Разгром. Я в плену! Или настоящие мемуары моего деда, Пичугина Михаила Павловича. Часть Четвёртая.

Первые главы мемуаров моего деда, Пичугина Михаила Павловича, были опубликованы по ссылкам

- Первая часть  https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Вторая часть  https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Третья часть  https://cont.ws/@mamalama2021/...

В оглавлении уже напечатанные части помечены мной курсивом. Теперь публикую следующие главы мемуаров моего деда (выделены жирным шрифтом).

"СОДЕРЖАНИЕ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1. Начало Великой Отечественной войны. Призыв в Армию.

2. Комиссар полевого госпиталя.

3. Одни сутки дома. Отправка на фронт.

4. В Торжке. Первые раненые и мои впечатления.

5. В деревне Дарьино. По пути наступления наших войск.

6. В Нелидове. Кровь за кровь. В чертовом мешке. Наша трагедия.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

1. Разгром.

2. В лагере. Побег.

3. Встреча с партизанами.

4. Зимовка.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

1. Подрывники.

2. Строчка из партизанской жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. Разгром. Горестные размышления о причинах.

«Настала священная брань на врагов

и в битву помчала Урала сынов»

И вновь встают перед моим внутренним взором картины тех боёв, победы и просчёты, разговоры и поступки. Все, кого я видел и знал  от высоких командиров до простых солдат и медработников. И вновь задаюсь я вопросом: - Почему? И горестно поникаю седой головой. Ржев. Что послужило причиной разгрома? И вновь перебираю всё, что видел и знал, в чём принимал непосредственное участие.

Уралец - сибиряк, скупой на слова, крепкий умом, с русской природной смекалкой, храбрый в опасности, стойкий в несчастье, закалённый физически, обдуманный, хозяйственный, верный товарищ в бою и труде. Из таких людей и состояли полки и дивизии нашей 3-й Ударной армии (3 У), сформированной на Урале в конце 1942 года.

Прекрасное качество бойцов дополняло недостаточную вооруженность 3У армии, мало было танков и самолетов, недостаточно артиллерии и минометов.

Вскоре после сокрушительного удара, который нанесла Красная Армия немецким ордам под Москвой, части 3У армии спешно высаживались в городе Торжке для нанесения удара противнику на Ржевском направлении.

Молча проходили части армии через сожженный разрушенный город, пустынный, как кладбище, неся к фронту закипевшую злобу ненависти к врагу, шли для расплаты за все.

20 декабря 1941 года 3У армия пошла в наступление на Ржевском направлении, глубокие снега не давали возможности применения танков, авиации было крайне недостаточно, но силен был моральный дух войск. Упорно сопротивляясь, враг отступал подо Ржевские укрепления.

Багровое зарево горевших деревьев по ночам указывало передвижение фронта. С боями наши войска двигались 15-20 километров в сутки. Героизм наших войск и ненависть к врагу крепли в ходе наступления. Бойцы видели теперь своими глазами, не по газетам, лицо врага . Сожженные села, тысячи расстрелянных, повешенных, оставлял враг на пути отступления. Проходя по местам вчерашних боев, я видел мстительную ярость наших бойцов. Как правило, каждый убитый немец лежал с разбитой вдребезги головой. И если это не успевал сделать солдат, это делали женщины и подростки. На горьком опыте наш миролюбивый народ учился по-настоящему ненавидеть врагов, и враг почувствовал эту ненависть и ее грозную силу.

К половине января 1942 года части нашей армии подошли к Ржеву, но взять сходу сильно укрепленную полосу противника под Ржевом не удалось. Не хватило танков и самолетов, и бои под Ржевом затянулись. Наша армия понесла в жестоких боях большие потери, но наступающий порыв войск не ослабевал.

Командовал 3У армией храбрый и всеми любимый генерал-лейтенант Масленников Иван Иванович***. Командный и политический состав армии и многие рядовые бойцы называли его в разговорах между собой просто «Иван Иванович». Он был близок и понятен солдатской массе. Разделял вместе со всеми все невзгоды боевой жизни. Штаб армии неотступно следовал за наступающими частями первого эшелона. Иногда, в решительные моменты при штурме укрепления противника, Иван Иванович бросал в бой ночью весь состав штаба. Часто, лежа под огнем противника с утра и до ночи в снегу, бойцы слышали вести: «Прибыл полковой комиссар из штаба. Сам поведет нас в атаку». Комиссар вел в атаку с криком: «За Родину! За Сталина!». И тогда ничто не могло устоять перед натиском славных уральцев.

