Хранитель башни

– Почему ты плачешь? – полюбопытствовал Мастер.

Я поднял свои красные от слёз глаза. Он стоял передо мной, одетый, как и всегда, в чёрный балахон. Из-под длинных седых волос выглядывало покрытое морщинами лицо. Его серые, словно потухшие, глаза смотрели с привычным для меня высокомерием и отстранённостью.

Когда мой отец отдавал меня в подмастерья к этому человеку, то велел мне, чтобы я был сильным и никогда не давал волю слезам, потому что мужчины не плачут, как бы плохо им не было. Тогда мне было семь, и я уверен, он желал мне добра и только добра, ведь где ещё сын обычного крестьянина мог получить образование и выбиться в люди. Теперь, когда мне восемнадцать, я пришёл к выводу, что слёзы – это признак искренности твоих чувств, как хороших, так и не очень.

Я хорошо помню день, когда отец давал мне это наставление. В тот день я впервые познакомился с Мастером. Отец водил меня от одного ремесленника к другому, спрашивая, не нужен ли кому ученик, но, по странной прихоти судьбы, даже у крысолова были свои подмастерья. И тогда кто-то поведал отцу о башне на окраине города, дескать, работает в той вышке странного вида тип, чем занимается – лишь дьявол ведает, но, судя по линзе, что стоит на самой верхушке вместо шпиля с имперским флагом, скорее всего звездочёт какой, или астролог.

Отец почесал затылок, и, вздохнув, повёл меня к той самой башне. Цилиндрическое строение, к слову говоря, снаружи выглядело не самым монументальным, но сложена она была на славу – камни, составляющие её, были подогнаны впритык, и, судя по растущему на северной стороне мху, являлось одним из старейших зданий города.

В любом случае, когда Хранитель открыл нам дверь, и мы узрели его крючковатый нос, голос его звучал раздражённо:

– Что вам нужно?! – проворчал Мастер.

– Добрый день, сэр, – молвил отец, – я ищу человека, который примет моего сына в помощники и научит его какому-нибудь ремеслу, сэр.

– Сколько лет мальчику?

– Семь с половиной, сэр. Он неплохо считает, и мы с женой были бы очень рады, если бы он получил образование.

С минуту Мастер стоял, не шелохнувшись, словно переживал какую-то внутреннюю борьбу, но потом взглянул на моего отца и, бросив лаконичное “хорошо", отворил дверь, и сделал шаг назад, открывая мне путь в башню. Я посмотрел на отца, и мне вдруг очень захотелось заплакать и убежать, но я дал ему обещание быть смелым, поэтому я быстро попрощался с ним, и шагнул в темноту высотки.

Внутри башни было всего два яруса. Первый был непосредственно входом, и имел лишь железную винтовую лестницу в центре, ведущую наверх. Там располагался второй этаж. Вдоль стен по всей высоте располагались какие-то поршни и огромные шестерёнки. В самом низу они достигали в диаметре более метра.

Второй ярус сильно выступал за пределы первого и был размером с немалую комнату. В нём располагались кровать, два шкафа, набитых книгами и старыми свитками, комод, широкий стол у стены под единственным окном. Прямо по центру стоял круглый каменный стол на одной ножке в виде черепахи и трёх китов. Поверхность стола была отполирована до зеркального блеска, по периметру его огибал хрустальный заборчик.

У стены рядом с лестницей была медная труба, идущая из потолка, из которой сыпался лёгкий, почти невесомый серо-голубой песок. Он падал в чашу, медленно оседая, словно в песочных часах.

Как только мы зашли на второй этаж, он спросил всё тем же отчуждённым тоном:

– Как твоё имя, мальчик?

– Йозеф, сэр…

Старик поморщился:

– Дурацкое имя. Кому придёт в голову носить такое?

– Другого у меня нет, сэр, – ответил я.

Так состоялся наш первый диалог. Затем Мастер принёс матрас и бросил его на пол, сказал, что я сам могу выбрать себе место для сна. Следующую неделю он со мной почти не разговаривал, ограничиваясь сухими ответами на мои вопросы, вроде “а где здесь туалет, сэр?”. Десять дней быстро полетели, а мои знания никак не пополнились за всё это время. К моему двенадцатому дню пребывания в башне, я набрался смелости и напомнил Мастеру о своём существовании.

