Брат мой Авель.

                                                                                                      Брат мой Авель,                                                                                                            Сон твой долог,                                                                                                              Взгляд незрячий,                                                                                                           Ты не прячься,                                                                                                                 Брат мой Авель,                                                                                                           Я твой Каин,                                                                                                                  Час твой пробил,                                                                                                          Я за тобою.                                                                                                                       ......                                                                                                                                     С.Канунников

- Дмитрий Дмитриевич! – страшным шепотом позвал прыщавый Степанцов-Третий, таращась на бизнес-панель. – «Глобал» падают уже сорок два часа, а у нас две коротких колл-серии еще открыты!..

Максимов-Пятый не обернулся. Он смотрел сквозь сантиметровый пластик на снова застрявшее в двух километрах внизу грузовое минус-третье Кольцо и пил кофе по-венски.

- Ленка! – вскинулся за спиной Максимова Степанцов: Максимов посмотрел на отражение Степанцова в пластике (вот ведь – мужику тридцать пять от Нуля, а все прыщи. И морда как у подростка). Конечно же – пришла Ленка-Девять и смеха ради сунула свою милую бестолковую мордашку сквозь бизнес-панель. Падающие второй день подряд «Глобал» перечеркнули розовую младенческую щечку широкой синей тенью.

- Дмитрий Дмитриевич, - нарисовалась за плечом Ленка-Девять. – Отчет. Просили посмотреть сейчас.

- Завтра, Лена. Положи на стол, - не оборачиваясь, ответил Максимов, и, не сдержавшись, усмехнулся: Ленка скорчила за его спиной рожицу, увидела свое отражение в пластике, и, сообразив, мгновенно поменяла лицо на слащаво-подобострастное.

Вот забавно: для клонов-женщин ввели женские отчества (?) – Ленку-Девять зовут Елена Еленовна… Бедная девочка: Сестра сделала такой Заказ, что вот уже девятое поколение Ленок безуспешно над ним бьется. Как ей на холодильник-то хватает… Впрочем, после девятой копии оригинал размораживают в обязательном порядке. Значит, не жить Ленкиной Сестре в Раю…

Максимов допил кофе и подошел к Степанцову. Заглянул через плечо. «Глобал» изрядно замедлились, и обороты сильно упали. Понятно, что Степанцов нервничал. Максимов положил ладонь ему на плечо – Степанцов вздрогнул.

- Вася…

- Да, Дмитрий Дмитриевич?

- Когда у тебя смена?

- В восемь. Через два часа. Кононов придет.

Максимов поморщился – Кононову рискованные операции он не доверял.

- Ты вот что, Вась… Ты посиди до шести утра, хорошо? А Кононову позвони, чтоб не приходил.

- Позвонишь ему… - скуксился Степанцов.

- Позвони-позвони… В Лондоне продолжай продавать, в Нью-Йорке не торгуй до обеда, а сразу как откроется Гонконг – скупай везде вплоть до плюс двадцати. Впрочем, я тебе еще позвоню. Сделаешь?

- Сделаем, Дмитрий Дмитрич… - вздохнул Степанцов.

Хороший ты парень, Степанцов, подумал Максимов, надевая кашне. Толковый. И безотказный, как «калаш». Сказали еще полсуток пахать – будешь пахать. Третий всего – а старший менеджер! А кто тебя, пацана, старшим менеджером поставил? Я поставил… Потому как твой Второй этой должности уже ждал, когда влетел на своем байке под пластомешалку.

- Давай, Вася, - в дверях Максимов ободряюще поднял ладонь. – Я на тебя надеюсь. Сделаешь – двойные проценты, - нервный Степанцов снова вздрогнул: теперь если риск шефа оправдается, он разом закроет половину своего Заказа.

Максимов вошел в лифт – едущие с нижних этажей потеснились. Отстояв короткую очередь, он сел в очередную нырнувшую под прозрачный колпак небоскреба ярко-желтую машину с шашечками, вставил карточку в панель и прикрыл глаза. Выбравшись из-под колпака, машина набрала высоту до нужного коридора и ускорилась до положенных четырехсот двадцати.

