Немного о «нюансах» работы секретарём парткома

В октябре 1988 года меня на очередной партийной конференции объединения избрали в состав партийного комитета. А на первом его заседании, состоявшемся сразу после конференции – его секретарём. Мою кандидатуру предложил, как это тогда было общепринято, присутствовавший на конференции первый секретарь нашего районного комитета КПСС В.П.Шанцев.

Голосование, по установившейся партийно-административной традиции, прошло дружно. Что, впрочем, было не удивительно и потому, что я к этому времени работал только в КБ более 20 лет, а в одном из ведущих цехов завода (в период учёбы в институте) - ещё 1,5 года. За это время непосредственно общался по работе со многими людьми. Да и в состав парткома до этого избирался дважды.

В то время в состав нашего производственного объединения входили юридически самостоятельные завод и КБ (московская площадка), филиал завода в Бендерах и производственная база (по обслуживанию нашей техники на ТОФ) во Владивостоке. Возглавлял объединение генеральный директор – директор завода. Основными заместителями генерального директора объединения были начальник КБ и директор завода в Бендерах.

Наша партийная организация в то время насчитывала 792 человека, была в районе третьей по численности среди производственных предприятий. Поэтому имела права райкома КПСС в части оформления, учёта и хранения личных карточек членов КПСС и кандидатов в члены КПСС – работников московской площадки объединения. И, соответственно, секретарь парткома и его заместитель по оргработе, а также технический секретарь и заведующий парткабинетом, были штатными работниками РК. При этом, премии нам выплачивал завод. Так я стал, как тогда говорилось, освобождённым секретарём парткома.

Примерно такая же финансово-организационная структура была и у нашей профсоюзной организации. С той лишь разницей, что её состав насчитывал значительно большее число членов профсоюза, а профком был структурной единицей горкома профсоюза отрасли.

За парткомом была прикреплена отдельная «Волга», не новая, но обязательно в безупречно рабочем состоянии. Ей пользовались не очень часто, в основном для перевозки партийных документов, оборудования парткабинета, партийной литературы и т.п. Как секретарь парткома, много поездил на ней в период подготовки, проведения и завершения выборной кампании - за объединением были закреплены 5 избирательных участков на территории района.

     (Примечание.В «личных целях» я использовал парткомовскую «Волгу» только один раз. Когда ездил последний раз повидаться с тяжело больным Л.А.Родионовым, о котором я написал в https://cont.ws/@vladivil/1167265.

К этому времени он уже полтора года работал во ВНИИ "Альтаир" - так сложилась жизнь. Узнав, что меня выбрали секретарём парткома объединения, Леонид Алексеевич прикрыл глаза и затем сказал: «Тяжёлое это дело в наши дни. Но у тебя может получИтся…» Прозвучало это как товарищеское напутствие мудрого, с большим жизненным опытом человека)

Я напрямую отвечал за обеспечение работы всех наших УИК, начиная с формирования их состава. Завод здесь оказывал только техническую помощь в установке в помещениях УИК необходимого оборудования и его демонтажа после проведения выборов. На всё время выборной кампании руководители соответствующих технических служб и цехов объединения (отделы главного механика и энергетика, транспортный цех, нескольких механо-обрабатывающих цехов и др.) приказом генерального директора фактически переходили в моё (секретаря парткома) прямое подчинение. Именно в это время я ясно ощутил реальный статус секретаря парткома, на уровне одного из заместителей генерального директора объединения.

Этот неформальный уровень проявился почти сразу после моего избрания. Когда ко мне обратился многолетний председатель профкома Владимир Иванович (дальше по тексту – В.И.) с вопросом: «Ты чего в директорскую столовую к нам не приходишь?».

Такая столовая, точнее – отдельная комната, наподобие офицерской кают-компании на больших военных кораблях оборудованная большим общим столом, действительно с чьей-то лёгкой руки так и называлась – «директорская». Как я позже узнал, она обслуживалась официанткой и имела несколько более широкий ассортимент закусок и холодных блюд, нежели в заводской столовой. Всё остальное, в том числе порядок оплаты обеда и цены, ничем не отличалось от общей столовой. Кроме одного, главного – в ней вместе обедали только руководители объединения и его главных служб. Генеральный директор, его заместители, главный инженер и его заместители, главный бухгалтер, главный экономист, начальник Представительства Заказчика от Министерства обороны – всего порядка 10-12 человек. И, конечно, руководители главных общественных организаций – профкома и парткома.

