Путин в поисках нового народа

Не только народ может разочароваться в правительстве, но и правитель в народе. Предыдущие годы были посвящены попыткам привязать к себе пассивное большинство, но оно ненадежно в случае кризиса при передаче власти. Последние месяцы отмечены попытками найти и привязать к себе лояльное активное меньшинство

В последнее время слово «стабильность» исчезло. Не то чтобы пропало совсем из государственной речи, но как-то проредилось, подвинулось из центра в бок, из всеобъемлющего стало специализированным. У него теперь место скромнее и значение уже.

За три часа большой пресс-конференции Путин упомянул стабильность четыре раза, два из них отвечая про Китай, один – про международную обстановку и один – про политику Центробанка. В майском указе лишь однажды речь заходит о стабильности, но исключительно макроэкономической, за четыре с половиной часа прямой линии тоже один раз – о налоговой. В декабрьском выступлении на съезде «Единой России» ее вообще нет.

Раньше «стабильность» была почти синонимом России, ее защищали, за нее грозили дать отпор, пугали ее потерей: чужой не надо, но своей ни пяди не отдадим. И вот она больше не синоним. Стабильность теперь не вообще, а международная или макроэкономическая.

Слово, которое было ключевым для описания пакта между топ-менеджментом страны и ее лояльными работниками, между властью и дисциплинированным большинством, отодвинуто на терминологическую периферию – за границу, в Китай, в область финансов. Это лингвистическое свидетельство попытки переоформить отношения. Уволить народ нельзя, можно попытаться перезаключить с ним трудовой договор. Камень, который был главою угла, выпал: ему ищут замену.

Усталость от народа

Разбирая кризисы политических режимов, часто говорят, что народ разочаровался во власти, в правителе, приводят цифры, рисуют графики. Однако движение может идти и во встречном направлении: это часто взаимный процесс. Не только интеллигенция разных стран соединяется и сетует, что народ оказался не на высоте, но и политическое руководство, даже сам лидер нации после долгих лет лидерства может испытывать сходные чувства.

Каждый раз, когда Путину указывают на недовольную молодежь с митингов Навального или из интернета, он отвечает, что есть другая, настоящая, правильная, созидательная, а не разрушительная молодежь, которая не протестует, а учится. С ней он встречается теперь по нескольку раз в год, награждает, приводит примеры: этот придумал, тот победил, третий – спас.

Нет никакой гарантии, что те, кто сделали или спасли, – непременно из группы поддержки. Победитель математических олимпиад в «Сириусе» вышел в протестной майке, но его деятельность не сводится к протесту, в центре другое; значит, это правильный школьник, тем более другие с ним рядом одеты нейтрально.

Но ведь точно так же можно посмотреть не только на молодежь, а на весь народ. Каждый раз, когда показывают недовольный народ, можно ответить, что есть другой, правильный, который изобрел, изготовил, произвел, открыл, придумал, спас.

Не надо приводить недовольную молодежь с митингов как пример молодежи вообще, не надо приводить недовольный народ, народ-нытик, народ-конспиролог, когда где-то рядом, во всероссийском «Сириусе», должен быть, есть другой, лучший, деятельный, сознательный. Который не жалуется, не ждет раздач, кормит себя сам, ищет работу и понимает государственные интересы.

Поэтому когда Путину приводят жалующихся в качестве народа, он уже не столько бросается на помощь, сколько дает почувствовать ответное недовольство. Спорит с рабочими завода в Приморье об их зарплате («отдел кадров лучше знает», стенограмма удалена с сайта Кремля), называет недовольных дальнобойщиков серыми извозчиками, защищает повышение пенсионного возраста, подорожание ОСАГО и ЖКХ, оправдывает зарубежной практикой огромный отрыв зарплат топ-менеджеров от рядовых тружеников. Как заметила Татьяна Становая, «Путин перестал быть адвокатом народа и стал адвокатом элиты». Тон может быть более сдержанным или более самоуверенным, но направление ясно.

