Я хочу немного отодвинуться от костра, уж больно припекает. Поворачиваюсь и неожиданно замечаю два ярких звериных глаза, пристально наблюдающих за нами из темной глубины стланиковых зарослей. Хватаю горящее полено, но слышу спокойный голос Улукиткана:
- Не надо - это Турген.
Рыжий пес, с опаской поглядывая на нас, приближается, обрадованно ластится к старику. Улукиткан задумчив.
- Когда шел сюда, думал: может, больше не встретимся. Я вернусь в свое стойбище, старому мало дел остается в тайге, не ходить больше по ней... А ты куда путь потянешь? - Видно было, что этот вопрос давно занимал Улукиткана.
- На Таймыр, в тундру.
- Это далеко?
- У Ледовитого океана.
- Ую-ю, - протянул он, и его лицо омрачилось.
Помолчали.
* * *
Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:
Ссылка на видео: https://youtu.be/EaYxSpnqNEE
Здесь можно слушать без тормозов и замедления:
https://boosty.to/webrasskaz - Веб Рассказ на Boosty
* * *
Улукиткан расшевелил огонь, поднял дрожащей рукой кружку со спиртом, глянул на Василия Николаевича, на меня и заговорил тихим голосом, который лился из самой глубины его существа.
- Много лет назад я пришел к тебе, - он поворачивается в мою сторону, - чтобы показать Ивакский перевал. На перевале ты сказал: "Останься с нами". Я остался. Мы долго ходили по тайге, лазили на большие горы, таскали вьюки через болота, были там, куда люди совсем не ходили. И все-таки мы живыми вернулись назад... Что было плохо -- забудь, хорошее носи в сердце. Теперь уедешь, моя душа всегда будет болеть за тебя.
Старик дважды глотнул из кружки, не дыша, запил спирт холодной водой.
Мне хотелось многое сказать старику, хотелось поблагодарить его за все доброе, что он сделал для нас в долгие годы скитаний по земле его предков.
Мы учились у него понимать природу, учились у него человечности, нам хотелось походить на этого человека, не знающего, что такое ложь, лицемерие, слабость!
Спасибо тебе за все, хороший ты мой человек!
Но как мне сказать тебе обо всем этом? Ведь тебе просто не понятно, например, что можно быть и дурным человеком... Я отвечаю на своеобразный тост старика:
- Мы прилетели сюда попрощаться с тобой, Улукиткан. Пусть твой чум, твоя тропа, твое большое сердце не знают лиха. Как бы мне хотелось, чтобы снова наши тропы сошлись в этой короткой жизни.
- Другой в твои годы из чума не вылазил бы, а ты еще проводником ходишь. Живи долго, старина, ты ещё нужен людям. За твое здоровье! -присоединяется и Василий Николаевич, выпивает спирт, машет головой, кряхтит.
Старик молчит, чуть прикрыв глаза тяжелыми веками. Я смотрю на его морщинистое лицо, освещенное дрожащим светом костра, на шишковатые кисти рук, на истрепанную донельзя одежонку.
Ведь Улукиткан едва ли не последний из эвенков, досель не расставшийся с жизнью кочевника. Умрет он, и с ним бесследно исчезнет многое из жизни этого самого древнего народа Сибири, никогда не имевшего своей письменности, запечатлевшего свою историю и самобытность лишь в сказках да легендах. Поэтому мало мы знаем о своеобразной, многовековой культуре эвенков, о их непримиримости к рабству, о традициях и обычаях.
Мне грустно. В последний раз ночую я у костра с этим мудрым старцем. Видимо, это понимает и он. Мы так сроднились за эти годы, стали настолько близкими, необходимыми друг другу, что просто еще не можем представить, как разойдемся навсегда.
Расстилаю спальный мешок рядом с ним -- голова к голове. Улукиткан набивает олочи сухой мягкой болотной травой, чтобы утром, не мешкая, обуться. Потом пододвигается к огню и сушит портянки. Вот сидит рядом со мной на оленьей шкуре с поджатыми под себя ногами, маленький, сухонький, почти прозрачный, с иссеченным морщинами лицом.