(***Примечание моё. В июне 1941 года был назначен на должность командира оперативной группы Западного фронта, в июле 1941 года — на должность командующего 29-й армией, а в декабре 1941 — на должность командующего 39-й армией. В ходе Ржевско-Вяземской операции 39-я армия под командованием Масленникова прорвала оборону противника и, развивая наступление на Сычёвку, обеспечила ввод в прорыв 11-го кавалерийского корпуса. К июлю 1942 года 39-я армия занимала важный плацдарм, глубоко вклинивающийся в немецкую оборону в районе Холм-Жирковского. В ходе операции «Зейдлиц» армия была окружена и почти полностью погибла. Масленников И.И. получил ранение и был вывезен из окружения самолётом.)

Штаб 3У армии почти весь был перебит и ранен в этих жестоких боях.

Во второй половине января 1942 года части 3У и 29 армий прорвали фронт противника северо-западнее Ржева. Узкой полосой прорыва углубились в расположении противника до станции Сычевка на 160 км. С налета взяли Сычевку, но подошедшие танковые части противника снова заставили отступить наши войска. Солдаты никак не могли сознаться, что они оставили Сычевку в виду превосходства сил противника и приписывали неудачу обилию водки, взятой в Сычевке. Водки действительно было много, и многие перепились, но конечно, причина отхода была не водка. Солдаты-уральцы свято верили в мудрую народную пословицу «Нет молодца, чтобы поборол винца», и на винцо, а не на танки противника сваливали свою вину.

Подбросив свежие части по железной дороге «Вязьма - Ржев», противник занял линию прорыва наших войск у Ржева, всего шириною около 15 км. 3У и 29 армии оказались в окружении в глубоком тылу врага. Более месяца тщетно пытался враг уничтожить окруженные части 3У и 29 армий. Более двух недель части нашей армии генерала Лелюшенко*** штурмовали противника у Ржева, чтобы пробить кольцо окружения и помочь окруженным армиям, но безуспешно.

(***Примечание моё. На протяжении всего 1942 года во главе армии Дмитрий Данилович Лелюшенко участвовал в Ржевской битве. В январе—апреле 1942 года армия вела тяжелые наступательные бои в первой Ржевско-Вяземской наступательной операции. В ходе Ржевско-Сычёвской наступательной операции в июле—октябре 1942 года армия под командованием Лелюшенко с большим трудом «прогрызала» немецкую оборону, медленно продвигаясь к Ржеву. Хотя ей удалось прорвать первый рубеж обороны, но в дальнейших боях войска понесли серьёзные потери и не смогли выполнить поставленной боевой задачи. Ржев не был взят, хотя части армии вышли к его окраине и в ходе яростного штурма несколько раз врывались в город, но каждый раз были отброшены противником. )

Окруженные армии испытывали страшный недостаток в боеприпасах и особенно в питании. Ели конину, мерзлую картошку, сами молотили хлеб. Некуда было девать раненых, но части Красной Армии дрались храбро и мужественно . Идя на выручку окруженным, прорвали кольцо окружения у местечка Нелидово и соединились с окруженными частями 3У и 29 армий, расширили и углубили прорыв до 150 км в глубину и более 200 км по фронту.

Фронт принял форму огромного пузыря. Почти "кувшина в разрезе". Линия прорыва между станцией Оленино и городом Белый шириной в 50 км так и осталась.

Наши войска заняли линию обороны невыгодно для себя. Полное отсутствие дорог к фронту. Леса и болота. До города Андреаполя более 200 км. Все приходилось возить на автомашинах по единственной дороге, временами кое-как еще пригодной зимой, но не пригодной летом, и особенно, весной.

Занимая такое невыгодное положение, мы в то же время в стратегическом отношении занимали выгодные позиции: наша армия угрожала отрезать немецкие армии, стоящие у Ржева, сковывала силы противника в важном для него стратегическом пункте.

Вопрос решался соотношением сил, сможем ли мы сдержать линию фронта, не дать захлопнуть ворота нашего прорыва Оленино – Белый, или противник, создав перевес сил, раздавит нас в этом "кувшине".