– Ах да, – учитель задумчиво почесал затылок, напоминая мне отца, – обучение.

И он повёл меня на крышу, где показал мне странного вида огромную линзу.

– Эта линза всегда должна быть обращена в сторону луны, – поведал Мастер. – Каждую ночь Хранитель башни должен следить за этим. Таким образом, будет собрано максимально большое количество лучей, это необходимо!

Потом он потащил меня через всю башню в самый её низ и указал на одну из самых массивных шестерёнок:

– Вся башня – это станция по обработке лунного света. Каждая шестерня, от самой большой до самой крошечной – важная часть целого механизма. Тебе придётся следить за тем, чтобы все детали были в надлежащем состоянии и работали безукоризненно. Это необходимо!

После этого он привёл меня на второй ярус к чаше с песком:

– Это небесная пыль. Из этого состоит всё, что ты видишь и можешь потрогать. Это был самый первый элемент, появившийся во вселенной, из него состоят не только я и ты, но даже луна и звёзды.

Набрав в кулак немного пыли, Мастер подошёл к стоящему в центре комнаты столу и бросил на него пыль, которая тут же обратилась кристально-чистой водой и разлилась тончайшим слоем по его отполированной поверхности.

– Колдовство, – поражённо выдохнул я.

– Алхимический преобразователь, – возразил Мастер. – Имеет способность обращать небесную пыль в любой известный элемент, в данном случае, воду.

Я медленно приблизился к столу и провёл рукой по прохладной жидкости, чтобы убедиться в том, что глаза меня не обманывают. Но стоило мне поднять руку, чтобы получше рассмотреть капли на моих пальцах, как вдруг вся вода вновь стала пылью.

– Радиус действия стола ограничен границами и высотой хрустального бордюра. Меры предосторожности. Любой элемент разрушается за некоторое время – от полутора секунд до двух с половиной минут.

– А что ещё можно сотворить из этой небесной пыли?

– Всё. Глину, песок, чернозём. Даже целые системы, вроде лесов и гор, в малом масштабе, разумеется. Даже огонь.

– Но зачем всё это?

– Девять поколений назад один алхимик, живший в столице, сделал предположение, что земля, на которой мы стоим не совсем плоская. И что всё в этом мире изначально состояло из одной фундаментальной материи, из которой потом появилось всё вокруг. Церковь к его высказываниям отнеслась несколько… скептически.

– Его сожгли? – полюбопытствовал я.

– Нет. Ему удалось бежать из столицы и обосноваться здесь, в этом городе. Так появилась эта башня. Не знаю, сколько денег ушло в карман кузнецу за эти механизмы, но, так или иначе, алхимик смог возвести доказательство своей теории.

– Но если прошло целых девять поколений, почему никто ещё не знает об этом открытии? Оно бы перевернуло мир!

– Вот поэтому-то никто и не должен знать о том, что на самом деле скрывает эта башня. Эта моя и твоя работа – мы не хранители башни. Мы хранители секрета башни!

Таким был мой первый урок, полученный у Мастера. Я молча слушал и кивал, а когда он закончил, я задал всего один вопрос:

– А можно попробовать?

И следующие три года я безвылазно провёл в башне, рождая на столе миниатюрные миры. Я возводил крошечные горы, усаживал их лесами, пускал речки, а потом, в один момент заливал всё водой или устраивал пожарища. Я открыл в себе внутреннего художника и выпустил его на волю.

Общение с Учителем было таким же минимальным, как и всегда, и сводилось лишь к поручениям, вроде “принеси воды”, либо его рассказам об устройстве того или иного механизма. Хотя, как-то раз, проходя мимо алхимического стола, он посмотрел на мою миниатюрную долину, и пробормотал:

– Весьма красиво.

Покраснев с ног до головы, я промямлил что-то в ответ. Похвала – это всегда приятно, особенно, если ты её слышишь раз в пять лет.

