Самый лучший сценарий.

Семен сидел на балконе и курил.

Осень роняла желтые листья с берез, и они летели мимо балкона, падали на перила и на пол. Семен любил желтые листья. Их цвет напоминал ему золото.

Золотые листья… Будь они настоящим золотом, разве стал бы он гнуть спину на Кашева, этого жалкого неудачника от искусства? Нет, Семен купил бы домик на Гавайях или на Кипре, заперся бы там от мира и в тишине и спокойствии родил бы великий роман. Роман, который потряс бы мир. Но увы, осенние листья не были золотом и практической ценности не имели, поэтому роды откладывались на неопределенное время. Сначала — золото, потом — великие романы.

Семен докурил и выбросил окурок за перила балкона. Все, пора за дело. Пока он тут сидит, сценарий сам собой не напишется.

Семен плотно затворил балконную дверь, чтобы не мешал сквозняк, и уселся за стол. Положив бледные тонкие пальцы на клавиатуру, он закрыл глаза и сосредоточился на предстоящей работе.

Сейчас. Сейчас он откроет глаза, и напишет.

Надо так написать, чтоб Кашев, этот ничтожный человечишка, прочувствовал. Чтоб его проняло. Чтоб душу вынуло. Чтобы ему это снять захотелось.

Надо так написать, чтоб зрителя пот прошиб. Чтобы девочки в кинотеатре пищали и прижимались к мальчикам. Чтоб потом всю ночь спать не могли от страха. Вот как надо написать.

Трудно?

Трудно.

Но ты кто? Семен Мишин. Вот кто.

Сам Семен Мишин. Великий писатель. В будущем, по крайней мере. Будущее еще не знает, что его ждет. Какие потрясения ему Семен Мишин готовит.

Настоящее тоже Семена Мишина не знает, и знать не хочет. Оно ему в лицо смеется и в душу плюет. Тупое настоящее. Ничего, будущее нас рассудит.

А вот и начало для карьеры писателя. Сценарий — это не пустяк. А особенно сценарий фильма ужасов. С такого даже Стивен Кинг не начинал. Стивен Кинг начинал с мелких рассказиков и занудных романчиков. А Семен Мишин уже пишет сценарий. Ну, собирается писать.

Семен открыл глаза и встретился взглядом с головой мумии. Голова на деревянной подставке стояла на полочке справа от монитора и смотрела на Семена уставшими черными глазами.

— Пожелай мне удачи, — сказал Семен голове. Голова не ответила.

Семен глубоко вздохнул и приступил к работе.

«Сцена первая. Египет, 3123 год до н.э.

Узкое извилистое ущелье. Солнце заходит за кромку скал. По дну ущелья проходит пыльная дорога. Вдоль дороги движется караван — пятнадцать или двадцать тяжело груженых верблюдов, которых под уздцы ведут караванщики. Караванщики устали, у них загорелые усталые лица, пот стекает по их лицу и они обтирают его рукавами своих пестрых халатов. Им хочется пить. Наконец караван-баши объявляет привал.

Караванщики начинают разбивать лагерь под отвесной стеной ущелья. Быстро ставят шатры, снимают с верблюжьих горбов огромные тюки.

Мальчишка лет пятнадцати перебегает от одного верблюда к другому — ему хочется размять ноги после неподвижного сидения на верблюде. Вдруг он подпрыгивает — у самых ног его поднимается готовая к броску черная змея. Мальчишка хватает камень, швыряет, но мимо. Змея черной струйкой утекает прочь. Мальчишка, что-то крича, с камнем в руке преследует ее, чтобы добить, но змея исчезает в узкой, не больше верблюжьей головы, неправильной формы дыре под обрывом. Мальчик с опаской заглядывает туда. В дыре темно. Вдруг глаза его расширяются — он увидел что-то. Это что-то быстро приближается…

