Начало боёв, Торжок, полевой госпиталь. Или настоящие мемуары моего деда, Пичугина Михаила Павловича. Часть вторая.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

ХУЛИТЕЛЯМ ВЕТЕРАНОВ-ЗАЩИТНИКОВ ОТЕЧЕСТВА.

Стезю избрав Иуды - Кариотца,

           В своём стремлении растоптать всё в пыль,

                      До грязи низвести любую быль,

                               И зачеркнуть геройство патриотов -

Вы низвергаете себя в глазах других.

             Что вам война, медали , ветераны...

                       Вы стёб , как соль, им сыплете на раны,

                                    Но убивая тем - себя самих.

Агрессией пылая, словоблудьем,

           И в аргументы выбрав - клевету

                     Чтоб оценили вашу правоту,

                                К каким вы апеллируете судьям?

То правота? Унизить патриота?

            На личности коряво перейти?

                      И ветерана опошлять в сети?

                                 Надеетесь вы обмануть кого-то?

Себя судите сами. Как хотите.

           Но в зеркале - в тот предвечерний час,

                     Когда отображение с тенями -

                                 Ваш явит лик- Не испугайтесь враз.

**********************************************************************

Первые три главы были опубликованы под заголовком "Накануне Великой Отечественной Войны была всеобщая уверенность, что война не продлится более двух дней...Или настоящие мемуары моего деда, Пичугина Михаила Павловича." (  https://cont.ws/@mamalama2021/...  )

В оглавлении напечатанные части помечены мной курсивом. Теперь опубликовываю следующие главы мемуаров моего деда (выделены жирным шрифтом).

"СОДЕРЖАНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1. Начало Великой Отечественной войны. Призыв в Армию.

2. Комиссар полевого госпиталя.

3. Одни сутки дома. Отправка на фронт.

4. В Торжке. Первые раненые и мои впечатления.

5. В деревне Дарьино. По пути наступления наших войск.

6. В Нелидове. Кровь за кровь. В чертовом мешке. Наша трагедия.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

1. Разгром.

2. В лагере. Побег.

3. Встреча с партизанами.

4. Зимовка.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

1. Подрывники.

2. Строчка из партизанской жизни.

4. В Торжке. Первые раненые и мои впечатления.

...Что-то около месяца мы формировались на территории Вологодской области, и наш полевой инфекционный госпиталь был придан вновь сформированной ЗУ армии.

(у деда написано "ЗУ", вероятно, Ударная армия - УдА , примечание моё. Если у кого есть более правильное объяснение, буду благодарна. Большое спасибо собеседнику  под именем 1242 за его уточнение:

3-я ударная армия . Управление армии было сформировано в ноябре 1941 года в Московском военном округе как управление 60-й (с конца 1941 года — 3-й ударной) армии и руководило в период Великой Отечественной войны действиями соединений и частей в составе Северо-Западного, Калининского, Прибалтийского, 2-го Прибалтийского и (с декабря 1944 года) 1-го Белорусского фронтов.

Воины 150-й стрелковой дивизии 3-й ударной армии 1 мая 1945 года водрузили над зданием Рейхстага Знамя Победы.)

Из жизни Вологодской области в период формирования в памяти запечатлелся один эпизод, о котором я писал в письмах ребятам. Мы в составе: меня, начальника госпиталя, врача Пономарева, еще пятерых врачей другого госпиталя ехали на грузовике из города Никольска в село, где был расположен наш госпиталь. По сторонам дороги был уже глубокий снег, маленькие поля и перелески. Вдруг метров ста от дороги показалась рыжая лисица с большим пушистым хвостом и долго бежала параллельно дороги. Один из врачей выхватил пистолет и выстрелил в лисицу, но та не обратила даже внимание и спокойно ушла в лесок.

О разгроме немцев под Москвой мы узнали уже в дороге на фронт, и радости нашей не было конца, да и не только у нас. Радость сияла на лице каждого человека, кого я видел в эти дни. Появилась твердая вера в нашу победу. Россия «раскачивается», заявил мне один железнодорожник с большой черной бородой, и я с ним был согласен. Да, думалось мне, мы действительно только еще раскачиваемся. ЗУ армия, в которую влили и наш госпиталь, состояла из сибиряков и уральцев, людей стойких и мужественных.

Широки, необъятны, величественны и суровы просторы Урала, Сибири. Дремучие непроходимые леса, обширные степи, высокие горы, многоводные реки и широкие озера, над которыми вечно стелются волнистые белые туманы. В суровой борьбе веками здесь человек отвоевывал свое право жить и творить. Преобразуя природу, человек преобразует и себя.

