Россия борется с фашизмом до последней свастики, Украина – с коммунизмом до последней звезды. Успехи налицо. Открылась бездна, звезд полна, и тут же закрылась. В Москве завели дело на лавочников из универмага Детский мир за то, что продавали солдатиков в немецкой форме. В Смоленске оштрафовали журналистку за то, что вывесила у себя на странице «ВКонтакте» фотографию времен войны, а на ней – собственный дом с немецким флагом. Нацисты, надо полагать, оккупировали Смоленск под ооновскими. На Украине собираются с пользой потратить первый транш МВФ на переименование городов и сел, содержащих слово «красный», срывают вывеску станции метро, названной в честь маршала Жукова, провинившегося тем, что взял гитлеровский Берлин, пишут краткий курс истории национальных страданий и радуются убийству писателя Бузины, который уверял, что были между Переяславской радой и Евромайданом свои скромные радости. Про последние киевские убийства незачем долго говорить. Всерьез пугает, когда не чекисты, не чиновники и даже не простой народ, а вроде как интеллигенты убеждают друг друга, что убивать врагов государства на улицах собственных городов, во дворах и подъездах неприятно, но в общем правильно. Дальше следует подробное и глубоко эшелонированное перечисление доводов и причин, почему в их совершенно особом случае это правильно. Но дело в том, что мне, как и всем, кто находится вне контура бреда, совершенно неинтересно, что там за словом «правильно» дальше. Законы военного времени – тоже законы, и дворовая расправа выходит даже за их широкие пределы. Тем более что действие этих законов всегда хочется распространить на всех, кто тебе не мил.
Убийство Олеся Бузины зеркально соответствует убийству Немцова, хотя взгляды убитых противоположны и сторонники обоих, вероятно, оскорбятся сравнением. Украинцы смеются над желанием русского патриотического большинства за любой неприятностью, за любым пятном на светлом лике отчизны искать происки внешних врагов. И тут же с двойным удовольствием предаются тому же занятию, когда речь идет об украинской родине-матери. «Западные спецслужбы и их украинские пособники расстреляли своего агента Немцова на фоне Кремля, чтобы опорочить Путина», – это нелепо. «Российские спецслужбы вместе со своими пособниками из Партии регионов убили своего агента Бузину к прямому эфиру Путина, чтобы опорочить Украину», – это говорится всерьез, тут и думать нечего, по-другому и быть не могло.
Суммирую прочитанное в украинских статьях на тему – не во всех, но едва ли не в большинстве. Путин убил Бузину, на то он и душегуб, но это он правильно сделал, потому что покойник был порядочной мразью: писал и говорил неприятное, ходил в эфир российских каналов и сочинил непочтительную книгу про национального поэта Шевченко, а за это, известно, и убить мало, хотя для начала за эту книжку патриоты его просто побили, как и принято в цивилизованных странах. Там-то, известное дело, выразился неучтиво про лорда Байрона – сразу в Тауэр, а если полисмены замешкаются и мерзавца вовремя не осудят, то соседи поколотят и спустят тело вниз по Темзе: пусть мимо народа плывет труп врага национальной литературы, люди ждут. Поэтому нечего властям медлить: сидел бы недоброжелатель Байрона в тюрьме, был бы жив, глядишь, вышел бы к пенсии подышать воздухом свободы напоследок, когда соседи поуспокоились.
Вообще, сидели бы все, кто нам не нравится, по тюрьмам, целее бы были. «Посади регионала, спаси ему жизнь» (в русской версии заменить на «либерала»). А то, что русские Парфенова за «Живого Пушкина» еще не осудили, что Сорокина за постоянное надругательство над классиками святой русской литературы не проучили кулаками, так это потому, что они рабы и недостаточные европейцы. Вот советский суд Андрея Синявского за изменнические «Прогулки с Пушкиным» посадил. Зато единственный португальский нобелевский лауреат в области литературы Жозе Сарамаго еще в 2007 году агитировал за то, чтобы родная Португалия объединилась с Испанией, и мирно закончил жизнь на Канарах в возрасте 88 лет. Видимо, вовремя свалил из этой страны. Так ему и надо И Немцов, и Бузина выражали взгляды, неприятные национальному большинству, которое чувствует себя меньшинством в осажденной крепости.
Я размышлял год назад о том, почему любому большинству так важно почувствовать себя меньшинством. И нашел единственно возможное объяснение: это нужно для того, чтобы дать себе право на ненависть и расправу. Большинство нападает, меньшинство защищается. Тому, кто защищается, позволено больше. Когда представляешь себя меньшинством – выговариваешь себе право на призыв к расправе, на согласие с расправой, которую иначе поддержать стыдно. Именно поэтому представители пропутинских 86% постоянно подчеркивают, что они – жалкая кучка смельчаков рядом с разбушевавшимся либеральным океаном. Представитель большинства – почти гарантированно победитель, а победитель должен быть щедр, но делиться не хочется. Этой щедрости победителя не хватило свалившему власть Майдану. А за много десятилетий до этого – Советскому Союзу, освободившему Восточную Европу и тут же забравшему ее себе. Речь не о самих убийцах оппозиционеров – что с них взять, а о реакции широких слоев говорящей общественности, а она нынче вся грамотная и говорящая, не то что прежде, во времена подсечно-огневого земледелия.