Караванщики оглядываются на пронзительный крик мальчика — и как раз вовремя, чтобы увидеть фонтан алой крови, брызжущей во все стороны. Совершенно невозможно рассмотреть, что же происходит под обрывом — видны только бьющиеся босые пятки мальчика, поднимающие тучи желтой пыли, и кровь, кровь, кровь!.. Кровь мелкими брызгами усеивает камни и землю на несколько метров вокруг. Через несколько секунд все стихает, пыль рассеивается, и глазам потрясенных караванщиков предстает черное, еще более мрачное, чем прежде, отверстие под обрывом — залитое кровью, которая в лучах заходящего солнца тоже кажется черной. Лица караванщиков искажены ужасом.

Камера медленно поднимается из ущелья, открывая величественный вид — справа, в некотором отдалении, видна блестящая лента Нила, а далеко впереди встают величественные пирамиды. Затемнение».

Семен откинулся на спинку стула. Воображение рисовало в его голове восхитительную в своем величии и мрачной жути картину.

Вот такими сценами надо зрителя!.. Для затравки. Теперь до самой середины фильма не будет ничего страшного. Пусть теперь зритель понервничает в ожидании. Пусть пофантазирует, что же там в дыре сидит такое, голодное, страшное? Все равно не догадается. Об этом только Семен Мишин пока знает.

Семен самодовольно улыбнулся.

— Халтурщик ты, Семен, — сказала вдруг голова мумии.

— Это еще почему? — поинтересовался Семен.

— Да потому что халтура у тебя получается. Вот и халтурщик ты.

Семен поморщился.

— Много ты в кинематографе понимаешь, — сказал он голове.

— Побольше твоего понимаю, — огрызнулась голова.

— Ну-ну, — сказал Семен. — Давай, давай. Знаток хренов. Поучи еще.

Он снова придвинулся к клавиатуре.

«Сцена 2. Египет, 1804 год».

Голова фыркнула.

— Ну чего еще? — недовольно спросил Семен.

— Про Шампольона писать будешь, голову на отсечение!

— Тебе отсекли уж. Суешься не в свое дело.

— Про Шампольона или нет?

— А хоть бы и про него, — сказал Семен.

— Шампольону в 1804 году четырнадцать лет было. А в Египет он только в 1828 приехал, — сказала голова мумии. — Уже знаменитым египтологом.

— Ну и что?

— Хоть дату подправь.

Семен вздохнул и подправил.

— Халтурщик ты, Семен, — опять повторила голова. — Вот, ей-же, халтурщик. Ну, что за бред ты там понаписал?

— А что тебе не нравится? Нормально будет. Это же только сценарий, да и то черновик. Ты вот потом на фильм посмотришь…

— Да чушь все равно, — перебила его голова мумии. — Вот, верблюды например. Откуда там верблюды-то?

— Как откуда? — удивился Семен. — Ну ты даешь. Египтянин еще. Верблюдов не знает.

Голова опять фыркнула.

— Пишешь — 3123 год до нашей эры. Так? А верблюд на пятьсот лет позже был одомашнен.

Семен почесал за ухом.

— Ну и что? Кому какое дело-то?

— Как это, какое дело? — возмутилась голова. — А историческая действительность? Надо ж хоть немного соблюдать исторические факты.

— Ну ладно, не верблюды, пусть лошади будут. Не один ли черт.

— И лошадей не было.

— Тьфу ты! — рассердился Семен. — Что ж им, на себе все тащить, что ли?

— Ослы были.

— Ну, здорово! — развел руками Семен. — Ослы! Сам ты осел. Представляю себе картинку: караван ослов!.. Чушь какая-то. Нет, не пойдет.

— Да все едино, что ослы, что верблюды — все равно не пойдет. Потому что никакие караванщики по Египту караваны не водили.

— Это еще почему? — удивился Семен. — Ослы, значит, были, а караванщиков не было? Ослы одни?