В жестокой борьбе с морозами и вьюгами, суровой тайгой и хищным зверем закалялась воля человека. Дикая необъятная ширь, дикая свобода, просторы вдохнули в человека здесь неукротимый дух свободы и независимости от кого-либо. Чистая и святая как материнская слеза любовь к Родине, к России, ко всему русскому. Только в таких условиях смог выковаться тип уральца и сибиряка: мужественного, стойкого храбреца, крепкого умом и русской природной смекалкой. Крепкого физически, верного товарища в бою и невзгодах солдатской боевой жизни.

Помню еще в первую мировую войну, когда в опасных местах фронта появились сибирские части, противник не имел успеха, не смотря на огромные превосходства в технических средствах войны и только по мере того, как таяли в ежедневной боевой страде ряды сибиряков, нарастала дерзость противника.

Вот из таких людей состояли полки и дивизии ЗУ армии, но вооружение их было, по правде говоря, плохое. Мало танков, совершенное отсутствие авиации, даже мало автоматов, минометов и артиллерии. Это сильно бросалось в глаза, когда мимо нас проходили наши войска.

...Ранним морозным утром мы высаживались на станции Торжок. От сильного мороза, густой туман окутывал станцию, и город это спасало от вражеской авиации.

Мы едем городом, печальное зрелище представилось нашим глазам. Удары вражеской авиации сильно разрушили городок. Три дня шестьдесят немецких самолетов безнаказанно громили город с воздуха, а нашей авиации совсем не было видно, немецкие летчики издевались, вслед за фугасными, бомбами они бросали пустые бочки, обломки рельс, пустые ведра, пивные бутылки и т.д. Дома сгорели, разрушены, обгоревшие тополя, подняв к верху обгоревшие сучья, как бы говорили: «Смотрите, что сделали с нами враги».

«Парень из Торжка», вспомнил я кинофильм. Древний город Торжок, в нем еще самозванец Димитрий венчался с гордой полячкой Мариной Мнишек. А городок видать был хорош: маленький, плотно застроен, прямые широкие улицы.

Наверно, думал я, здесь с чувством пели песню «любимый город может спать спокойно и видеть сны и зеленеть среди весны...». Через весь городок протекает река и разделяет город на две части.

Переехав через реку, по уцелевшему каким-то чудом мосту, мы остановились за городом у пустой городской больницы. Больница, по такому небольшому городу, более чем прилична, расположена в густом саженом лесу и, благодаря этому, уцелела полностью, только стекла в рамах были выбиты от сотрясения и воздушной волны.

В саду возле больницы мы расположили все имущество нашего госпиталя, и еще вместе с нами там расположился и другой госпиталь. Личный состав госпиталя был устроен недалеко от больницы в маленьких деревянных домиках на уцелевшей от бомбежек улице.

Получили приказ от начальника санитарного отдела армии, военного врача третьего ранга Рязаного:

- Подготовиться к приему раненых .

Фронт находился от Торжка в двадцать пять километрах, началось наступление наших войск. Ночью пылающие села и города показывали, что противник отступает. Особенно ярко горело местечко «Селижарово», где были большие цементные заводы. Иногда на линии фронта раздавались глухие и сильные взрывы, это немцы оставляли память о себе.

Городскую больницу мы быстро привели в порядок: очистили от мусора комнаты, починили рамы, наделали топчанов и приготовились к приему раненых. Наш восемьсот пятьдесят восьмой госпиталь был инфекционный, то есть по борьбе с различными заразными болезнями, и у нас не было ни одного хирурга.

Наши инфекционисты, врачи и сестры, очень плохо умели делать перевязки и, тем не менее, нас заставили принимать раненых. Хорошо, что вместе с нами расположился хирургический госпиталь, и мы распределили свои обязанности. Наш госпиталь будет делать предварительную обработку раненых, обмывать, дезинфицировать, подготовить завтрак, обед и так далее, а хирургический будет производить операции и эвакуировать раненых в тыловые госпитали.

Морозы все становились сильнее и сильнее, ночи стояли светлые, лунные, и почти каждую ночь прилетал немецкий самолет и бомбил единственный оставшийся мост в городе через реку , но ни разу ни одна бомба не угодила на мост. Местность вокруг моста была буквально изрыта воронками. Самолет иногда появлялся и днем, спокойно делал свое дело, и никто ему не мешал, так как зенитной артиллерии не было, авиации тоже.