Когда до моего тринадцатилетия оставалась всего пара месяцев, я неизбежно пришёл к тому, что было самым логичным в этой ситуации. Я набрал в руку побольше небесной пыли и, рассеивая её над очередной длиной, с замиранием сердца, шёпотом произнёс:

– Человек…

И как только серо-голубой песок коснулся поверхности по всей долине стали появляться маленькие существа с бледно-синей кожей. Они удивлённо глядели вокруг, осматривали себя и пытались подавать какие-то знаки ближним существам. Затаив дыхание, я следил за тем, с каким любопытством они дотрагиваются до окружающих предметов. Как вдыхают аромат цветов. Пытаются есть траву.

– Вижу, ты наконец подошёл к самому главному, – знакомый вкрадчивый голос вдруг раздался за моей спиной, – теперь всё будет иначе…

Было не ясно, сказал ли он это с печалью или равнодушием, и что точно он имел в виду, но я почему-то был с ним согласен.

Теперь я уже не мог с прошлой беззаботностью разнести постройку в пух и прах. Я сутками проводил перед преобразователем, наблюдая за моим детищем. Мастер не вмешивался и даже, казалось, старался не отвлекать меня без крайней надобности. Возможно, он считал происходящее не менее важным в моём обучении, чем знание об устройстве башни.

Я назвал их Жителями. Судя по всему, они не видели мира выше хрустального заборчика, и я не мог не задаться вопросом: что они видят вместо меня и привычного потолка башни. Может быть, свой особый прототип небес?

Жители на удивление быстро развивались. Через неделю они уже научились рубить деревья и строить из них хижины. Это потребовало командной работы, и через два месяца им пришлось освоить речь. Ещё через полгода они пришли к письменности, ибо время жизни обычного Жителя составляло около четырёх месяцев. Они размножались довольно быстро, за год их популяция возросла почти в три раза, и мне пришлось немного уменьшить размеры “мирового океана”, чтобы дать им больше пространства.

Однажды наступил день, когда я проснулся и увидел, что они упорно строят башню вверх, по хрустальному пределу. Меня это заинтересовало, и, вместо того, чтобы помешать им, я продолжил свои наблюдения. Так они подобрались к самому краю.

Один из этих многочисленных Жителей, безусловно, самый храбрый и отважный, забрался на самый край бордюра. Он тут же изменился в лице, и мне не хватает воображения, чтобы представить его изумления. Ужас или, быть может, восхищение человека, обнаружившего, что мир, в котором он жил столько времени, оказался совсем не таким, каким он представлял его ранее. Этот первопроходец какое-то время озирался по сторонам, а потом вдруг уставился в одну точку, и мне понадобилось время, чтобы осознать, что он смотрит на меня.

Он не сводил с меня глаз, и даже не шелохнулся, когда я приблизился к нему. Он вытянул руку. Я сделал то же самое, и вот его крохотные пальцы коснулись поверхности моего ногтя. Мы смотрели друг на друга, и в этот момент, он робко улыбнулся.

Но вдруг его улыбка стала угасать. Всё произошло слишком быстро, и я не смог ничего сделать – Житель рассыпался пылью. Его время за бортом алхимического стола истекло. Какое-то время, пребывая в ужасе, я стоял с протянутой рукой и смотрел, как пыль рассеивается над долиной.

С тех пор я тщательно следил, чтобы никто не покинул пределы алхимического стола. На тот момент мне казалось, что это самое страшное, что может с ними случится, но я ошибался.

Мне шестнадцать. Уже два года Жители не предпринимали никаких попыток пересечь предел. На этом основании у них даже появилась религия. Всё было стабильно и тихо. До одного момента.

Мне снова нужно было увеличить количество земли, и я решил опять убрать воду. Для этого я взял горсть пыли, и уже хотел было её рассыпать в нужных местах, как меня окликнул Мастер. От неожиданности, я рассыпал пыль прямо рядом с поселением Жителей. Решив, что уберу пыль позже, я спустился вниз.

Вернувшись, я обнаружил, что пыль пропала. Жители собрали её, до последней пылинки.

Через два дня я увидел Других. Они выполняли роль рабов, и, судя по всему, были созданы Жителями. Я в очередной раз отметил схожесть Жителей с людьми, и продолжил наблюдать.