— Нил потому что был. Сел на лодку и плыви себе. Вверх по течению — с парусом, вниз по течению — прямо так, самоходом. По реке все караваны и плавали.

Семен отмахнулся.

— Тут надо по берегу. Я же не про речное чудище сценарий пишу. А про сухопутное.

— Про беспутное ты чудище пишешь, — зло сказала голова. — И получается у тебя потому что попало.

— Да что ты пристал-то? Хоть бы по делу говорил, а то по пустякам докопался.

— Это тебе пустяки. А мне не пустяки. Я жил в то время, я знаю. Если бы про твою, Семен, эпоху написали, что в двадцатом веке Тарас Бульба и Стенька Разин с татаро-монголами воевали, ты бы тоже возмущался.

— Ну, ты уж скажешь! Сравнил тоже.

— Да и ну тебя. Пиши свой бред. Глядишь, еще в книгу Гиннеса занесут, — голова попыталась отвернуться от Семена, но это ей не удалось — деревянная подставка мешала. Тогда голова скосила глаза в сторону и начала насвистывать что-то древнеегипетское.

— Ну и ладно, — буркнул Семен, возвращаясь к своему сценарию.

Cлова не шли. Посидев безрезультатно минут десять, Семен буркнул:

— Ну вот, весь настрой сбил! Не идет у меня этот 1828 год! Восемьсот четвертый шел, а этот не идет!

Семен переправил дату снова на «1804».

— Вот, так и буду писать, как задумал.

Голова вздохнула.

«Сцена 2. Египет, 1804 год.

Мы видим крупный порт, повсюду снуют нагруженные темнокожие носильщики в белых тюрбанах, арабы в пестрых халатах, в толпе можно разглядеть нескольких европейцев. С парохода сходят несколько человек — молодая женщина в белом платье, шляпке и с ажурным солнечным зонтиком в руках, пожилой джентльмен с усами (у него в руках маленький черный саквояж), но впереди всех по трапу почти бегом спускается молодой человек лет двадцати. Сбегает и останавливается, осматриваясь. На лице его — радостная улыбка. Он долго стремился в эту страну и вот наконец — он здесь! Несколько смуглых девушек, закутанных в разноцветные шелка, увидев его, прыскают от смеха.

Женщина, спустившись с трапа, нервно осматривает причал, и поворачивается к пожилому мужчине.

— Вы уверены, что он встретит нас, папа? — слово «папа» она произносит на французский манер, с ударением на последнем слоге.

— Разумеется, Жюли. Лорд — человек слова… А где Шампольон?.. Андре, не уходите далеко, а не то потеряетесь, — последняя фраза относится к молодому человеку. Тот загляделся на девушек и, похоже, совершенно замечтавшись, направился вслед за ними. Услышав свое имя, он оборачивается.

— Да, простите, мсье…»

— Э-э… Придумай какую-нибудь французскую фамилию.

Голова покосилась на монитор и пробежала глазами по последним строчкам.

— Де Круассан.

«…мсье Де Кру…»

— Нет, ну я же серьезно спрашиваю! Что, трудно помочь?

Голова ухмыльнулась.

— Ну, хорошо, например Берже. Или Мартен.

— Точно?

— Так же точно, как и то, что Шампольона звали не Андре, а Франсуа.

Семен нахмурился.

— Может, это его брат. Старший.

Голова фыркнула.

— Хочешь, Семен, я тебе помогу со сценарием? Только не фамилии выдумывать, а правда помогу. Расскажу тебе все про Древний Египет. Быт опишу. Историю, сколько вспомню. Я много всего помню. А ты напишешь свой сценарий. Добротный, хороший сценарий для исторического фильма.

Семен недоверчиво посмотрел на голову.

— Тебе-то это зачем?