- Альгому вспомнил, - вздохнул он. - Там осталось детство и могилы предков, их следы на тропах. А тут, - он кладет ладонь на сердце, - тут боль, что ни разу не вернулся к этим родным местам. Птица вон как далеко улетает, но гнезда своего не забывает.
- У тебя еще есть время, побывай на своей родине.
- Никто не знает, что будет завтра. Буду жив - утром обязательно пойду на самый верх перевала, может, с горы увижу Альгому.
- Меня возьмешь с собой? - обрадовался я.
- Альгома тебе - чужое горе, зачем напрасно маять ноги?.. Я пойду наверх один. С горы, наверное, узнаю место, поклонюсь ему. Может, боли в сердце не останется. Старики никогда не думали, что жизнь эвенков так изменится, вот бы сейчас встали, посмотрели, эко удивились бы.
- Ты жалеешь о прошлом? Думаешь, эвенкам хуже оттого, что они перестали кочевать?
Старик поёжился, будто я разбередил его больное место.
- Об этом нечего жалеть. О другом думаю. Молодые забывают наши обычаи, нужные людям, которые должны ещё жить. Раньше у эвенка ничего не было только для себя. Еда, ружье, шкура, снасти - бери, что тебе надо, спрашивать хозяина было не положено. Никто никого не обманывал. Ты сильный - давай больше. Добыл зверя - тащи на стойбище, дели всем поровну. Рыбу поймал - тоже на всех. Только ему за добычу голову зверя и шкуру сверх его доли давали да ещё за удачу от всех ему доброе слово говорили. То был правильный закон, закон тайги. Его никогда не должны забывать люди...
- Ты прав, такой закон нужен всем людям. Его создала жизнь, испытанная в течение многих веков, и без него вряд ли кочевники дотянули бы до наших дней.
- У них не было бумаги, букв, чтобы писать слова, все обычаи держали в голове. И школа была другая, которая показывала, как жить в тайге. Каждый проходил её, учился пускать стрелу по зайцу, настораживать снасть, подманивать на пикульку кабаргу, запирать берлоги. Потом их спрашивали старики, как они научились это делать. Могут быть кормильцами семьи или ещё надо учиться. Не каждому парнишке сразу везло назваться охотником. Поэтому эвенки хорошо знали тайгу, сильные были и не искали другой жизни.
Улукиткан задумался. Мы сидели молча. Я смотрел на его лицо, освещенное трепетным пламенем, и тоскливо думал о том, как мне будет недоставать в жизни дружбы с этим мудрым старцем.
-- Но в обычаях наших было и такое, что не нужно теперь, - продолжал Улукиткан. - Раньше без этого нельзя было обойтись... Когда на стойбище приходил голод, мор, когда даже самый сильный не мог добыть еду, тогда слабым старикам, которые уже не охотились, кормились тем, что добывали молодые, - намекали, что они сделали своё в жизни: родили детей, научили их всему, что сами умели и знали, и теперь должны уйти из стойбища. Хорошие слова говорили больным и калекам, советовали и им уходить. Так нужно было, чтобы остальные остались жить и продолжали род... Это был долг. Тех, кто должен был умереть, не уговаривали. Уходили такие из чумов в самую стужу, без огня и без пищи, не жить уходили. Тогда этот закон был правильным для кочевников, его тоже сделала сама жизнь. Теперь он не нужен...
- Все это мне понятно так же, как и твоя боль, что забываем хорошие обычаи. Но согласись, Улукиткан, жить-то теперь стало лучше эвенкам?
- Ты правильно сказал. Жить всем куда с добром стало. У каждого своя изба, на стойбище есть и школа и больница, за товарами не надо далеко ходить - магазин рядом. Кто побежит от такой жизни? Кочевать хорошо было раньше, когда в лесу было много зверя, ягод, птицы. А теперь тайга бедная стала. Маток убивают, телят глушат, ничего не жалко, будто чужое! Неправильно делают. Пошто не наказывают таких разбойников? Надо отобрать ружья у всех, которые разоряют тайгу, не смотрят, когда можно охотиться, когда нельзя, по кому можно стрелять, а кого нельзя трогать. Таких даже пускать в тайгу не надо. -- Улукиткан хотел ещё что-то сказать, но лишь безнадежно махнул рукой и вдруг тихонько попросил: - Давай маленько спирта, вот столько. - Старик показывает кончик пальца.