Приближался новый 1942 год, недалекий фронт гудел как надвигающаяся гроза.

Морозы становились все злее, как говорят, «с дымом». И вот в одну из таких морозных ночей к нам прибыла первая партия раненых, что-то около двенадцати автомашин. Каждая машина была временно приспособлена для перевозки раненых, то есть были на кузове машины брезентовые кабины.

Легкораненые ехали сидя, человек до двадцати на машине, а тяжелораненые лежали на походных носилках, поставленных в один ряд на пол кузова машины, в таком случае, на каждой машине помещали не более четырех носилок. Раненых к нам везли прямо из медсанбатов фронта, где им давалась первая помощь. После потери крови раненые очень плохо переносили холод. Многие лязгали зубами от холода и просили скорее их взять из машины, тяжелораненые глухо стонали, слышались иногда вскрики, но, в общем, все себя держали себя геройски и терпеливо дожидались своей очереди, когда их снимут с машины.

Санитары и санитарки нашего госпиталя трудились самозабвенно, стараясь всячески помочь раненым. Быстро все машины были разгружены, а раненые перенесены в теплые помещения, где их обмывали, поили горячим чаем, поправляли сбившиеся за дорогу перевязки. Когда примерно через час я зашел в помещение, где располагались раненые, я увидел такую картину: все были умыты и прибраны, санитарки поили чаем тех, кто не мог встать. Многие аппетитно курили, на лицах раненых сияло довольство тепла и уюта, у каждого была во взгляде надежда на жизнь. Ведь только два-три часа тому назад эти люди были в бою, часами лежали где-либо в снегу раненые, истекая кровью и теряя надежду спасти жизнь. А теперь они далеко от фронта, сытые и в тепле. Раненый командир роты, молодой лейтенант, рассказывает своему лежащему рядом с раздробленной ногой товарищу , командиру батареи, как его батарея помогла им, пехоте, в бою.

–Знаешь, Саша, - говорил комроты, - не знаю, что было бы, если бы ты не помог нам артиллерийским огнем. Раз восемь наш батальон поднимался в атаку на эту деревню и каждый раз мы отступали с огромными потерями. Немцы превратили ряд домов в сильно укрепленные дзоты и беспощадно косили наши цепи пулеметным и минометным огнем. Уже стемнело, а мы все еще не могли взять деревню. Вдруг мне сообщили, что из штаба армии прибыли сам начальник штаба и комиссар полка, которые поведут полк в атаку на деревню. Уже было темно, когда раздалась команда снова пойти в атаку и весь полк во главе с комиссаром полка ринулись в атаку.

Огонь немцев был ужасен, но меткой стрельбы с темнотой стало меньше. Моя рота уже ворвалась в деревню, когда меня ранило. Кровь так и хлещет, а перевязать нет возможности. Остановившийся против меня немецкий дзот пулеметным огнем не дает подняться и мне, и моим бойцам, и вдруг я вижу, как ты, Саша, катишь с бойцами свою пушку на передний край. Еще минута и прямой наводкой немецкому дзоту глотка была заткнута!

Командир батареи слабо улыбнулся:

-Знаешь, Коля! Как я рад, что помог тебе в эту трудную минуту. Прямой наводкой бить хорошо, но из всего орудийного расчета в живых остался, кажется, только я один. А комиссар полка, который водил полк в атаку вон лежит на носилках с оторванной ногой и прострелянной грудью. Начальник штаба убит, мы несем ужасные потери, беря штурмом каждую деревушку...

Впоследствии я проезжал по следам нашего наступления, и действительно, такое наступление обходилось очень дорого. Немцы в таких деревнях крайние дома превращали в сильно укрепленные дзоты и оставляли в них только пулеметные расчеты и эти пулеметные расчеты, всего 15-20 человек состава иногда истребляли наши те же батальоны. Так мы расплачивались за глупую линейную тактику.

В марте 1942 года мне пришлось быть на совещании госпиталей ЗУ армии, и на этом совещании я узнал, что мы пропустили раненых через госпитали за два три месяца больше первоначального состава ЗУ армии. Когда она прибыла на фронт, освободив от противника незначительную территорию, это была бесценная трата живой силы нашей армии.

Итак, наш госпиталь занимался только подготовкой раненых для хирургического госпиталя, который расположился тут же в саду. В одной из моих дежурств, стояла сильно морозная погода.