Как и ожидалось, в мире Жителей процветало рабство во всех его проявлениях. Иногда они становились так жестоки в обращении с Другими, что мне хотелось спуститься к ним и напомнить, кто истинный хозяин долины. Но я бездействовал. Я ничего не сделал для своего мира, потому что я слишком привязался к Жителям и понимал, что они таковы лишь по той причине, что я сам такой. Мне оставалось лишь смотреть, как мой народ окончательно превращается в стадо скотов. Постепенно Жители так обленились, что заставляли Других писать и читать за себя, а это неминуемо привело к их деградации, и соответственно, развитию тех, кто занимал низшую касту рабов. Уже на этой стадии я понял, что рано или поздно произойдёт восстание, и я ничего не сделал, дабы это предотвратить.

Так минуло ещё два года. И однажды, я подошёл к алхимическому столу, и на месте некогда чудной и красивой долины, увидел лишь пожарище. По всей земле догорали остатки домов, а маленькое озеро – всё, что осталось от “мирового океана” – окрасилось в красный оттенок. Весь ландшафт был усыпан трупами, как Других, так и Жителей.

Когда в комнату вошёл Мастер, он обнаружил меня сидящим в кресле. Обхватив голову руками, я содрогался от рыданий. Не от того, что моя долина выжжена, не от того, что Жители мертвы. Я плакал от осознания того облегчения, которое я испытал, когда увидел, что все они погибли. Я плакал, потому что я тот самый Бог, который рад, что с него наконец-то сняли всю ответственность за страдания его народа. Я тот Бог, которому плевать.

– Почему ты плачешь? – полюбопытствовал Мастер.

Я рассказал ему. Мастер молча и внимательно выслушал меня.

– Стало быть, ты назвал их Жителями. Я творил подобное шесть раз. И каждый раз это заканчивалось вот так. Последняя попытка длилась двадцать лет. Видишь ли, между творцом и творением никогда не будет полного понимания, если они не могут быть вместе, как, например, отец и сын. Потому что в результате, всё сводится к одному вопросу: какой смысл? Для художника смысл жизни – его картины, а какой стимул к существованию есть у картин?

Учитель вытащил откуда-то старый ключ и протянул его мне:

– Думаю, теперь ты научился достаточно, чтобы стать полноценным Хранителем башни.

– А как же вы? – Я пораженно переводил взгляд с Наставника на только что полученный ключ.

– А я должен уйти на покой. Мне уже семьдесят, и это слишком много. Теперь ты Мастер.

– Но…

– Послушай, – перебил он меня, – люди не должны узнать секрет башни не потому, что они не готовы к знанию о том, что все в мире состоит из пыли, а мир бесконечно огромен. Это знание как раз подтверждает то, что вселенная имеет свои границы, и там, за хрустальным горизонтом, может находиться кто-то, кто знает устройство мира лучше, чем мы. И люди просто не смогут вынести мысли, что тот, кто за нами наблюдает, может оказаться слишком сильно похожим на нас. А это значит, что он может быть жесток, алчен, или, что ужаснее, равнодушен.

– В таком случае, давайте же уничтожим эту ужасную башню. Сровняем её с землёй!

Учитель лишь печально улыбнулся:

– Ах, мой мальчик, веришь ты мне или нет, но много лет назад я стоял именно на том месте, где сейчас стоишь ты, и говорил то же самое своему наставнику. И теперь, я отвечу тебе так же, как он ответил мне: давай, сделай это! Быть может, твоя воля будет сильнее праздного любопытства и жажды власти, чем у девяти алхимиков до тебя. И тогда кошмары этой башни закончатся с приходом десятого Хранителя. Как бы то ни было, теперь ты Мастер, поступай, как знаешь.

Он развернулся в направлении лестницы. Когда его рука коснулась перил, я вспомнил, что за все годы так ничего о нём не узнал.

– Учитель, последний вопрос…

Он остановился, и оглянулся на меня через плечо:

– Да, мой мальчик?

– Как ваше имя?

Мастер устало улыбнулся:

– Йозеф. Дурацкое имя.

(Найдено на просторах интернета)