Мы видим Путина словно бы разуверившегося, охладевшего к народу, по крайней мере к той его части, для которой был создан бренд эпохи – «стабильность». Россия проходит этап не только разочарования народа в правителе, но и правителя в народе. Отношения предлагается пересмотреть.

Тоска по взаимности

Поворот режима к простым людям случился после разочарования в новорожденном среднем классе, который предательски отблагодарил за экономический подъем протестами 2011 года и лозунгом «мы здесь власть».

Ах вы? И Владимир Путин повернулся к тем, кто решает исход выборов, кто гораздо многочисленнее столичного среднего класса, с наказанием которого не стали медлить. Провозгласили предрассудки и обыденные реакции нестоличного большинства важнейшими национальными, а потом и глобальными ценностями, приняли репрессивные законы, поставили на место современное искусство, довершили начатую ссору с Западом, который и сам подхватил и перехватил инициативу: будьте как мы, будьте лучше нас.

Но и простой народ, как выяснилось по прошествии всего нескольких лет, оказался не на желанной высоте. Им удобно пугать столичную интеллигенцию, с ним удобно поддерживать власть, но совсем не так удобно делать многое другое.

Когда наказывали зажравшихся горожан умственного труда – тех, кому больше всех надо, тех, кто тут самый умный, простой народ – в лице своих заводил – радовался и иногда – чаще пассивно, в форме выдумок, что бы с кем сделать, присоединялся к порке. Но так и не сформулировал, на что он готов сам. Выяснилось, что мало на что в общем-то готов.

Народ, как оказалось, хочет пассивной социальной справедливости и распределительного покоя, работы без большого труда, зарплаты без поиска работы, ранней долгой пенсии. А на вопрос, где взять, дает универсальный ответ: да вот же у забравших наше народное добро капиталистов и возьмите. Однако по мере того как экономика становится все более государственной, а капиталисты все больше замещаются кремлевскими менеджерами и дружественными, патриотически настроенными бизнесменами под западными санкциями, этот ход мысли выглядит все более опасным.

Народ продолжал хотеть капиталистического потребления при социалистическом распределении и под разными предлогами уклоняется от капиталистического труда и перехода государственных сервисов на более рыночные способы работы, воспринимая рыночную организацию жизни как норму там, где она выгодна, и как временное недоразумение, где невыгодна.

А власти хочется делить ответственность и в провалах, а не только в успехах. Не так, что когда хорошо – это мы, а когда плохо – это они, правительство, Кремль, чиновники. А бывает, что выходит хорошо, а им все равно не так. Хочется, чтобы народ разделял государственные интересы, умел жертвовать, ценил крупицы откровенности.

Усложнение народа

От народа можно было бы ждать хотя бы патриотического порыва, но и он случился в пассивной форме радости от просмотра крымских новостей. Уже собрать людей на безвозмездный массовый праздник с самого начала было непросто. Еще большей проблемой оказалось заставить патриотически настроенное большинство серьезно вложиться в борьбу за Украину.

Народ по обе стороны границы не пошел освобождать Донбасс и восток, не пошел, когда возник случай, восстанавливать свою правду, а позволил Западу установить свою. Пришлось опираться на профессионалов и маргиналов, где последние прикрывали первых.

Неудача «русской весны» и слабая готовность населения по обе стороны границы – патриотического в России и пророссийского на Украине – взять на себя материальные и человеческие издержки борьбы за Украину могла стать таким же поворотным моментом для разочарования в пассивном большинстве, каким зимние протесты 2011 года стали в отношении столичного среднего класса.

Заводилы готовы были просить (а то и требовать) под свои выдумки денег, но такие желающие были и до них, и будут после них, а на результат надежды все меньше. Хоть Холманских и грозил зимой 2011 года привезти в Москву ребят с Уралвагонзавода разобраться с протестами и защитить стабильность, в Кремле теперь отлично понимают, что никакие настоящие ребята никуда бы не поехали, пришлось бы везти переодетых фээсбэшников.

