"Жизнь, в которой есть Бах, благословенна..."

Детство и юность  Веры Лотар (Vera Loutard) прошли в Париже. Девочка чуть ли не с рождения играла на рояле, уже в 12 лет выступала с оркестром всемирно известного дирижера Артуро Тосканини, гастролировала по Европе и Америке, а в 15 окончила Венскую академию музыки. Выйдя замуж за французского коммуниста, она неожиданно для себя оказалась в сталинском СССР.

В 1937 мужа арестовали, а Вера стала ходить по инстанциям и требовать его освобождения. Кончилось это тем, что ей дали 8 лет как "члену семьи изменника родины".

«Вера Августовна очень образно рассказывала, как она ходила по инстанциям, требуя освободить мужа. Трудно представить себе, как она изъяснялась на своем ломаном русском языке, практически не зная его. «Я им говорила: «Вы дураки и идиоты. Неужели вы не понимаете, что он ни в чем не виноват? Что он честный человек и приехал помогать советской стране строить социализм?» Кому-то это надоело, и ее тоже арестовали как жену врага народа», — вспоминал Михаил Качан, профессор, член-корреспондент РАЕ, писатель. Он был близко знаком с Лотар-Шевченко.

Уже после освобождения Вера узнала, что двое сыновей Шевченко погибли при бомбежке. Один из детей, Денис Яровой (он взял фамилию родной матери), выжил и через какое-то время оказался в Москве. Вера заочно поддерживала с ним связь после освобождения. Насколько тесным было это общение, сейчас уже не узнать: Денис Владимирович умер в 1991 году. Известно лишь, что в Сибири, где вторую половину жизни провела Вера Августовна, он никогда не жил.

Вера Лотар-Шевченко провела в лагерях восемь лет: арестовали ее в 1942 году, освободилась она в начале 1950-го. Ей в каком-то смысле «повезло»: трудовую повинность она отбывала на кухне. Однако годы мытья посуды в ледяной воде имели страшные последствия — пальцы пианистки были поражены артритом.

«Из лагерной жизни она хорошо помнит кухню, где ей пришлось работать много лет. «Я там переворачивала тысячи котлет», — не раз говорила она. И помнила женщин, узниц лагерей, которые всегда хорошо относились к ней, поддерживали ее, давали ей теплые вещи. «Если бы не они, я бы не жила», — говорила Вера Августовна. Для них она всегда оставляла на своих концертах два первых ряда. На всякий случай. Если они придут. Бесплатные места. Она их оплачивала сама — покупала билеты», — вспоминает Михаил Качан.

Вера Августовна рассказывала, как мечтала играть все эти годы и «играла» на любых досках, на кухонном столе — как на клавиатуре рояля, любую свободную минуту, чтобы не забыть.

В начале 1950-х в Нижнем Тагиле она вышла на свободу. Тогда и произошел тот самый эпизод в музыкальной школе, поразивший и учеников, и преподавателей. В музшколу Веру Лотар-Шевченко устроить согласились, но вначале не педагогом — бывших заключенных на преподавательскую работу не брали, — а «иллюстратором» на уроки музыкальной литературы. Преподаватель рассказывала ученикам о произведении, а Вера Августовна его исполняла. Потом ей доверили и преподавание. Давала она и частные уроки.

«Директор музыкальной школы № 1 с удивлением рассматривала странную посетительницу в тюремном наряде, которая, путая русские и французские слова, просила допустить ее к фортепьяно „играть концерт“. Гостья сбросила ватник и некоторое время молча сидела, осторожно касаясь клавиш натруженными изуродованными руками. И вдруг раздались мощные, торжествующие звуки бетховенской сонаты. Сбежались дети, педагоги, уроки прекратились. А пианистка все играла и играла, ни на кого не обращая внимания. Она была похожа на изголодавшегося человека, которому дали наконец кусок хлеба» — так вспоминала о первой встрече с Верой Лотар-Шевченко Татьяна Гуськова, бравшая уроки музыки у выдающейся пианистки, когда та жила в Нижнем Тагиле.

Это было самое начало 1950-х. Веру Лотар-Шевченко только что выпустили из лагеря. В Москву и Ленинград вернуться не разрешили. После освобождения она первым делом отправилась туда, где можно было играть.

— Работа учительницей музыки, не сомневаюсь, давала Вере Августовне не только заработок. Контакты с семьями интеллигенции, руководящего состава горно-металлургическо-заводского города помогали неприспособленной к советской действительности, плохо говорящей по-русски, беспомощной в бытовом смысле немолодой женщине «врастать» в жизнь чужой страны, — говорит Георгий Угодников.

У Лотар-Шевченко было больше десяти учеников. Георгий Угодников вспоминает, что их семьи дорожили знакомством с пианисткой, помогали, чем возможно, и обязательно старались накормить домашней едой.