Так оно и получилось. Жестокие зимние бои обескровили нашу армию, пополнение шло очень слабо. В дивизиях к весне осталось не более 3000 штыков, а весенняя распутица довершила дело нашего истощения.

С 11 марта 1942 года наш госпиталь находился в деревне Дунаево в здании бывшего помещичьего дома (после революции  в нём была школа). Дунаево и весь район уже раньше был оккупирован противником и освобождён в зимнее наступление. Поэтому жители знали, что такое немцы и немецкая оккупация.

В этот раз наш госпиталь был действительно инфекционный. Раненых мы не принимали. Их увозили дальше в тыл. Да и мало тогда их было, так как боёв  после февральского наступления не было. Но сильно свирепствовали заразные инфекционные болезни: тиф и, особенно, дизентерия.

С наступлением весны армия наша стала сильно голодать - дорога рухнула, как только растаял снег. Командующий тылом армии генерал-майор Коньков*** палец о палец не ударил, чтобы подготовить дорогу к весне. А ведь все условия для этого были: лесу - сколько угодно, народ в деревнях сидел по домам и ничего не делал, да и солдат можно бы было использовать, но никому до строительства дороги не было дела.

(***Примечание моё . На фото : Коньков Василий Фомич -25 ноября 1941 года назначен заместителем командующего по тылу 30-й армией на Калининском и Западном фронтах, участвовал в битве за Москву и Ржевско-Вяземской наступательной операции. С февраля 1942 года — заместитель командующего по тылу 39-й армией Калининского фронта, продолжавшей участвовал в наступательных и оборонительных операциях на ржевском направлении. С сентября 1942 года — заместитель командующего по тылу 29-й армией Западного фронта. )

Такого благодушия и беспечности я не видел даже в Первую Мировую Войну. Армия голодала, начались болезни.

В нашем госпитале, рассчитанном на 250 человек, число больных достигло до 800-1100 человек. Больше всего болели дизентерией. Солдаты бродили по полям, копая гнилую прошлогоднюю картошку, попрошайничали у населения, моральный дух падал. Армия таяла, как снег весной. В дивизиях вместо 15 тысяч оставались 3-4 тысячи солдат. К нам везли тогда, когда исхудалый измученный солдат не мог уже сам ходить. Кожа да кости. Зайдёшь в палату, где "лечат" больных, и ужас берёт: худые, как скелеты, испражняются кровью, вонь, духота! Каждый день хоронят от 5 до 8 человек.

Но всё же молодые солдаты, попав к нам в госпиталь, поправлялись быстро. Умирали по большей части пожилые. Кормили мы больных хорошо. За зиму госпиталь сделал большие продуктовые запасы. В этом безо всякой похвальбы была моя заслуга. Я не жалел водки, чтобы "угостить" интендантов тыла. И водка делала чудеса. Кроме этого нам помогало продуктами и местное население, беспрекословно обеспечивая наш госпиталь свежим мясом. Дело доходило до того, что жители оставляли  одну корову на две семьи, а вторую отдавали больным солдатам на пропитание .

Каждый день я посещал палаты, читал больным газетные новости. Беседовал с нашими пациентами и передо мной всё более и более раскрывалась жуткая картина положения армии.

Солдаты жаловались мне:

- Товарищ Комиссар! Что это такое делается на фронте? Люди голодают. Части не имеют и 4/5 полагающегося количества солдат. Поэтому почти бессменно приходится быть в нарядах. Офицеры озверели, бьют солдат хуже, чем в старой армии.

Моральный дух солдат падал прямо на глазах. После выздоровления как правило каждый приходил ко мне с просьбой оставить его при госпитале на какой либо работе.

Наконец в нашу армию пришло "пополнение". Такого "пополнения" лучше бы не посылать. Это были таджики, калмыки и прочие. Не солдаты, а горе одно. С этими мало  обученными, думал я, не много навоюешь.

Однажды ночью я вышел на улицу, посмотрел на небо - и сердце моё невольно сжала тупая боль. По всей линии фронта противник освещал небо ракетами. Фронт от нас был всего в 8 километрах, а далее он обходил огромным кольцом всю нашу армию. Выход из "кувшина" всего в 50 км. шириной совершенно не был заметен в этом огненном кольце.

- Да, мы уже в окружении, - думал я.