— Как — зачем?.. Да хоть бы и для тебя! Мне ведь для себя ничего не надо. Ни денег, ни соавторства даже. Тебе вся слава. Я же просто ради истины! Ведь вы же не знаете о египтянах ничего! Ведь ты же зрителя будешь дрянью с экрана потчевать! А вот я, например, мог бы тебе о Тутмосе Третьем рассказать…

— Почему это дрянью? Нормальный ужастик. А на исторические фильмы, кстати, одни ботаники ходят. Скука. Да и снимать это никто не будет.

— Да дрянью, Семен, дрянью! Ты, Семен, на корзину работаешь.

— Ой, отстань, а! — возмутился Семен. — Мне ужастик заказали, я ужастик и пишу! Не надо мне никакой исторической действительности. И никому не надо. Не нужны людям никакие Тутмосы-Шмутмосы. А если понадобятся, я их и без тебя десять штук придумаю!

Голова смотрела на Семена, широко открыв черные глаза.

— Семен… Ты же хотел писателем стать. А, Семен? Настоящим.

— Ну и стану.

— Так ведь я тебе и предлагаю… А ты взялся писать — вот, прости, конечно — мусор!

— Надо же с чего-то начинать.

— Так начни с хорошего!

Семен откинулся на стуле и сложил руки на груди.

— Хорошее?.. Твое хорошее продаваться не будет, ты это понимаешь? На историю спроса нет. А не будут покупать мои книги, не будут смотреть мои фильмы — и все, нет меня! Я, в отличие от некоторых, есть хочу! А что я буду кушать, если стану писать твои исторические сценарии?

Голова опустила глаза.

— Так, выходит… Все ради денег, да? Ради славы. Ради успеха. Ты, Семен, только для этого и живешь?

Семен усмехнулся.

— Да все так живут. Ты посмотри вокруг… Хочешь, я тебя на окно поставлю, чтоб тебе видно было? Все так живут. Машины покупают, квартиры, бизнес делают. Думаешь, ради чего? Ради истории? Или, может, люди о будущем думают? Да не думают они. Человеку лишь бы было чего на хлеб намазать и по телеку посмотреть. А я что, хуже всех? Я тоже хочу жить нормально!

Голова не отвечала. Семен взял со стола пачку сигарет, вытащил одну и сидел, рассеянно крутя ее в пальцах. Наконец голова произнесла:

— У тебя, Семен, нет прошлого. И будущего у тебя нет. Ты человек-однодневка, как бабочка. Вылез из кокона, взлетел, покрасовался, а назавтра исчез, и никто о тебе не вспомнит. Грустно мне…

Семен бросил быстрый взгляд на голову.

— Это почему же у меня будущего нет? — буркнул он. — Очень даже есть. Продам сценарий, будут деньги… Вот тогда и напишу что-нибудь хорошее.

— Так стало быть, сам-то понимаешь, что сейчас пишешь — плохое?

Семен промолчал.

— Ты мне, Семен, только на один вопрос ответь. Ты ведь умный человек, я знаю. Неужели тебе самому не противно?

Семен встал.

— Покурить надо, — сказал он.

Подойдя к балконной двери, он остановился и повернулся к голове.

— Может, и противно. Но надо. А может, я вообще не смогу никогда ничего по-настоящему хорошего написать? Что тогда? Кто тогда меня запомнит?

— Бесславие лучше дурной славы. И уж точно лучше славы дешевой.

— Бесславие — это для неудачников.

— Бесславные построили пирамиды.

— Ну и кто теперь знает их имена?

— Никто, Семен. Но все знают о пирамидах.

— А я хочу, чтоб меня помнили, понимаешь ты — меня!

Голова, казалось, вздрогнула.

— Даже — как сочинителя дрянных дешевых книжонок?

Семен помолчал секунду, потом взялся за ручку двери, но опять отпустил. Снова повернувшись к голове он пожал плечами и сказал:

— Пипл хавает. Понимаешь? Пипл хавает.

И вышел.

© Алексей Березин