— Я стал заниматься с Лотар, лишь немного освоив азы фортепиано. Позволю себе высказать мнение: Лотар-Шевченко не была пригодна к педагогической работе с детьми, — рассказывает Георгий Угодников. — Она сама — из вундеркиндов, её путь в музыку был нестандартным. А восприятие музыки обычными подростками для Лотар, думаю, было непостижимо. Возможно, многие вещи казались Лотар-Шевченко настолько очевидными, что она предполагала, что и любой ребенок знает о них от природы. А методики обучения, отработанные в советской системе музыкальных школ, ей были неизвестны.

На уроках — ни слова о теории, вспоминает он. К тому же существовал и языковой барьер: в те годы Вера Августовна русским свободно еще не владела, а хорошо усвоенный словарь ГУЛАГа для музыкальной школы не годился. Так что часто все объяснений сводились к вскрикам: «Палцы, па-алцы!» и к показам, как должен играться фрагмент.

Все эти годы для Лотар-Шевченко главным оставалось одно: вернуть пианистическую технику и выйти на сцену.

— В Нижнем Тагиле она восстановила технику, работая до крови из-под ногтей. Помню, после её поступления в филармонию кто-то мне сказал, что она представила репертуарный листок, где было 200 крупных форм, — рассказывает Георгий Угодников. — Мечта о возвращении в концертные залы, к слушателям не покидала её ни на минуту. Иначе невозможно объяснить, как удалось возродиться к концертной деятельности пианистке, которой в то время было уже за 50, несмотря на то что она долгие годы была лишена возможности даже прикоснуться к клавиатуре.

На зарплату преподавателя музыки в те годы прожить было невозможно, даже с такими скромными запросами, как у Веры Августовны. Кто-то посоветовал ей обратиться в драматический театр. Ее приняли концертмейстером. И даже дали маленькую комнату в коммунальной квартире, где жила семья театрального артиста.

Как раз в то время в новый тагильский театр пригласили молодого режиссера Владимира Мотыля. Вера Августовна подбирала и исполняла музыку к его спектаклям. Когда Мотыль стал известным кинорежиссером, он одному из коллег подсказал снять документальный фильм о Лотар-Шевченко, а другому — включить некоторые события из ее жизни в сценарий художественной ленты. Сам же Владимир Мотыль рассказывал, что в образе француженки Полины Анненковой-Гёбль, героини его фильма о декабристах и их женах «Звезда пленительного счастья», есть черты Веры Лотар-Шевченко. Журнал со статьей о картине он подписал для Веры Августовны: «Образ Полины я делал с вас, Вера!»

В начале 1960-х она переехала в Барнаул и стала солисткой Алтайской краевой филармонии.

В декабре 1965-го Лотар-Шевченко давала сольный концерт, играла Баха и Дебюсси. Сочетание этих имен привлекло внимание журналиста «Комсомольской правды» Симона Соловейчика.

— Рядом со мной на концерте сидел черноволосый мужчина лет 35−40, — вспоминает Борис Ярвелов. — Вёл он себя во время звучания музыки довольно нервно: крутил головой, никак не мог успокоить свои руки, будто мог что-то добавить к звукам рояля… И постоянно задавал мне вопросы вроде: «А кто эта пианистка? А давно ли она в Барнауле? А почему так мало людей в зале?» Поняв, наконец, мое нежелание общаться, представился: «Сима Соловейчик». И увидав, что это не произвело на меня ни малейшего впечатления, добавил: «Корреспондент «Комсомольской правды».

Вскоре вышла статья Симона Соловейчика «Пианистка». После нее начался совершенно новый этап жизни Веры Лотар-Шевченко.

Михаил Качан вспоминал: когда увидел статью о Лотар-Шевченко, у него «немедленно мелькнула мысль: как бы ее завлечь в Академгородок. Здесь бы она ожила. Академгородок — это именно то место, где должны жить такие люди». 

Любовь Качан вспоминала о своих впечатлениях от первого концерта Веры Лотар-Шевченко в Новосибирске: «Гаснет свет, и на сцену выходит скромно, даже буднично одетая сутулая пожилая женщина. Она приближается, и вас охватывает ощущение, что по сцене движется пылающий факел. Выкрашенные хной ярко-рыжие волосы, подрумяненные щеки, но, главное, глаза, горящие таким неистовым светом, что от них трудно оторваться. Она устраивается поудобнее, кладет руки на клавиши, вы переводите взгляд на них и… вас охватывает оторопь. Узловатые, изуродованные артритом пальцы. Что можно сыграть такими руками? И тем более изумляет и потрясает то, что слышишь после первых же звуков. Это можно назвать только одним словом: волшебство — победа духа над немощным телом».