- Знает ли Командующий Армией, что стоит противнику сжать фланги фронта всего по 25 километров с той и другой стороны - и мы в кольце?

Из рассказов больных мне было известно, что у ст. Оленино (на левом фланге горла нашего "кувшина") и у города Белого на правом фланге никаких наших укреплений нет.

- Знает ли Командующий, - думал я, - что его армия дезорганизована голодом, болезнями, "пополнением" и не способна вынести те испытания, которые вынесла этой зимой: тогда наша армия была из уральцев и сибиряков. А теперь их уже нет. Они перебиты, переранены, они болеют тифом, дизентерией и другими болезнями.

Наконец я не выдержал своих мыслей и решил действовать. Я решился прямо-таки на безумный поступок - вот прямо теперь поехать в штаб армии и Командующему армией "дать совет" , как избежать грозящей нам катастрофы. Это теперь, с высоты прожитых лет, я горько улыбаюсь своему решению, но тогда я просто не мог не сделать этого.

Не знаю, чем бы кончилась для меня эта "затея", но к моему разочарованию я не застал Командарма в штабе, хотя штаб находился всего в 4-х километрах от передовой линии. В штаб я приехал ночью. Окна в избе, где штаб помещался, были тщательно завешаны. На столах в приёмной, канцеляриях, горели "солдатские молнии", то есть самодельные из гильзы светильники.

Всё же моё звание батальонного комиссара равнялось званию майора, а в штабе были лейтенанты и капитаны, кажется, я не видел майоров.

Штабисты окружили меня. Никто не спросил моих документов и все наперебой стали говорить мне о тяжёлом состоянии наших частей. Меня поразила их откровенность и их "обречённое" настроение. Штабисты рассказали мне то же самое, что мне говорили и больные солдаты. И, наконец, открыто заявили, что стоит немцам начать наступление - и мы погибли. Нам не выдержать теми силами, которыми мы располагаем.

Я спросил:

- Знает ли об этом Командующий?

Мне ответили: "Знает!"

- Что он думает делать?

- Отсидеться за укреплениями.

- Почему он не ставит вопроса перед командующим фронтом? Перед Верховным командованием? Ведь это касается не только нашей 3У армии, но и армий других: 22-ой, 29-й, 44-й, 41-й! Корпус Белова?***

(*** Примечание моё . Конники генерала Белова провели полгода в тылу врага. В январе 1942 года 1й гвардейский кавалерийский корпус ушел под Вязьмой в глубокий рейд по тылам фашистов и только в июне 1942 года измотанный, но боеспособный корпус вышел из окружения в районе Кирова. на фото - конники Белова)

Мне ответили, что Командующий армией лучше согласится погибнуть, чем ставить такие вопросы перед Верховным Командованием. Я попросил топографических карт местности. Мне их дали и я уехал обратно .

Катастрофа надвигалась.

Наша трагедия началась 2 июля 1942 года. То, что не смогли сломить танки и пушки, сломили голод и болезни.

Говорят, что победителей не судят, что их не следует критиковать, не следует проверять, это неверно. Судить можно и нужно, критиковать и проверять. Это полезно не только для дела, но и самих победителей. «Меньше будет зазнайства, больше будет скромности» (Сталин). Есть виновные и в катастрофе, постигшей нашу армию.

Во-первых, почему командующий тылом армии, генерал-майор Коньков, не принял мер, чтобы построить дорогу в зимний период. Были и силы и материалы.

Во вторых, есть и виновные в том, что не видели приближающейся линии фронта, за все это дорого пришлось поплатиться, тысячи погибших и тысячи попали в позорный плен к врагу.

Но я продолжаю свои горькие воспоминания.

 Кавалерийский корпус Белова стоял далеко от нас, в самом горле "мешка" . Зимой через Дунаево часто проходил конный обоз, "хозяйство Соколова", так называли этот транспорт. Он и питал корпус Белова.

В марте в одной из деревень проводилось армейское совещание госпиталей, на нём были и медработники корпуса Белова. Мы познакомились.

В конце июня с немецких самолетов были сброшены листовки: «Корпус Белова разбит и уничтожен, вас ждет такая же участь, сдавайтесь! Мы наступаем и вам не устоять!», хвастаясь, заявлял враг. Враг врал. Корпус Белова уничтожен не был. Впоследствии он вышел из окружения (на фото - выход из окружения).