Зрелость общества определяется не только способностью выйти на уличный протест против властей – уличный протест дело совершенно обычное и на Гаити: там вообще в течение столетия ни один правитель не окончил своего президентского срока на своем месте, да и живыми немногие. А в том, насколько побежденные чувствуют себя безопасно рядом с победителями, меньшинство с большинством, согласные с несогласными. И в России, и на Украине представители большинства радуются, что несогласные чувствуют себя под угрозой: правильно, так им и надо, пусть дрожат, ходят оглядываясь, уезжают из нашей страны, если им тут не нравится. И украинское, и российское общество переживает период патриотической мобилизации. И вопрос, что делать, когда не хочется слышать мнение, отличное от собственного, они готовы решать схожим образом, подтверждая ненавистный украинцам тезис про «один народ».
Борьба с символами «У нас нет и не может быть фашизма, смотрите, как мы боремся с его символикой, – говорят в России. – Ни одна свастика не проскочит». Скоро будут в хрониках и художественных фильмах их затирать, как теперь мат запикивают. А то русские люди – они такие, увидят свастику и не устоят, сразу станут национал-социалистами. Одно только их от этого и удерживает, чтобы удариться оземь и обернуться серым фашистским волком, что соответствующих символов не видели. Фашизм, ясное дело, – это ведь свастика да пара рун, а больше и ничего. «Какой у нас фашизм, – говорят на Украине, – у нас ведь в правительстве и парламенте и евреи, и афганцы, и грузины, и кого только нет. А с коммунизмом успешно боремся: к штыку приравняли серп и молот». И то же самое, нельзя не приравнять: увидит украинец красное знамя и запишется добровольцем в Красную армию. В обоих случаях власти и активисты демонстрируют поразительное недоверие к человеку, характерное как раз для тоталитарных систем. Нельзя показывать символы, читать книги, смотреть фильмы, иначе соблазнятся.
И вот на Украине запрещают российские фильмы, а в России – голливудскую премьеру про сталинские 50-е, где русские, как всегда, и ныне дики. Однако же мир устроен таким образом, что явление переживает символ: символы меняются, явления остаются; можно скатываться к очередной версии фашизма с евреями в правительстве, под песни о победе, борясь со свастиками, можно соскальзывать к коммунизму без единой красной звезды. Коммунизм – это не советское название станции метро, это – свежий плакат с призывом донести на соседа за недостаточную благонадежность, какие появились недавно в украинских городах. Фашизм – это не Железный крест и руны, это любое состояние, когда символ важнее человека, большинство – меньшинства, государство – частного лица, а масса выше любой личности, кроме вождя. Ненависть к любой другой нации или стране, не обязательно темнокожим или евреям.
Национальная идентичность, построенная на презрении к чужому народу или культуре, – так или иначе всегда разновидность нацизма. Странно думать, что называть евреев или кавказцев неполноценными – фашизм, а писать то же самое про русских или украинцев – нет. Современная Европа началась со взаимного признания культурной равноценности Франции, Германии, Британии. Фашизм – это, среди прочего, запрет свободно рассуждать о собственной истории, невозможность создавать современное искусство, гонение на смех над собой: мне двойной пафос с сиропом, пожалуйста. Все это можно проделывать под любой символикой: старые тоталитарные практики могут вернуться под новыми символами и с новой стороны. То, что названо реставрацией советской античности, произошло в России совсем не под красным флагом и не под руководством коммунистов, которых панически боялись в 90-е, а под сериалы, прославляющие белогвардейца Колчака, цитаты контрреволюционного философа Ильина и с Солженицыным в школьной программе. Вспомнил странный упрек Парфенову по поводу фильма «Цвет нации»: мол, опять идеализирует прошлое, а от этого у нас все и беды. А весь-то фильм как раз о том, насколько это невозможное дело – реставрировать прошлое.
Там, где мы прекрасно представляем себе, что такое секретарь по идеологии или полковник КГБ, а сочетание слов «действительный статский советник, камергер двора» нам ничего, в сущности, не говорит, восстанавливая «камергера двора», мы будем до бесконечности возвращать секретаря по идеологии и полковника. Ровно так на наших глазах попытка вернуть церкви дореволюционную имперскую роль оборачивается реставрацией парткома. Партком можно вернуть и под разговоры о демократии и свободе. Арабский мир и Африка под такие разговоры сплошь и рядом поменяли колониальные режимы, которые были, разумеется, формой несвободы, на собственные левые и националистические диктатуры. В большинство латиноамериканских конституций когда-то вписали правило одного президентского срока, чтобы исключить узурпацию власти; но оказалось, что захватить власть можно хунтой или партией и просто для вида менять первых лиц.
Постсоветская Средняя Азия из-под власти КПСС попала прямиком под власть местных султанов и их семей. Иран, освободившись от авторитарного и коррумпированного шаха, сделал все, чтобы разрушить любые следы личной монархической власти, но оказался совершенно беззащитен перед властью клириков. По тому же краю теперь идет арабский мир: освободившись или пытаясь освободиться от диктаторов, арабские страны тут же начинают заваливаться в сторону религиозного государства и просто ИГИЛа, который лютует на площадях, расчищенных от статуй Саддама Хусейна. Борьба с советским по привычке кажется нам борьбой за свободу, но можно быть антисоветским и несвободным: как говорил по сходному случаю Довлатов, «советский, антисоветский – какая разница». Можно быть и антифашиствующим нацистом. Борьба с символами прошлой несвободы не уберегает от ее новейшей версии.
Александр Баунов
Источник http://carnegie.ru/2015/04/20/...
Оценил 1 человек
2 кармы