Мороз доходил до сорока градусов, госпиталь был уже заполнен ранеными, но прибывали все новые и новые партии и скоро весь двор больницы был заставлен машинами с ранеными. Мороз ужасный, раненые стонут, многие почти замерзают, молят поместить их хотя бы в коридоре или еще где-либо лишь бы не замерзнуть во дворе. Они вырвались из когтей смерти там, на поле боя, и конечно, умирать здесь им не хотелось.

Вбегаю в здание госпиталя, смотрю, палаты заполнены так, что свободно можно поместить койки и поместить еще столько же. Коридоры тоже совершенно свободные, кричу на санитаров, сестер и прочих, чтобы немедленно сносили со двора в госпиталь, а мне говорят, что дежурный врач больше не разрешает принимать раненых. Это меня сильно удивило, и я кинулся в комнату дежурного врача. За столом сидел седой врач и спокойно писал что-то в толстый журнал.

-Знаете ли вы, - закричал я, – что во дворе в машинах в сорокаградусном морозе замерзают раненые!

-Что же я могу поделать, - ответил врач, - я и так принял в госпиталь больше, чем положено по плану и больше принять не могу ни одного человека.

-Дурак, - не вытерпев, закричал я, - да разве на фронте в боях ранят и убивают тоже ежедневно по плану? Да знаете ли вы, что пока мы здесь с вами разговариваем, здесь у самих стен госпиталя, люди умирают из-за вашей тупости и преступного равнодушия!

Врач вскочил на ноги и с перекошенным от злобы лицом закричал:

-Я не позволю оскорблять меня, я дежурный врач, отвечаю за все и не ваше дело вмешиваться в мои распоряжения, я на вас буду жаловаться начальнику санитарного отдела армии.

Потеряв всякое самообладание, я схватил этого идиота за руки, вытащил из-за стола, ударил рукояткой пистолета по столу и крикнул:

-Если через десять минут все раненые не будут внесены в госпиталь, я застрелю вас как собаку!

И с силою швырнул его в коридор госпиталя. И сел за стол, положил перед собой часы и пистолет.

Прошло десять минут, врач не показывался, я вышел в коридор, где стояли носилки с ранеными, в палатах койки были сдвинуты и приняты новые раненые. Я вышел во двор, ни одной машины с ранеными во дворе не было. В течение ночи прибывали еще две партии раненых и все были приняты. Вместо положенных трехсот пятидесяти коек, мы приняты тысячу четыреста пятьдесят человек, нарушив всякие правила - таковы законы войны.

Меня на второй день вызвали к приехавшему начальнику санитарного отдела армии военврачу третьего ранга Рязанову. Меня встретил высокий, лет тридцати пяти красавец мужчина, богатырского сложения, физически развит, красивое простое русское лицо. Перед ним лежал рапорт, побежденного мной ночью врача.

-Читайте, - жестко сказал Рязанов.

Я прочитал.

-Ну как товарищ батальонный комиссар?

-Вся истинная правда в этом рапорте, товарищ санитарного отдела армии.

И надо сказать, что врач, действительно, ни одного слова не выдумал и не убавил.

-Я восхищен объективностью мошенника, - сказал я.

Рязанов долго и внимательно смотрел мне в лицо, чуть улыбнувшись, сказал:

-Я понимаю обстоятельства, заставившие вас поступить так, но ... категорически запрещено так делать.

Впоследствии мы стали хорошими друзьями и с Рязановым и с врачом, который прямо потом заявил мне, что он был совершенно дурак до стычки со мной, и что эта стычка заставила его смотреть на обстановку иными глазами. Вот так-то. Только личный опыт может быть критерием истины.

5. В деревне Дарьино. По пути наступления наших войск.

20 декабря 1941 года ЗУ армия перешла в построение на Ржевском направлении. Снега были в эту зиму ужасно глубокие. Наступление вели без танков и авиации. Противник отступал медленно, все же наши войска продвигались в день километров по 14-15. Моральное состояние армии было прекрасным. Немцы отступая, жгли деревни и ночью весь фронт казался кроваво-огненной лентой, из которой временами раздавались сильные взрывы, и столбы огня высоко поднимались к небу. Это немцы взрывали наши промышленные предприятия: цементные заводы в Селижарово и другие.

Впервые от местных жителей и бойцов мне пришлось услышать о немецких зверствах. Рассказывали, что одна женщина не могла снять сапоги с убитого немецкого офицера, тогда взяла топор и «оттяпала» мерзлые ноги. Принесла их в избу и в присутствии красноармейцев, которые зашли к ней погреться, она забила ноги с сапогами в печку, оттаяла их и затем сняла с них сапоги. У этой женщины застрелили шестилетнего сына только за то, что его звали «Владимир».