Стояла прекрасная летняя погода. После сильных проливных дождей трава и скудные посевы буйно поднимались. Солнце грело, сизая дымка воспарения поднималась с речек. Птицы весело щебетали, кружась в воздухе, мирно паслись крестьянские коровы. Все это в 8-10 км от фронта, и только отдельные окружные выстрелы, да гудение самолетов напоминали о близости фронта.

Немецкое наступление случилось 2 июля 1942 года. Ожесточенная артиллерийская подготовка началась с утра. Самолеты покрыли небо. Они "повисли в воздухе", контролируя определённые участки. Один взял под наблюдение Дунаево. Но не бомбили. Это были самолёты разведчики. В 10 часов утра артиллерийская перестрелка началась по всему фронту. Фронт глухо стонал и урчал, то ослабевая, то снова усиливаясь, это работало стрелковое оружие. После двинулись танковые колонны немцев. Три дня шли ожесточенные бои, наша армия несла большие потери. На четвертый день немцы прорвали линии наших укреплений в нескольких местах, разрезали наши войска, общее управление фронта было потеряно.

Прорвав фронт у станции Оленино, противник замкнул кольцо окружения, началась трагедия когда-то славной боевой армии.

Наши разрозненные части пытались выйти их окружения, завязались короткие бои. Отдельные группы войск заседали в лесах, бились с наседающим противников, таяли в беспрерывных боях, многие попали в плен.

Как я уже писал в Первой части, нарочный из Сан. отдела передал нашему госпиталю приказ всё сворачивать, грузиться и двигаться в горловину нашего злополучного фронта.

Дальнейшие наши злоключения описаны мной в Первой части воспоминаний. Повторяться не буду.

Состав нашего госпиталя около 130 человек уже две недели ходил по лесам, ища выхода из окружения. Многие отстали, умышленно отстал начальник материальной части госпиталя коммунист Епифанов и начальник Белов, оба потом сдались в плен к врагу, ушли ночью, обворовал продукты у товарищей.

С остатками своего отряда, я и начальник госпиталя Пономарев, военный врач второго ранга, вели своих людей лесами и болотами, думая добраться до Нелидово и перейти фронт. Имущество госпиталя закопали в лесу, машины разобрали и тоже спрятали в лесу. Всё это я детально описал в первой части моего рассказа.

Продукты уже подходили к концу, начинался голод.

Итак продолжу с этого места.

На следующий день после схрона госпитального имущества мы вышли на опушку леса, перед нами было довольно большое круглое поле, кругом окруженное лесом. В середине поля виднелись постройки какого-то совхоза. Чтобы не быть замеченными, мы углубились несколько в лес, и пошли дальше возле опушки.

Вдруг раздался крик: «Эй, иди сюда!». По интонации голоса я угадал, что кричали немцы и послал одного бойца пугнуть их из автомата, а сами пошли дальше. Боец вскоре догнал нас и сказал, что видел большую группу немцев, которые кинулись за ним и хотели взять его живым, но он спрятался от них в кустах.

Делать было нечего, и мы двинулись дальше. Вскоре позади нас прогремели автоматные очереди. По-видимому, немцы решили преследовать нас ночью, через некоторое время стрельба прекратилась, немцы боялись далеко углубляться в лес. Мы дошли до «Плутова болота», так было видно по карте. «Плутово болото» очень большое, километра четыре в поперечнике и более восьми километров в длину. Через болото прорыты канавы для осушения, рос мелкий, редкий сосняк. Были отдельные возвышенности, островки, поросшие высоким хвойным лесом. Решили сделать привал и немного отдохнуть. Развели огонь, вскипятили воды, была еще крупа и макароны. Сварили кашу, поели, и после чего поспали часа три.

Проснувшись вскоре, мы увидели, что к нам шла довольно большая группа бойцов - красноармейцев. Многие с оружием и с двумя ручными пулеметами. Это была сборная команда, командира не было, люди с разных частей брели, куда глаза глядят, многие голодали. Сошлись они по дороге в большую группу случайно, по пословице «на людях и смерть красна», не имели ни карты, никакого понятия куда идти, чтобы выбраться из окружения. Ребята стали просить меня, чтобы я принял их в свою команду. После некоторых переговоров, я согласился принять их с условием, что все они беспрекословно будут выполнять мои приказания. И выполнять все приказания командиров взвода и отделений, поставленных мной на командование над ними.