Замок опознал его карточку, дверь послушно отъехала в сторону, а в прихожей зажегся свет. Максимов вошел, снимая туфлю, наступил мыском на пятку – и замер: все двести сорок квадратных метров квартиры наполнял Бах. Как был, в одной туфле, Максимов присел на банкетку и уставился в стену напротив. А спустя минуту опустил лицо в ладони. Так он прослушал «Wie Schoen Leuchtet der Morgenstern», потом «Ach Gott, vom Himmel Sieh Darein», потом сонату до-мажор… Потом в его все еще густую, с проседью шевелюру пробрались тонкие пальчики Веры. Острые коготки царапнули кожу. Максимов, не открывая глаз, повел головой, прижался ухом к ее плоскому животу, косточка надавила ему на щеку. Потом поднял голову и открыл глаза: Вера смотрела на него сверху вниз и улыбалась. Уголок ее глаза отчеркивался заметной морщинкой. Она была в вечернем черном шелковом платье, на шее была тонкая платиновая цепочка с кулончиком.

- Мы идем в оперу? – прошептал он. – Нет, судя по Баху – в филармонию…

- Нет, Димка, мы никуда не идем, - улыбаясь, вздохнула Вера, и провела ладонью по его волосам. – Ты опять все забыл. Сегодня день твоей Зари.

- Ох… - Максимов ухмыльнулся и покачал головой. – Уже опять?

- Ну-ну! – остановила его Вера. – Что за стариковские мысли?! Мы еще тряхнем этой планетой! Разве не так?

Он припал губами к ее сухой ладони, зашептал:

- Господи-Боже… как же я люблю тебя…

- Пойдем… - не отнимая ладони, сказала Вера. – Я там придумала скромный праздничный ужин… в честь наступления Очень-Очень Удачного Года!

- С чего бы, провидица ты моя?

Вера засмеялась:

- Семь семерок от Нуля! И тридцать четыре года от Зари – если сложить, тоже получится семерка! Видишь, как удачно, что День Зари у тебя совпадает с Днем Рождения.

- Да, пошутил Брат в свое время… - поднимаясь, вяло улыбнулся Максимов.

Вера прошла в гостиную:

- Только учти, что твоего любимого Баха я сейчас сменю на своего попсового Вивальди! – обернулась она в дверях. – Чересчур уж мрачная у Основоположника торжественность…

Через три часа они лежали где-то в углу огромной кровати – Вера любила огромные кровати. Вера тихонько посапывала ему в грудь. Максимов рассеянно играл ее тяжелым черным локоном.

- Димкин… - прошептала Вера.

- М…

- Я засыпаю…

- Засыпай.

- М-м. Я сказать тебе хочу… пока не уснула…

- М…

Вера завозилась и перебралась к его уху, положив голову ему на руку, прошептала:

- Среди клонов очень мало самоубийц…

Максимов нахмурился:

- К чему это ты? Да еще на ночь глядя…

- Мы так сделаны, понимаешь, Димкин? Стрессоустойчивыми…

- Нну…

- Но зато каждый второй случай самоубийства связан со смертью супруга. Понимаешь? Нет у нас родителей. И детей не бывает…

- Вер, - забеспокоился Максимов, - ты меня пугаешь.

- Подожди… И вот мы и любим друг друга за всех сразу…

Максимов даже почувствовал, как побледнел. Лоб тут же покрылся мерзкой испариной, а тело словно окаменело: страх за Веру до боли сжал глотку – и ничего он поделать не мог. Максимов лежал болящим трупом – холодным, бессильным и страдающим каждой клеткой своей умершей плоти. Оцепенение и боль. И конечно же Вера это почувствовала – она даже на расстоянии его чувствовала, а тут… А он ничего не мог сказать – ни пошевелиться не мог, ни вздохнуть. И тем самым он все ей сказал. Она молчала.

Истощение ресурсов, снижение рождаемости плюс падение производительности труда – совокупность этих следствий глобального эгоизма уверенно вели человечество к катастрофе. Грубо говоря, все хотели жрать больше, а работать меньше. Тысячи лет люди послушно тянули свою лямку, в надежде на будущее вознаграждение. Но разочаровавшись в религии и получив возможность обретения Рая на земле – да хоть на Канарах, например! – люди стали работать на короткую перспективу: двадцать лет упорного труда, потом – двадцать лет жизни в Раю на ренту. Последнее общество людей, сменившее общество потребления, было обществом рантье.

Однако Рай зарабатывался лишь годам к пятидесяти – а кто-то и вовсе не успевал. А всем хотелось в Рай, пока молоды. Тысячи людей уже лежали в криокамерах, дожидаясь лучших времен. Но только клонирование возродило идею Рая как посмертного воздаяния: на грешной земле за тебя оттрубит твой клон, а ты – размораживайся и живи в Раю молодым. Запрет на наследование, запрет на дарение, оплата криокамеры, обязательные отчисления – клон заработает деньги на твой персональный Рай: хочет он этого или нет. Да и чего упрямиться? Это же ты! Это же для себя ты куешь золотой ключик от Райских ворот!