- Ты же после спать не будешь.
- Ничего. Когда я думаю о тайге, сон всё равно отлетает от меня. Спирт съест боль сердца...
Я достаю бутылку, лью тонкой струйкой в подставленную стариком кружку.
-- Ещё другую беду хочу сказать тебе, большую беду. Надо хорошо думать, чтобы эвенки не уходили от своих стойбищ, где у них всё есть. Чтобы они были хозяевами тайги, умели жить в ней, больше пользы давали. А то молодые бегут от оленьих стад, от пушного промысла, будто в чужой стороне их радость, а не тут. Потому что в школах их учат не тому, что надо эвенку, и они, как марал во время гона на рев охотничьей трубы, бегут из тайги в городскую жизнь и не понимают, что это худо - бросать свое стойбище, тайгу. - Голос старика звучал всё глуше, всё тише, видать, нелегко ему высказывать эти давно его мучающие думы о покинутой когда-то родной Альгоме, о судьбе своих сородичей.
Разговор оборвался. Тихие дуновения ветра легонько раздували синие вспышки костра. К полуночи воздух становится всё более чистым и чутким. В нём еле уловимый шорох курумов, медленно сползающих с вершин в провалы. На юге резко и густо синеет полоска льдистого неба. Тонко пахнет из ложбин свежим снегом. Слышно, как далеко внизу Утук ворчит, срываясь с гладких валунов и убегая в темноту.
- Спать надо, - говорит старик усталым голосом и, поднявшись на ноги, осматривает всё ещё чёрное небо. - Человеку сон прибавляет силы, как медведю - голод, птице - страх.
Засыпая, я снова и снова думал о том, что навсегда покидаю эти места и что слова: Становой, Алданское нагорье, Джугджур, Селиткан, Сага, Шантари, Ямбуй - теперь будут звучать для меня как старинная, родная песня.
Прощай, Альгома!
Советская проза.
Это отрывок из книги - Последний костер.
Автор Григорий Анисимович Федосеев.
Григорий Анисимович Федосеев (1899 - 1968) - русский, советский писатель, инженер-геодезист.
Книги:
1. Мы идём по Восточному Саяну (Как Сибирь наносится на карту) // Сибирские огни : журнал. 1949-1950.
2. Таёжные встречи. - издана в Новосибирске, 1950.
3. Загадки леса. - Новосибирск, 1953.
4. В тисках Джугдыра. - Новосибирск: Книжное издательство, 1956.
5. Тропою испытаний. - М.: Детгиз, 1957.
6. Глухой неведомой тайгою. Записки путешественника. - Краснодар: Книжное издательство, 1960.
7. Смерть меня подождёт. - Новосибирск: Книжное издательство, 1962.
8. Пашка из Медвежьего лога. - М.: Детская литература, 1964.
9. Злой дух Ямбуя. - М.: Молодая гвардия, 1966.
10. Последний костёр // Роман-газета : журнал, 1969. № 24 (646).
11. Меченый. - Новосибирск: Книжное издательство, 1989.
По книге Злой дух Ямбуя - в 1978 году, на киностудии им. М. Горького, режиссёр - Борис Бунеев, снят фильм - Злой дух Ямбуя.
Память:
В Новосибирске на здании НИИ геологии, геофизики и минерального сырья по адресу Красный проспект, дом 35, где с 1937 по 1956 год работал писатель, установлена мемориальная доска.
В честь изыскателей трассы БАМ Григория Федосеева и Александра Побожия названы одноимённые разъезды на магистрали.
* * *
В детстве-юношестве прочитал книгу Злой дух Ямбуя и мне название и сюжет книги запомнились навсегда.
На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!
Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.
До свидания.
Оценили 9 человек
16 кармы