Я решил создать из всего нашего отряда, теперь уже более ста человек, роту взвода и отделения. Все согласились, я дал распоряжение им также отдохнуть и сварить себе обед, у кого что есть. Когда все поели, я подозвал к себе обоих пулеметчиков и сказал, чтобы поставили пулеметы несколько подальше, один вперед, а другой позади, чтобы на нас не напали враги. Тех пять человек поставил наблюдать кругом нашего лагеря, а остальным велел спать.

Мои люди, санитарки и сестры и больные госпиталя, уже проснулись и окружили меня, они радовались нашему пополнению, да еще и вооруженному, но мне было невесело, какое-то предчувствие нашло на меня.

Я понимал, что эти люди, случайно сошедшиеся в лесу, не связанны узами боевого товарищества, непрочная опора. Надо время и много труда, чтобы сковать из них крепкий боевой коллектив, и сейчас они могут разбежаться кто куда при первом же выстреле со стороны противника.

Как они и делали уже много раз за время их скитания.

О чем они рассказывали мне, так оно в дальнейшем  и получилось.

Прислонившись к дереву, я думал о том, что надо делать дальше. Легкий свист недалеко от лагеря привлек мое внимание, я прислушался, снова легкий свист, и где-то дальше в лесу ответный свист. Кто-то балуется, решил я и успокоился. Через некоторое время свист снова повторился и в ответ свист далеко от леса.

- «Пойди и немедленно приведи ко мне свистуна», обратился я к одному бойцу. Тот встал и пошел в ту сторону, где раздался свист.

«Хэндихох!», рявкнули близко из гущи леса, куда пошел мой посыльный, и треск автоматов резанул лесную тишь. Пули с визгом защелкали, ударялись в деревья. Вот мой сброд кинулся, кто куда в противоположную от выстрелов сторону.

Пример паники заразителен, за всеми остальными драпанули и мои бедные сестрички и санитарки, и больные.

«Хэндихох!» орали немцы, наступая и поливая автоматным огнем чащу леса.

«Ложись, сволочи! Огонь!» - бешено орал я своему удиравшему войску. «Где пулеметчики! Огонь!», но их и след простыл. Надо задержать врага, во что бы то ни стало и, упав за дерево, я бешено нажимал на спуск СВТ. Грохот винтовки сильнее в несколько раз автоматной стрельбы, а особенно в лесу. Немцев было немного, они тоже боялись и быстро залегли. Я выпускал обойму за обоймой, мое разбежавшееся войско боялись в лесу друг друга, удирая друг от друга, каждый думал, что за ними гонятся немцы. Открылась беспорядочная стрельба, загрохотал весь лес позади меня, и это все же спасло меня.

Прекратив преследование, немцы повернули назад, стреляя время от времени. Встав, я увидел возле себя безоружных из состава следовавших со мной больных.

-Что же вы не удрали? Чего ждете? - с бешенством заорал я на моих преданных бойцов.

-Куда мы от вас, товарищ Комиссар. Уж помирать так вместе.

-Не помирать, а стрелять надо!

-Чем же стрелять, товарищ Комиссар? Ведь мы безоружные.

-Да разве мало винтовок осталось, этот святой сброд оставил!

Недалеко, позади меня валялось несколько винтовок.

-А ведь верно! Как же мы не видели! - горестно вздохнули мои герои, и пошли за винтовками. Сосчитал свои патроны – было 620, осталось 44. Патронов мои беглецы не бросили, некогда, по-видимому, было расстегивать пояса.

- Хоть бы одну какую сволочь убили немцы, - думал я. Все же были бы тогда патроны.

- Что делать?

-Пойдем, мои храбрые воины, искать теперь своих по лесу, собирать в кучку, двигаться дальше.

И мы пошли на поиски без вести драпавших.

Дело шло к вечеру, а мы все еще бродили по лесу в поисках своих разбежавшихся людей. Теперь нас осталось трое. Но эти двое бойцов, оставшиеся со мной, были для меня дороже всех остальных. Одному было лет 38, другому – 50 лет. Оба были в зимнем наступлении, и традиции боевых уральских дивизий в них сохранились. Все же они безоружные, но не поддавались общей панике. Они остались со мной в опасную минуту, готовые разделить мою участь. Значит чувства товарищества в них сильнее чувства смерти, думал я. В поисках по лесу мы все же нашли брошенные кем-то 80 штук патронов и теперь все трое имели по 40 патронов, а у меня даже 44.