…Как раз вовремя – как по заказу – спутник-разведчик открыл Парадиз: планету земного типа в созвездии Центавра. Планету решили превратить в курорт – чтоб было куда бежать с загаженной Земли. Сорок лет полета – и замороженный оригинал, чьи клоны выполнили Заказ, оттаивал уже в Раю. За десять миллионов оригинал получал в свое распоряжение пятизвездочную планету в пожизненное владение на условиях all-inclusive. Большая сумма обеспечивала различные приятные бонусы – типа личной виллы, яхты с экипажем, сераля клонов-таиландок… Но зачем Брату миллиард?!. Тем более, Брат-то на Парадиз лететь не собирался – его должны были разморозить на Земле… У Брата не спросишь – запрет на параллельное существование не позволял оригиналам и клонам пересекаться во времени.

Максимов набрал Степанцова:

- Вась… Ну как у тебя?

- Дмитрий Дмитриевич! – Степанцов ликовал. – Открылся Нью-Йорк – «Глобал» снова падают!! Да – обе серии закрыл в Лондоне.

- Отлично. В Гонконге покупай, как договаривались. К середине сессии отзвонись.

- Угу!

Похоже, все получается…. Двадцать лет работы, но… похоже, к утру у него будет этот чертов заказанный Братом миллиард… Максимов набрал Доктора.

- Да?

- Это Максимов. Пора.

В наушнике помолчали.

- Когда?

- Сейчас.

- Приезжайте, - ответили через паузу.

Максимов выключил панель, открыл шкаф. Набив большой пластиковый пакет одеждой, зашел в спальню. …И не стал ее целовать. Потому что если Вера проснется, он уже никуда не поедет.

На крыше небоскреба было пусто и уныло, ветер как-то просачивался сквозь ветроуловители и гулял между подмигивающими в ожидании пассажиров такси. Сквозь перистые облака подмигивали звезды. Максимов сел в машину, вставил карточку и выбрал адрес. Машина вышла из-под колпака, набрала высоту и полетела на юг, оставляя город позади.

Спустя час такси приземлилось во дворе уютной усадебки. Максимов тронул кнопку «ждать» и пошел к дому. В руке у него был легкий, но громоздкий пакет. Максимов вставил карточку, створки дверей мягко распахнулись вовнутрь.

В гостиной пылал камин, в кресле перед камином с сигарой в пальцах сидел доктор.

- К чему такая спешка? – в стеклах докторских очков прыгало дьявольское пламя, вокруг лысеющей головы клубился густой табачный дым, полные щеки доктора усыхали, когда разгорался уголек его сигары.

- Опасался после третьих петухов вас не застать.

Доктор расхохотался.

- Лестно слышать! – он бросил недокуренную сигару в камин, поднялся, сделал приглашающий жест. – Пойдемте.

Голый Максимов лежал под стеклянным колпаком. Голый и мертвый.

- Он мертвый? – спросил Максимов. На боках трупа было изрядно неряшливого жирку. Максимов брезгливо дернул щекой.

- Пока нет, - со странным удовлетворением ответил доктор. – Я же не знал, когда он понадобится. Он… если упрощая – он в коме.

- Он… был жив? – спросил Максимов, внутренне вздрогнув.

- Увы, - развел руками доктор. – Недолго – минуты три. Правда, я никому бы не пожелал даже минуты такой… жизни. Видите ли, я копировал только тело, его мозг идентичен вашему, но абсолютно чист. Когда я его создал, он начал воспринимать внешнюю информацию, а поскольку его мозг изначально имеет зрелую структуру, для него это были три минуты хаотичного кошмара. Можно сказать, это были три минуты ада…

Максимов предупреждающе поднял руку:

- Подробности можно опустить.

Песчаная дорожка обрывалась желтым боком такси. В траве трещали кузнечики. Небо было прозрачным, и звезды покалывали им щеки. Максимов поднял голову – вот где-то там – не увидишь и в телескоп – крутится вокруг желтого карлика Парадиз.

- Сегодня утром вам позвонит человек, скажет, что от меня. Договоритесь, когда он заберет труп…

- Это не труп, - сказал доктор. – Это копия.

- Копия – это я! – зло отозвался Максимов.

Они помолчали.

- Как… это было? – тихо спросил Максимов.

- Это был… ужас, - понял и так же тихо ответил доктор. – Безмолвный визг плоти. Бессилие и боль. Нам с вами вряд ли удастся понять. И слава Богу.

- Удастся, - ответил Максимов. – Мне – удастся.

