный. Вдалеке языки пламени лижут землю. Платье мое уже не так красиво. Оно грязное и еле прикрывает мою наготу. Хотя, никто из рядом бегущих не выглядит лучше меня. Кто-то бежит в исподнем. Кто то в рубище.

Толстого отлучили от церкви. Сегодня, вольнодумцев не отлучают. И не сжигают на костре. Сегодня, удобнее не думать. Удобнее подстраиваться. Не замечать, что фальшь ото всюду. Даже в якобы проявлениях милосердия. Всё напоказ. Всё зафиксировано. Вот и арка. Снаружи серое, вперемежку с копотью и дымом небо. Десять, девять, восемь шагов. Мы стоим у входа или выхода. Смотря с какой стороны. Перед нами полоса горящей земли. Её надо пройти. За полосой берег солёного океана.

Планета образовалась после большого взрыва. Мы вышли из океана. Мы состоим из клеток. Каждый из нас содержит в себе атомы гелия, как и всё, что есть на этой планете. Платье моё изодрано в конец и жалкие клочья развеваются на ветру. Пламя страшит. Но я понимаю, что назад дороги нет. Разбегаюсь и прыгаю. Раз, два, пять, семь… Вот и берег. Теперь я нагая. Нагая перед всеми. Нагая своей Истиной. Нагая своими мыслями, своей жизнью. Но никто не сможет спрятаться под одеждами. Рано или поздно придёт состояние осознания. Предел прохождения точки невозврата.

Снег прекратил идти. Туман развеялся. Воздух прозрачно сер. Серостью своей и свежестью океанского прилива холодит. Обожжённые ноги ступают по мокрому, холоднобелому песку. Что в себе таит вода? Кроме страха? Кроме желания? Жажду. Кротовые норы. Интересно сможет ли? Выдержит ли планета если вдруг пройдёт через кротовую нору? Если вдруг Вселенная схлопнется? Краб тащит что-то в своих клешнях. Ему тоже что-то надо.

Я иду в воду. Меня встречают холодные волны. Но моё обожжённое тело загрубело от рубцов нанесённых ран. Я хочу чувствовать. Сама. Ощущать. Без помощи и подсказок того, как это делать. Я заплатила дорогую цену за свою свободу и счастье. Я заслужила БЫТЬ собою. Я могу быть нагой, глухой, с проколотым языком или лысой. Но настоящей и живой. Я научилась в этой жизни многому. За моими плечами, с натёртыми от груза ссадинами и синяками внутренней сутью - высшая академическая школа. Уроки запомнила, но повторять их или не повторять это дело других. Я разрешила себе любить так, как могу только я. Я не хочу быть ни Скарлет О’Харой, ни Маргарет Тетчер...ни ещё кем либо другим. Думать об этом завтра? А что делать сегодня, сейчас? Мой океан встречает меня и я окунаюсь в него без страха. Всё плохое, что могло случиться, уже случилось. И это пройдёт. Главное, что я совершила побег. Побег к Себе.