К ночи мы выбрали хороший остров на болоте, покрытый густым лесом. Развели огонек, поели и расположились ночевать, чтобы завтра утром возобновить поиски.

Следующий день мы уделили на поиски своих, из всех разбежавшихся, удалось встретить только пять человек и шестого примкнувшего к нам старшего лейтенанта Павличенко. Знакомого мне тем, что он когда-то лечился в нашем госпитале. Итак, нас стало девять человек. Многие почти ничего не ели уже пять дней, питались грибами и заячьей капустой. Это кислая, невысокая трава с тремя листиками, растет в хвойных лесах. Сделали привал. Павличенко варит собранные в пути грибы и заячью капусту, один жует зерна ржи, еще не спелой. Каждый занят тяжелой думой.

- Не лучше ли нам остаться здесь и перейти на партизанскую борьбу, - говорит Павличенко. - Я весь прошлый  год  попадал в окружение и партизанил, а потом соединились с Красной Армией.

-В таком случае, - говорю я, - надо отойти дальше в тыл врага и там начать формирование отряда, а здесь все кипит немцами, все деревни заняты ими.

- Нет, не хочется уходить дальше! Попытаемся еще раз пробиться через фронт к своим, до Нелидово не больше 80 км, а там свои.

- Да, надо еще раз попытаться, - говорю я. - Сегодня же ночью перейдем шлях и пойдем лесами до Нелидово.

Глухая и темная ночь в лесу, идем почти ощупью друг за другом. Время от времени смотрю на светящуюся стрелку компаса. Кажется, идем правильно. Справа речка, она идет мимо деревни Плутово, мы должны пройти шоссе в 500 метрах от деревни. Перейдя шоссе, лес кончится, будет поле и мы должны пройти километра два полем с небольшими перелесками, а дальше сплошной лес до фронта.

К 12 часам ночи вышли на довольно большую поляну вырубленного леса с одиноко торчащими соснами. Шагаем осторожно по кем-то проложенной тропинке, но все же, нет-нет, да и хрустнет где-то сучек под чьей-либо неосторожной ногой. По обеим сторонам тропинки много оставленных вершин и сучьев. Идем «гуськом», я впереди. Шагнув еще несколько шагов, остановился, под ногами чуть видна бровка дорожной канавы или «кювета».

- Шоссе, - тихо шепнул я, обернувшись к товарищам.

Вдруг грянул выстрел так близко, что пламя выстрела коснулось лица.

-Назад! В цепь ложись, - громко подал команду. Все быстро залегли.

Взвилась ракета, другая, ярко освещая поляну. Сильный пулеметный огонь, огонь автоматов и винтовок обрушился на нас. Стреляли спереди из-за дороги, с левой стороны и сзади. Вправо за речкой чистое поле и видны немецкие окопы, оттуда и стреляли. Враг рассчитывал, что мы бросимся именно туда и на чистом поле нас легко расстреляет засевшая там группа противника.

Мы попали в ловушку. Выход один – прорваться вперед через шоссе, и пользуясь темнотой ночи, идти. Для этого надо подавить огонь противника впереди нас. Мысль работает в такие минуты лихорадочно быстро.

-Огонь! - кричу товарищам и разряжаю обойму по невидимому врагу.

Редко стучат наши выстрелы, мало нас. Мало и патронов. Мои два товарища залегли вправо от меня, всего в 3-4 метрах. Группа во главе с Павличенко кинулась прочь от засады, через речку на чистое поле. Выскочила на бугор и в упор была расстреляна засевшими там немцами. Стоны умирающих иногда долетали до нас.

- Глупо сделал Павличенко, -думал я,- а еще кадровый офицер.

Глухо ухнула мина другая, гром разрывов потрясал лесную тишь, наполняя ревущим гулом весь лес. Земля фонтаном поднималась кверху и падала, засыпая нас. Больше часа длилась перестрелка, и как ни редко стреляли, но патроны уже на исходе. Немцы бьют беспрерывно, но бояться подползать ближе, да и на что им это. Они не знают наши силы и ждут рассвета, и все будет кончено с нами.