В другом доме офицер спросил пятилетнюю девочку по-русски:

- Где твой папа?

- Летает...(отец девочки был летчиком).

Офицер вынул пистолет и пристрелил девочку. Много передавали жители и о других зверствах немцев.

Но были и такие, которые сживались с немцами и изменяли Родине.

И были такие, которые хотели быть «нейтральными». Пусть воюют, наше, мол, дело «сторона». Вот у такого нейтрала мне пришлось стоять на квартире в деревне Дарьино Калининской области, где мы приступили к оборудованию полевого госпиталя.

Этому мужичку было лет шестьдесят. Семья их состояла из четырех человек: хозяин, жена, сноха, внучка. Сын отступил вместе с Красной Армией, он был кандидат в члены ВКП (б). Служил в районе, и семья очень боялась немцев. Мужичок этот в первую мировую войну служил денщиком у офицера.

Их, то есть денщиков, презрительно называли «халуями». У меня была водка, и я часто угощал старика, а он мне платил за это большой взаимностью: стлал мне постель, ночью вставал с постели, подходил к моей кровати и поправлял сбившееся одеяло.

Деревня Дарьино только что недавно была освобождена от немцев, немцы из этой деревни были выбиты неожиданным ударом и не успели при отступлении сжечь ее.

Подвыпив однажды, мой старик «денщик» вступил со мной в откровенный разговор:

- Знаешь, Комиссар, - начал он, - я тебе как Богу скажу всю правду, что я думал, как началась война.

- Что же ты думал, - спросил я.

- Думал я, когда немцы заняли деревню, что все пропало и советской власти конец, и России конец.

-Ну, а теперь как думаешь?

-Теперь думаю, немцам конец. Озлился наш народ до ужаса и его теперь не удержать, до Берлина дойдут, и сами немцы говорят об этом. Когда наши стали наступать, у нас в дому жили четыре немца, поварами работали на солдатской кухне. Так вот, один из них, рыжий такой верзила, вбежал к нам в избу и кричит нам «Лус озлился! Немец капут!».

- Я тебе прямо скажу, - болтал «мой холуй»,

- Советскую власть я когда любил, а когда и нет, и немцев - когда боялся, а когда и нет. Думал иногда: «а не все ли равно за кем жить, может, еще и землю дадут при немцах в единоличное пользование – хозяином буду, как и раньше». А по деревне болтали, что немцы привезут много товаров, магазины будут торговать ситцем, сукном, колбасами, ветчиной и прочим. И вот приехали немцы, сидим мы, значит, за обедом: я, жена, сноха и внучка, хлеб на столе, два каравая.

Слышим, топают немцы на крыльце. Вошли в избу четверо, у двоих большие мешки в руках, ну думаю, не иначе как колбасу носят раздавать, сахар и еще что-нибудь.

Встал я из-за стола, поклонился им, говорю: «Милости просим, господа, покушать нашего хлеба с нами». Один высокий, черный такой немец – морда длинная лошадиная, а ручище…я думаю он никогда не мыл их, до того грязные. Подошел этот верзила ко мне, хлопнул меня ручищей по плечу, оскалил лошадиные желтые зубы и говорит: «Гуд Лус, гуд Лус!», значит «хорошо, хорошо!», а потом провел ручищей по столу, и мои два каравая хлеба как корова языком слизнула со стола, стукнулись оба в мешок.

Я и рот разинул, вот так колбаса, ветчина, сахар – получил! Другой немец хлопает по плечу мою старуху и бормочет: «Матка яйки! Герман зомбат, кушать надо!».

Встала моя старуха, подошла к шкафу у печки, достала корзину с яйцами – три десятка в ней было, и деликатно так с улыбочкой подает им четыре штуки. Вот вам по штуке на брата, примите на здоровье. Этот, который с лошадиной мордой опять заорал: «Гуд! Гуд лус!». Потом взял всю корзину и передал другому немцу «на, мол, неси». Потом и пошли шарить, и пошли...

- Счастье мое, что хоть я не боялся немцев, но все же на всякий случай хорошее то все надежно припрятал. Ну они забрали и барахло.

Старик так комично представил в лицах всю сцену, все разочарование в отношении немецкой «доброты», что я неудержимо захохотал, немного погодя начал смеяться и мой "холуй".