Крым и Сирия сделаны профессионалами и получились; Восточную Украину оставили народу, и она не получилась. В результате площадной популистский эксперимент сворачивается, а опора на народ в широком, не избирательном смысле слова заменяется на поиск профессионалов среди народа – тех, на кого можно опереться, или конструирование правильного народа профессионалами. «Ночным волкам» нынче не дают президентского гранта.

Владимир Путин не разлюбил народ, это все равно что разлюбить Россию, которую тогда незачем возглавлять. Редкий правитель признается в нелюбви к народу. Нельзя не любить народ, когда о его гражданской неполноценности рассуждает так много твоих собственных критиков внутри и снаружи.

Другой народ взять негде, надо переделывать тот, что есть. Но вместо восходящего потока народной воли, на которую прежде строили планы, чтобы удержаться в разреженных слоях политической атмосферы, вновь принята как данность ограниченность материала, с которым приходится работать.

Если недавно принимали народ с его ценностями и чаяниями как дарованное свыше благо, теперь он, разумеется, не стал неизбежным злом (народ как зло слишком интеллигентская, догматическая оппозиционная концепция, чтобы с ней сойтись), но в нем снова видят инертную среду, неподатливое вещество.

Про политические режимы часто говорят, что они оторваны от реальности, но, с точки зрения представителей самих режимов, это народ оторван от реальности: плохо представляет себе свое настоящее положение в мире.

Люди рассуждают исходя из того, как есть, а топ-менеджмент режима исходит из того, как бывает и что могло бы быть на этом месте. Или, вернее, так: люди думают о том, как могло бы быть в утопических прекрасных сценариях, а он – в антиутопических реальных. Они сравнивают с тем, как бывает лучше, а он с тем, как бывает хуже.

Деятельный народ

Всем ясно, что при нынешнем уровне зарплат и пенсий незазорно попросить о повышении. Но хочется, чтобы это сочеталось с собственными усилиями. К тому же, когда многие вокруг бедны, тянет отвернуться от жалующихся, от тех, у кого всегда нет, к тем, у кого что-то есть или может быть. Когда большинство не желает быть на высоте прорыва, хочется найти кого-то, кто на высоте.

Вся логика разочарования в пассивном просящем большинстве разворачивает и выталкивает Путина в сторону все более громких похвал волонтерству, к поискам такого народа, который не сидит в ожидании раздач и повышении минимальной зарплаты, а, оглядевшись по сторонам, сам берется за какое-нибудь дело. Не ждать указаний от государства, а брать судьбу в свои руки, предложил Путин в декабре 2018 года на открытом уроке в Ярославле.

Отсюда попытка расширить властный экономический кругозор, стремление включить в поле зрения крафтовую экономику, про которую удачно напомнил Константин Гаазе применительно к современной России, – производство вещей, событий и услуг, рассчитанное на индивидуализированное, диверсифицированное потребление: антиконвейер внутри рынка, пострынок. Правда, это расширение кругозора подразумевает и включение в налоговый оборот: речь же идет о сознательных в отличие от несознательных.

В результате складывается более сложный образ представителя народа. По сравнению с периодом площадных популистских экспериментов, последовавших за зимой 2011/12 года, народ выглядит разнообразнее.

Пассивный народ хорош для продления полномочий, но плох для транзита. В случае кризиса он обычно – от Филиппин до Лиссабона – позволяет перехватить инициативу активному меньшинству. Значит, нужно расширять зону поиска большинства, брать его не только там, где прежде привыкли, но и в других, новых местах. Этим сейчас власть и занимается.

Предыдущие годы были посвящены попыткам привязать к себе пассивное большинство, но оно ненадежно в случае кризиса при передаче власти. Последние месяцы отмечены попытками обнаружить, идентифицировать и привязать к себе активное меньшинство. В надежде, что новоприбывшие не будут сильно торговаться.

ИСТОЧНИК