По существу, обеды в «директорской столовой» были скорее продолжением деловых контактов этих людей, хотя и общением в неформальной обстановке («без галстуков») – в не меньшей степени.

Я, конечно, знал об этой столовой и её постоянных посетителях. И мысли о том, как лично себя вести в этой новой для меня ситуации, в голову мне приходили. Я знавал немало людей, которые на моём месте, не задумываясь ни на минуту, воспользовались бы возможностью войти в узкий круг обедающих в этой столовой. В первую очередь для того, чтобы потешить своё тщеславие.

Но я ответил В.И.: «Думаю, что я пока не дорос до директорской столовой. Поживём – увидим». И с того времени, пока работал на освобождённой должности секретаря парткома объединения (примерно 1,5 года), я обедал только в общей заводской столовой.

Ещё одним показателем статуса было приглашение меня (одним из заместителей директора) в заводскую сауну. Она находилась за территорией завода, в здании нашего учебно-производственного комбината. И имела более высокий «ранг», нежели директорская столовая. Её регулярно посещали и бывшие работники объединения, ушедшие на «повышение», и целый ряд руководителей родственных предприятий района и другие весьма серьёзные лица. Регулярно посещал её и В.И.

На это приглашение я ответил сразу, простодушно-искренне: «Не увлекаюсь!». И это было именно так…

Вот эта моя «отстранённость», что ли, от этих возможностей нового статуса, сыграла в дальнейшем свою важную роль. Особенно в ситуации с «чёрными субботами» в конце 1989 года.

     (Примечание. «Чёрные субботы»

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A7%D1%91%D1%80%D0%BD%D1%8B%D0%B5_%D1%81%D1%83%D0%B1%D0%B1%D0%BE%D1%82%D1%8B)

К этому времени «горбачёвщина» и проводимые «перестроечные» реформы всё более начинали раздражать многих работающих людей. Не всегда осознанно, но всё более ощутимо. Поэтому, когда генеральным директором объединения был выпущен приказ с очередным графиком «чёрных суббот», в цехах завода и лабораториях КБ голоса недовольных стали звучать всё более громко.

Я так не знаю и сегодня, кто был организатором этой идеи в 1989 году, но то, что она шла с очень серьёзного «верха» - несомненно. Тут возможны разные варианты.

Один – «прагматический». На мой сегодняшний взгляд, он мог быть отражением анализа начавшегося развала экономики страны и его последствий для работы ВПК. В конце 80-х наше объединение довело выпуск крупных изделий для нужд ВМФ до 30-32 в год. (Сегодня этот уровень – 3-4 в год, максимум). И кто-то на этом самом «верху» мог пытаться создать определённый задел на будущее, чтобы максимально самортизировать идущие негативные процессы.

Другой – «политический». Чисто в горбачёвско-ельцинском духе натравливания трудящихся на партийно-государственную номенклатуру. Ярким примером такого натравливания было, в частности, ничем не обусловленное решение ЦК КПСС о повышении окладов партийных функционеров всех уровней, в том числе и освобождённых секретарей партийных комитетов (организаций). Информацию о чём мгновенно разнесли «по всему свету» такие газеты, как «Московский комсомолец», тогда, вроде бы, орган МК и МГК ВЛКСМ с главным редактором П.Гусевым во главе. С указанием конкретных окладов и добавок к ним.

Разговоры о недовольстве «чёрными субботами» дошли и до генерального директора. Он по телефону прямой связи вызвал меня в свой кабинет. Такие прямые, минуя секретаршу, вызовы всегда сулили серьёзный разговор. В его кабинете уже находились главный инженер объединения и председатель профкома В.И. Мы сели друг напротив друга за длинный стол заседаний – директор и главный инженер с одной стороны, мы с В.И. – с другой.

Директор обратился к нам обоим с одним вопросом: «Что вы знаете и что думаете про разговоры о «чёрных субботах»?» Первым поторопился ответить В.И. Сбивчиво, постоянно заглядывая в глаза директору, он стал говорить о том, что ничего особенного не происходит, просто есть некоторые «баламуты-популисты», которые «мутят воду». «Да всё в порядке, Виктор Павлович! Не волнуйтесь понапрасну и не обращайте на это внимание! Поговорят-поговорят и перестанут». Директор молча его выслушал и обратился ко мне: «А что скажет партком?».

