Мой плач по ленинградским старикам

Посвящается всем блокадникам и ветеранам, павшим и живым...

Приближается очередной День Снятия Блокады. А список адресов, куда хочется прибежать с цветами в этот день, как  и в День Победы, всё короче.

А список имен на панихиду все длиннее…

Нет, праздники будут, и поздравления будут. Но уже не будет тех, благодаря кому они состоялись. Не будет моих любимых ленинградских стариков.

Эта боль живет во мне много лет. Боль невосполнимой утраты такого поколения, которого больше не будет. Такой когорты людей, которая изумила весь мир своим духовным подвигом.

И которая прошла по жизни с этим подвигом. Это были люди с прямой спиной. Сейчас они уже почти все ушли. Из моих любимых старичков остались считанные единицы…

Мне в жизни несказанно повезло. После обучения в четырех разных школах, в связи с переводами по службе отца, я в юные студенческие годы оказалась в Ленинградском университете.

И все мои походы в театры, в гости, в филармонию часто заканчивались знакомствами с ленинградскими стариками.

Я их сразу полюбила. Чаще это были бабулечки, реже – дедулечки, но я очень быстро научилась их безошибочно узнавать везде: в транспорте, в филармонии, в парке на скамеечке… Их, блокадников,  было невозможно перепутать с теми, кто приехал в город уже после войны.

Их невозможно было ни с кем перепутать. Они всегда будут в моей памяти.

Всегда опрятно одетые, скромные, никогда ни на кого не прикрикнут. Если им не уступают место в троллейбусе – будут тихонько стоять, прислонившись к поручню… Я, как активистка-общественница, всегда встревала и их усаживала, рассказывая молодому человеку, какой подвиг он имеет шанс сейчас совершить)))

И всегда наградой была радостная улыбка и тихая благодарность. Никогда, никому – никакого упрека – Боже упаси!

Помню, в Большом зале филармонии познакомилась со вдовой известного тогда коллекционера грамзаписей, чьи диски часто ставили на радио. После его смерти она всю коллекцию безвозмездно передала на радио, а пятикомнатную квартиру рядом с Невским проспектом отдала государству. Ей взамен дали однокомнатную квартиру на Гражданке, куда надо было добираться с остановки через пустырь. И она ни разу не возроптала…

МОИ ЖИЗНЕННЫЕ УРОКИ.

Чем дальше, тем больше я понимаю, что самые главные свои жизненные уроки я получила от них – от ленинградских стариков. Это были не назидания, не наставления. Это были уроки жизни.

Хотя, нет,  наставления тоже были и есть, но они всегда проникнуты какой-то безграничной любовью и теплотой.

Вот только что, услышав по телефону мой простуженный голос, мне рассказали, что в холод надо обязательно одеваться МНОГОСЛОЙНО. Буду, конечно, буду. Обязательно многослойно.

Вот сейчас, спохватившись, начинаешь понимать и горько сожалеть о том, что мало мы их расспрашивали, мало выпытывали. Я как-то стеснялась затрагивать их за больное, а они не стремились, не кичились, не выпячивали… Хотя, конечно, много я выслушала рассказов и историй.

Это были просто рассказы о жизни, чаще – с улыбкой.

Например, о том, как в блокаду родился младенец, молоко из-за голода быстро кончилось, а младенец своим сосательным рефлексом прососал себе насквозь щеку… Я этого младенца встретила на юбилее мамы розовощеким отцом семейства…

Вообще рассказы тех, кто блокаду пережил ребёнком, были особенные. Почти все рассказывали, что не было страха смерти – смерть была обыденностью…

Но вот девочка, после переезда из разбомбленного дома, в 1943 году зашла в гости к новым соседям по коммунальной квартире на Невском проспекте и случайно увидела хранившиеся в письменном столе фотографии царской семьи....

Хозяйка строго-настрого запретила ей об этом кому-либо рассказывать, иначе «ни нас, ни тебя, ни твоей мамы НЕ СТАНЕТ».

И вот это «не станет» было чем-то страшным. Убьют, ранят – это понятно и не страшно. А вот «не станет» - это что-то ужасное…

Или о том, как хоронили на Пискаревке…. Не могу без слез читать стихи:

Ленинградец, душой и родом,

Болен я сорок первым годом,

Пискаревка во мне живет.

Здесь лежит половина города

И не знает, что дождь идет….

Мои жизненные уроки, конечно же, связаны со всеми с ними, с их несгибаемым поколением. Но отдельные из этих уроков при воспоминании о них высвечивают дорогие для меня, ушедшие уже, лица.

УРОКИ СЛУЖЕНИЯ СВОЕМУ ДЕЛУ

Меня этому, пожалуй, больше всех научила лаборантка кафедры, где я была аспиранткой.