-Я ранен, - тихо шепнул мой товарищ рядом со мной.

Пополз к нему, разрывная пуля выдернула у него весь мускул правой руки. Перевязал, но кровь идет не переставая. Пользуясь тем, что мы прекратили огонь, немцы подползли близко к шоссе и стреляли прямо в упор. Спасала нас пока темнота.

Стреляю снова по близко подкравшимся немцам, и те уползают обратно в окоп. Другой мой товарищ прекратил огонь и хрипит.

«Неужели спит? Можно ли спать в такое время?».

И подбегая, дергаю его за ногу, может за руку, она холодная, он умирал.

«И никто не будет знать, где ты погиб, да и мой конец близок», думал я. Резкий удар в левую ногу прервал мои мысли, по телу прошла неприятная дрожь. Я ранен в ногу, смотреть нет возможности. Сапог наполнялся клейкой густой жидкостью. Пошевелил ногой, слушается, значит кость не перебита. Можно еще встать и пойти. Куда? Прямо под пули врага.

Огонь врага усилился, нет возможности поднять голову. Свинцовый дождь косит траву и сучья над головой. Снова стреляю, надо дать понять врагу, что мы еще может сопротивляться. Выхода нет, скоро все будет кончено, мысль работает сильно, напряженно. Что делать с партбилетом? Мой попадет в руки врага, там моя фотография, по уплате членских видно, что я не рядовой боец. Я знаю коварство и хитрость врага. Мою фотографию могут поместить в листовку: «Комиссар такой-то попался в плен и призывает сдаваться… и т.д.». Враг не раз вытворял подобное. Кто будет знать о моей гибели? Никто. Меня заклеймят изменником Родины, моим детям вечный позор на всю жизнь, меня проклянут и они и Родина. «Нет!» - кричу я себе. «К черту все и всякие инструкции! Я не допущу этого, уйду из жизни как без вести пропавший, но не опозоренный». Я глубоко сунул руку с партбилетом в лесную рыхлую почву, все глубже и глубже. Все! Теперь надо умирать…

Наставил винтовку концом ствола под подбородок, правой рукой потянулся к спуску.

Почему-то глаза повернули в сторону под лежащую передо мной вершину срубленного дерева. Из-за сучьев вершины на меня глядел мой сынишка Вовка, маленького роста, плотный, круглое загорелое личико, смеющиеся глаза, и слышу его шепот: «Папка! Что делаешь, такая мать?». Ругательство, которое я никогда не слышал от него. Рука опустилась, коснувшись спуска затвора. Какой-то стыд охватил все мое существо, стыд за позорное бегство из жизни. И не помня себя, я встал на ноги. Свист пуль, грохот рвущихся мин, ослепительные вспышки выстрелов, как это ни удивительно, не напугало меня, а очаровали своей страшной музыкой.

«Вперед!» - кричу я себе. Или прорвусь, или погибну. Нога.., она не имеет права не слушаться. Поднял винтовку, выстрелил два раза и кинулся вперед через шоссе. Смерть или свобода! Страшный блеск и пламя, казалось выжгли мои глаза. Сильным молотом ударили по голове. Горячая пыль плотно забила рот. Огненный вихрь закружил меня, я стремительно полетел куда-то в бездонную пропасть. Мина, разорвавшись рядом, оглушила меня.

Я видел перед собой огромную, черную, бездонную яму, от нее меня отделяет 3-4 метра, кто-то сильно толкал и катил к этой яме. Я ужасно не хочу туда падать. Кричу, но вместо крика слабый стон. Напрягая все силы, цепляюсь руками за траву, за землю, делая отчаянные усилия откинуться назад от страшной пропасти.

Я раскрыл глаза. Солнце светило в лицо, передо мной стояла группа немцев, поставили винтовки к ноге и смотрят на меня ничего не говорящими глазами. Офицер стоит сбоку, направив на меня автомат, рука его слегка дрожит. Четыре красноармейца стоят с лопатами в гимнастерках без ремней. Грязные, немытые и один нагнувшись, очистил мое лицо и рот от набившейся земли.

Что это такое, думал я, где я и что со мной. И вдруг - все вспомнил и меня оглушил страшное, смертельное отчаяние.

Я не умер, я в плену.

(Продолжение следует)

У