Я ответил в том духе, что люди в целом не довольны этой дополнительной нагрузкой, ничем, по их мнению, не обоснованной. «Моё мнение – руководству объединения необходимо напрямую переговорить с людьми, объяснить ситуацию и необходимость «чёрных суббот». Одного приказа явно недостаточно». Пока я говорил, лицо директора постепенно наливалось краской, а главный инженер поднялся со своего стула и начал ходить за его спиной.

Не дав мне договорить, В.И. набросился на меня: «Давить надо такие разговоры! А ты этим популистам потакаешь, сам такой же популист!». Пришлось резко ответить: «Слушай, это так ты защищаешь интересы трудящихся, профсоюзный деятель?». В этот момент я поймал взгляд главного инженера. Он, слегка улыбнувшись, подмигнул мне правым глазом.

Директор хлопнул ладонью по столу и, вставая, сказал в мой адрес: «Придётся мне с тобой говорить в другом месте».

На следующий день меня известила секретарша директора: «Вы с Виктором Павловичем в 11:00 едете на приём в Шанцеву в райком партии». В назначенное время мы с директором вошли в его кабинет и сели у стола, снова напротив друг друга. Шанцев начал разговор: «Виктор Павлович! Давай начнём с тебя».

     (Примечание. Меня всегда коробила эта «фамильярность», когда на правах «вышестоящей персоны» Шанцев так обращался к Виктору Павловичу, который был старше его на целых 20 лет. Особенно в присутствии третьих лиц.)

Виктор Павлович коротко сообщил о сложившейся ситуации, больше в интерпретации Владимира Ивановича. Когда он закончил, я ещё не успел и рта открыть, как Шанцев заявил в мой адрес: «Решайте всё сами, но на разногласия с руководством объединения, тем более открытые, ты не имеешь права. Ты обязан это понимать».

В директорской «Волге» мы с Виктором Павловичем не проронили ни слова, как по дороге в райком, так и по дороге обратно.

На следующий день по линии завкома было объявлено о проведении информационной конференции по вопросу «чёрных суббот». Перед началом конференции я провёл совещание членов парткома, на котором мы просто, без протокола, обменялись мнениями. Оно было единым – с людьми надо разговаривать. О состоявшихся в кабинете директора и у Шанцева разговорах я не сказал ни слова.

На конференции коротко выступил главный инженер объединения, который объяснил необходимость безусловного выполнения объединением Государственного плана 1989 года и просил всех исходить из этой задачи. Он также подчеркнул, что никакого принуждения к работам в чёрные субботы со стороны администрации не будет, как и потерь в зарплатах и оплате переработок.

Я, также коротко, выступил с общим мнением парткома, в котором просил понять и поддержать обращение администрации.

Конференция завершилась в течение 20-25 минут. Никаких голосований не проводилось, всё «было принято к сведению».

Обстановка на предприятии после конференции заметно успокоилась.

В.И. после разговора у директора, что называется, заимел на меня большой зуб.

Я при дальнейших плановых посещениях подразделений завода и КБ неоднократно получал от разных людей одобрение моей позиции в разговоре у директора. Откуда только о нём стало так широко известно?

Виктор Павлович ни разу к тем нашим разговорам не возвращался. И всегда относился ко мне с уважением и поддержкой в самые нужные моменты, которых у меня впереди оказалось немало.

      Хорошо помню, как отец – мудрый человек, родившийся в украинской глубинке, получивший в юности серьёзную болезнь вен ног на шахте в Донбассе, всю послевоенную жизнь и до самых последних дней отработавший на своей мебельной фабрике – узнав о том, что я стал секретарём парткома, сурово сдвинул брови и сказал: «Куда тебя понесло? Ты что, не понимаешь, что делаешь?».

Я ему ответил тогда: «Но кто-то должен эту работу делать! Если меня избрали, то мой отказ был бы трусостью».

Отец, родившийся в апреле 1919 года, умер в Москве в апреле 1993 года. Немного не дожив до событий сентября-начала октября того «расстрельного» года…