Нина Васильевна. Она была ангелом кафедры. Всё всегда помнила, у неё ничего никогда не пропадало, каждая бумажка была зарегистрирована и знала свое место. Она строго следила, чтобы никто не забыл выполнить нужное поручение. Могла и заведующему внушение сделать…

Можно было в какие-то дни всеобщей несобранности прийти на факультет, увидеть пустой деканат, пустые в большинстве своем кафедры. Но Нина Васильевна всегда была на месте!

Московские профессора, которые приезжали к нам на защиты, говорили: «Вы не понимаете, какой у вас клад! Потому что всё, что вам делает Нина Васильевна, нам приходится делать самим!»

И ещё она была моральным камертоном кафедры. Её принципиальность и бескомпромиссность каким-то удивительным образом сочетались с чуткостью и ненавязчивой добротой. Сделать (или не сделать) что-то такое, за было бы потом стыдно перед Ниной Васильевной,- это было страшно себе представить.

УРОКИ ЖЕНСТВЕННОСТИ

Как всякая девушка, я сразу заметила, что ленинградские старушки всегда опрятно и элегантно одеты, даже если этой одежде много лет. Всегда в шляпочке или в панамочке, с опрятной прической. Даже если так выглядеть очень непросто.

Мария Ивановна, за 2 года до своего 90-летия, приехала ко мне на юбилей, как всегда, с прической и с маникюром. Только мастера к ней пригласили после ухода бригады «Скорой помощи». И никаких разговоров о том, чтобы отлежаться после сердечного приступа, из которого её только что вытащили, она и слышать не хотела!

Или вот была мама у моей приятельницы, Софья Борисовна, Сонечка, как её звали все друзья. Когда она приходила на концерт - красиво причесанная, с маникюром, с прямой спиной, я только от дочери её узнавала, что с утра давление было 200. И при этом столько доброжелательности, столько неподдельного интереса ко мне и к моей семье! А как она по-детски радовалась, когда я дарила ей косметику!

Глядя на них, я в ином свете видела все свои проблемы и неприятности, они сразу резко становились мелкими и никчемными, сразу хотелось забыть про эти мелочи и просто жить и радоваться жизни!

УРОКИ СТОЙКОСТИ И ТЕРПЕНИЯ

Александра Яковлевна, очень любила, когда её называли «бабусей» не только её родные внуки, но и все дети, которых она согрела в своей жизни . И моя дочка её так называла…

Её муж, тоже, как и она, ленинградский фронтовик, Василий Иосифович, ушел из жизни намного раньше, но нам выпало счастье знакомства с ним и с его рассказами о фронте и обороне Ленинграда. Он водил мою дочку, тогда еще совсем маленькую, смотреть военные укрепления, блиндажи и рассказывал про войну.

Последние годы жизни она прожила в страшных болях, у неё разрушался позвоночник. Но всякий телефонный разговор с ней начинался с возгласа необычайной радости. Она так искренне радовалась самому факту звонка, любой новости про мою семью, про общих знакомых!

А каждый приезд к ней она называла праздником для неё на целую неделю, потому что целую неделю рассказывала, какие новые «вкусности» обнаружила у себя в холодильнике, какие вспомнила приятные моменты наших бесед, и вся светилась от радости и счастья…

И никогда не плакалась. Рассказывала, как она молится за всех нас.

Она однажды просто тихо уснула навсегда  с улыбкой на лице…

ПРО ХРУСТ ФРАНЦУЗСКОЙ БУЛКИ

Меня, как человека монархических убеждений, почему-то любят обвинять в том, что я мечтаю про «хруст французской булки».

Расскажу о том, как и от кого я впервые о таком сожалении услышала.

Её звали Сусанна Александровна. Когда я, совсем юная студентка, познакомилась с ней, она была глубокой старухой. Жила в 12-метровой, самой маленькой, комнате трехкомнатной коммунальной квартиры на Клинском проспекте. Квартира раньше целиком принадлежала её отцу.

Отец был простым инженером Путиловского завода. Жена не работала, было трое детей. Он дважды – в 1905 и 1910 годах – возил своих дочек, сначала старшую, а потом и её, Сусанну, она тогда ходила в младшие классы гимназии, во Францию (Льеж с заездом в Париж) и в Брюссель, на выставки.

Когда вышел фильм «Звезда пленительного счастья», Сусанна Александровна очень хотела его посмотреть, но самой ей до кинотеатра «Космонавт», который тогда был на Бронницкой, метрах в 200-300 от её парадной, было не дойти. И мы с ней сходили на этот фильм.

И она, дочка простого петербургского инженера,  в этом фильме увидела свою, потерянную, жизнь!

Она мне потом весь вечер рассказывала про Париж, про французские булки, про круассаны,  которые снились ей блокадными ночами….

А в моей юной голове с треском рвались шаблоны: она была дочерью обычного инженера!

Мог ли в тогда простой советский инженер свозить вот так запросто своих дочерей в Париж? Не говоря про привходящие моменты парткомиссий, просто финансовой возможности даже близко не было.