- Так вот, товарищ Комиссар, я узнал, что и как нам надо делать теперь. Вылечили немцы мои мозги.

В Дарьино мы пробыли недолго, не успели даже принять ни одной партии раненых, как нам предложили переехать на новое место – местечко Нелидово Великолукской области. Переезд на автомашинах зимой нам предстояло сделать более трехсот километров. Переезд этот мы сделали быстро и благополучно, не считая двух неприятностей, имевших место в дороге.

В довольно большом селе Кувшиново мы остановились всей колонной из тринадцати машин у здания комендатуры, так как в этом месте стояло много войск. Впереди моей машины ехали наши сестры и санитарки, молодые веселые девчата. Из здания комендатуры вышел какой-то офицер и подошел сзади машины, где ехали сестры и санитарки. Офицер держался за задний борт машины и весело «бил зубами» с девчатами. Наша машина находилась всего в девяти метрах от передней машины, и вдруг она медленно сошла с тормозов и подошла вплотную к заднему борту передней машины, у которой стоял офицер. Я не предал этому никакого значения, правда наша машина чуть притиснула офицера к борту машины, но он и вида не подал, что ему больно, не крикнул, ничего не сказал, а пошел к зданию комендатуры. Вскоре после этого наша колонна двинулась дальше. Отъехали мы не более как десять километров, как нас догнал на мотоцикле связист особого отдела комендатуры Кувшинска и заявил, что мы искалечили офицера особого отдела, у которого оказался сломанный позвоночник. Я не мог поверить этому и считал это просто недоразумением. Чекист требовал повернуть нашу колонну обратно в Кувшиново для разбора дела. Я наотрез отказался, чекист пригрозил. Я послал его ко всем матюкам, каких мог вспомнить. Мой чекист смутился и, записав мое «имя и звание», уехал обратно.

Второе событие - комического характера:

На одной из машин мы взяли в мешках пудов двадцать порошка от вшей, забыл его название. Вспомнил - «перетрум». Остановились ночевать в деревне, а ночью один мужик украл мешок с порошком от вшей, думал, что мы везем крупчанку, а его старуха на радостях, что достали радостях, что достали муки, приступили ночью заводить блины. Блинов, конечно, не вышло. А мужик принес мешок обратно утром, заявив, что нашел его на дороге. Мы не стали привязываться, видя как трудно с питанием в этой деревне.

6.   В Нелидове. Кровь за кровь.

От небольшого городка Андриаполя мы двинулись к пункту нашей остановки Нелидово. Дорога почти все время шла лесом километров восемьдесят. По обе стороны дороги в лесу лежали штабелями снаряды, мины, гранаты, патроны и прочие боеприпасы. Это покидали наши шофера, ввиду различных автомобильных аварий и поломок.

В Нелидово мы приехали ясным солнечным днем и, не доехав три километра, остановились в лесочке. А командир с одной машиной поехал в Нелидово. Мы хорошо сделали, что остановились, не доезжая Нелидово. Это небольшой рабочий поселок. Немецкие самолеты весь день висели над несчастным поселком и беспощадно его бомбили. Начальник госпиталя вернулся из Нелидово и рассказал, что там находится штаб полевых госпиталей ЗУ армии, к которому мы принадлежали. Когда стало темнеть, мы тронулись в Нелидово. Местечко было новое, стройка деревянная и почти вся уцелела, хоть и немцы ежедневно бомбили поселок. Разместились мы в довольно хороших квартирах, замаскировали машины, разместив их у различных пристроек. Через Нелидово идет железная дорога Ржев – Великие Луки.

Утром я пошел на станцию, вернее место, где должна быть станция, но ее давно уже не было. Немцы разбомбили в первые же налеты. Возле станции в сосновом лесу, я увидел страшную картину, это была огромная поленница из немецких трупов, в ней было, как мне потом говорили, две тысячи семьсот четыре трупа. Большинство из этих трупов были проколоты штыками, с разбитыми черепами. Говорили, что наши войска, наступая здесь, захватили эшелон с ранеными немецкими солдатами и всех до единого прикончили. И так же всех взятых в плен в боях за это местечко. «Кровь за кровь, смерть за смерть» - думал я. Так и нужно делать. Фашисты грозят истребить почти весь наш народ и убивают сотни тысяч нашего мирного населения в оккупированных районах, а почему мы должны либеральничать. На истребительную войну, мы тоже ответим истребительной войной.

(Продолжение следует...)