— С Верой Августовной меня познакомил Кирилл Тимофеев, профессор Новосибирского университета и страстный меломан, — вспоминает Николай Гладких. — Вокруг Кирилла Алексеевича было много молодежи — школьников и студентов, и кроме специальных занятий мы ходили на концерты, слушали пластинки. А Лотар-Шевченко была в этом кругу, как сейчас бы сказали, «культовой фигурой». В ее маленькой квартире собирался академгородковский культурный «бомонд». На домашних концертах она исполняла свою программу, потом выполняла заявки гостей. Затем все перемещались в другую комнатку, пили красное вино (мне, как еще школьнику, но уже старшекласснику, наливали чуть-чуть), кофе, чай. На стене у нее висела литография Пикассо, изображавшая сцену корриды. Не имею ни малейшего представления о степени ее подлинности, но я рассказывал всем знакомым, что это оригинал.

Однажды побывал в гостях у Веры Августовны и Владимир Миндолин:

— Это был, наверное, 1975 год. Нас было четверо: журналист Юрий Данилин, профессор Кирилл Тимофеев, моя мама и я. Разговаривали мало, больше смеялись над какими-то пустяками. На столе была буханка хлеба, оливки и каберне. Все было очень просто. Я, хоть и вырос в оперном театре, значения Веры Августовны тогда не понимал. Но был момент, когда я онемел. Она играла Адажио Баха — Бузони и больше ничего в тот вечер. Я слышал эту вещь впервые. Потом я слушал ее много раз и в разном исполнении, но того, прежнего впечатления не нашел нигде. Она играла что-то титаническое, в полном смысле слова неповторимое.

Вера Августовна любила играть перед молодежными аудиториями: в музыкальных училищах, школах, перед студентами консерватории, в военном училище. Но особенно прочная связь была у нее с новосибирской физико-математической школой (ФМШ). Там она с концертами выступала много лет подряд.

В 2017 году в ФМШ открылась музыкальная гостиная имени Лотар-Шевченко. В ней стоит старинный немецкий рояль фирмы Muhlbach 1901 года выпуска. На нем Вера Августовна играла все 16 лет своей жизни в Академгородке. Рояль для пианистки купила семья Алексея Ляпунова — первого председателя ученого совета физико-математической школы. Лотар-Шевченко завещала школе музыкальный инструмент — так он попал в ФМШ после смерти Веры Августовны в 1982 году.

— В конце жизни Вера Августовна не могла ухаживать за собой. Ребята каждую неделю приходили к ней, делали уборку, мыли посуду, — ​говорит Наталья Пащенко, бывший заместитель директора школы. — Я сама тогда была ученицей ФМШ. В нашем классе девочек было больше, а Вера Августовна в последнее время пускала в квартиру только девочек. Было решено сделать наш класс ответственным за помощь ей. Мы ходили к ней каждый четверг — у нас как раз был свободный день. Проводили у нее часа по два: час на уборку, а потом она нам играла. Это было, конечно, очень сильным впечатлением, — рассказывает Наталья Пащенко.

Наталья Пащенко вспоминает, как была поражена, когда сама пришла работать в ФМШ и увидела, что рояль Лотар-Шевченко стоит «на списание».

— Как можно списать рояль Лотар-Шевченко? Нам предложили его реставрировать, но для этого нужно было заменить 80% инструмента, и он потерял бы свою ценность. Она своими пальцами стерла эти клавиши, это была ее единственная радость. Мы решили оставить его таким, как есть: как музейный экспонат и память об удивительной женщине.

— В двухкомнатной квартире Лотар-Шевченко рояль практически полностью занимал одну из комнат, — рассказывает выпускница ФМШ Лариса Ломова. — Она разрешала нам играть на нем. Меня удивило, как доброжелательно она относилась к нашим упражнениям. Конечно, наш уровень игры оставлял желать лучшего, но она нас слушала и хвалила. Говорила, что, когда поправится, будет заниматься с нами. Я помню, что у нее на столике лежал журнал, кажется, «Советский экран», со статьей о фильме «Звезда пленительного счастья». Он был подписан режиссером для Веры Августовны. Я очень любила этот фильм, и подумала тогда, что Вера Августовна действительно чем-то похожа на жен декабристов. Гораздо позже, уже взрослой, я смотрела фильм «Руфь», и, увидев героиню Анни Жирардо, сразу вспомнила Веру Августовну. И уже потом прочитала, что она была прообразом и этого персонажа.

…На могиле Веры Лотар-Шевченко, что на Южном кладбище новосибирского Академгородка, выбита ее собственная фраза: «Жизнь, в которой есть Бах, благословенна».

В 2005 году в Новосибирске состоялся первый фортепианный фестиваль памяти Веры Лотар-Шевченко. Со временем он «перерос» в международный конкурс пианистов ее имени.

Реабилитирована Вера Лотар-Шевченко была лишь через семь лет после смерти, в 1989 году.

Читать полностью: https://news.tut.by/culture/662168.html