И когда мне говорят, что я мечтаю о хрусте французской булки, мне хочется с горестью ответить, что я очень сожалею, что не могу уже подарить Сусанне Александровне тот вкус детства, которого её лишили большевики, и который ей так грезился в блокаду…

А потом, в другом уже разговоре, как раз про блокаду, Сусанна Александровна сказала мне страшные слова, которые я выслушала с каким-то детским ужасом, боясь, чтобы этого больше никто не услышал.

Она передала мне слова своей матери, умершей в блокаду. Мать ей сказала, что блокаду Ленинград заслужил, что это наказание от Господа за то, что ради булок прогнали Царя. «Вот нам Господь и показал, что это такое – когда «нет хлеба!»

Если бы я услышала эти слова от другого человека, я бы, возможно, возмутилась тогда. Но я уже тогда понимала, что у неё на это было абсолютное право. Право человека, похоронившего своих близких, и самой чудом оставшейся в живых в том блокадном аду.

Но, даже признав за ней тогда это право, я всё равно очень долго ни умом, ни сердцем не могла эти слова принять. Прошло не менее 20, а то и более лет, чтобы я начала их осмысливать и осознавать. Но своё оцепенение от этих слов я кожей спины чувствую до сих пор…

ПРО СТРАШНЫЕ ДЕВЯНОСТЫЕ

Мы часто вспоминаем, как трудно было всей стране в 90-е годы.

Но труднее всего было нашим ленинградским старикам, особенно одиноким. У них сожгли все их сбережения. У них обесценили все их пенсии, на которые можно было раньше более-менее достойно жить. У них не было огородиков, где можно было что-то вырастить. Но даже не это было самым страшным.

Они совершенно потерялись в новой реальности.

Я никогда не забуду, как приехала навестить своего любимого профессора, Нину Семеновну. Это было где-то в 1992 году или 1993 , она уже была на пенсии.

Я накануне договорилась о визите, а когда приехала, как всегда, с полными пакетами «вкусноты», она вдруг очень этому обрадовалась (всегда ворчала). Оказывается, ей утром позвонил её бывший докторант с Кавказа, сказал, что заедет. Она вышла в магазин у дома, чтобы купить что-нибудь к чаю.

Никогда не забуду, как она потрясенным голосом, со слезами на глазах, мне говорила: «Наташа! Я взяла ТЫСЯЧУ РУБЛЕЙ!»

На эту тысячу она купила нарезной батон, пачку соли (почему-то) и, кажется, молоко…

Ведь она много лет получала профессорскую зарплату в 500 рублей, которые были тогда огромными деньгами! А сейчас на тысячу рублей она не смогла даже к чаю стол накрыть…

Мне не передать тот ужас, который она испытывала при этом. И не она одна!

Сколько старушек встали у станций метро, чтобы что-нибудь продать и получить какие-то деньги просто на пропитание…

Помню, вышла на «Техноложке», у двери стоит бабушка в очках и с палочкой и продает вязаные мочалки и прихватки  для посуды. Я с ней заговорила. Она рассказала, что почти всю пенсию потратила на свои очки (они были специальные), а на остатки, чтобы протянуть до следующей пенсии, купила вот материал, навязала мочалок и прихватки. Взяла у неё все, что было, и потом долго дарила друзьям.

На «Старой деревне» встретила бабулечку, под 80 лет, в панамочке, которая продавала самодельные цветочки: на проволочке, вырезанные и любовно обожженные, со вкусом и с фантазией… Тоже все на корню забрала.

Не могла я смотреть, как они стояли и нищенствовали. Со стыда сквозь землю хотелось провалиться. Ведь нравственный уровень общества определяется по тому, как оно относится к детям и к старикам.

Они не знали, что гайдаровские упыри, продолжая дело фашистских захватчиков, списали их в расход. Их разум отказывался это понимать…

А ведь им ещё и в душу наплевали. Смачно, с оттягом, с садистским каким-то наслаждением… А некоторые моральные уроды всё не могут угомониться и продолжают плевать в то, чем они жили все свои годы.

Скольких замечательных стариков мы тогда потеряли!

И ведь есть ещё недоумки, которые гордятся ельцинско-гайдаровскими «достижениями»… Я эти «достижения» вижу на городских кладбищах.

А теперь скажу о том самом главном жизненном уроке, который мне преподали ленинградские старики.

Они научили меня НЕ СДАВАТЬСЯ. НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НЕ СДАВАТЬСЯ!

И ещё: ВЕРИТЬ В СВОЮ СТРАНУ И В СВОЙ НАРОД!

Низкий земной им за это поклон!

Всех блокадников и ветеранов поздравляю с наступающим праздником!

Пожалуйста, живите долго!

Всем павшим и усопшим – вечная память.

Простите нас, что мы вас так плохо берегли….