Вставал рассвет, такси летело навстречу ломаному силуэту мегаполиса. Максимов вызвал Степанцова.

- Василий…

- Дмитрий Дмитриевич! – восторженно отозвался Степанцов. – В Гонконге страшная драка, медведи с быками рвут друг друга! Но они будут расти! Я купил уже на сто десять миллионов!

- Ох… - сказал Максимов и прервал соединение. Посмотрел на часы: 4:05. Отправил доктору: «Останавливайте». Экспертиза покажет, что Максимов умер в четыре ноль пять от сердечного приступа.

Вызвал Мастера.

- Мастер?

- Слушаю вас, патрон.

- Ведешь меня?

- … да, - после секундной заминки ответил Мастер.

- Пора.

- Принято.

Такси, получив сигнал извне, высветило на панели новый адрес, Максимов коснулся кнопки подтверждения. Через двадцать минут в машину Максимова сел Мастер – тонкий, длинный, механический левый глаз был неподвижен, черен и пуст, если не считать проскакивающей раз в две секунды молнии. Зато второй глаз жил за двоих – он нервно двигался, моргал, испуганно расширялся, слезился – если бы глаз умел говорить, наверное, он бы непрерывно орал. При этом худое, неподвижное, серое осунувшееся лицо Мастера никак с глазами не гармонировало – ни с живым, ни с мертвым. Из-за этого казалось, что Мастер вообще не имеет глаз.

- Адрес… - начал Максимов, но Мастер предупреждающе поднял руку.

- Память такси… - сказал Максимов, но сухая ладонь снова его прервала.

- Не беспокойтесь, - не разжимая губ сказал Мастер, и сделал как бы случайный жест в сторону своей машины.

Максимов длинно посмотрел на Мастера:

Максимов открыл было рот – но промолчал, и вышел из такси. Желтая машина тут же мягко поднялась в воздух.

Сине-черное, цвета океанских глубин авто Мастера отвезло Максимова к Хирургу. Максимов еще долго спускался на лифте, а потом долго ехал в пневмокапсуле. Его встретил черный человек, общавшийся исключительно жестами, проводил в операционную. Хирург был целиком в белых синтетических доспехах, из прорези почти палаческого колпака напряженно наблюдали за Максимовым голубые в серый, как и у Максимова, глаза. Никто так и не произнес ни слова.

Через восемь часов Максимов проснулся свежим и бодрым – что-то ему закачали в вену. Проснулся он в малюсенькой комнате. В комнате была электрокаталка, на которой лежал Максимов, большое зеркало и вешалка – на распялках висели: костюм, сорочка, на роге у вешалки висел пакет – с бельем, следовало полагать. Максимов слез с каталки, подошел к зеркалу. Он сильно похудел, мышцы выглядели более рельефными, нос удлинился, щеки запали, отражение напряженно смотрело на него голубыми в серый глазами Хирурга. Звали его теперь, как следовало из паспорта в кармане костюма, Сергей Николаевич Костиков, куратор-психолог Пятой криокамеры. В паспорт было вложено направление на перевод в Восьмую. Максимов-Костиков вышел в единственную дверь, и оказался в лифте с единственной же кнопкой.

Белый купол Восьмой криокамеры доминировал над низенькими постройками комплекса площадью в восемьдесят гектаров, едва высовывающимися из-за высокой стены. Максимов вошел в длинный прозрачный туннель.

- Здравствуйте! – встретила его в конце туннеля девушка за стойкой. – Костиков Сергей Николаевич? – уточнила она, глядя на монитор.

- Я.

- Из Пятой к нам? Пожалуйста, пройдите в кабинет директора – вас ожидают. Направо и на третий этаж.

В приемной директора его подхватила секретарша:

- Пожалуйста, проходите! – она провела Максимова в кабинет. – Подождите минутку, пожалуйста, Дмитрий Дмитриевич сейчас придет… - у Максимова кольнуло под сердцем: Дмитрий Дмитриевич?

Секретарша вернулась через пять минут:

- Дмитрий Дмитриевич немного задерживается. Я сварила вам кофе… - и поставила перед Максимовым чашку: такой знакомый аромат кофе по-венски… сейчас он содержал привкус отравы. – Музыку, пожалуйста, - сказала девушка в пустоту и вышла. Максимов пригубил горячий кофе, и тут во всем пространстве немаленького кабинета негромко возникла, овеществилась прелюдия до-мажор. Когда спустя минуту в кабинет вошел Дмитрий Дмитриевич, Максимов уже знал, кого увидит:

- Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич! – широко улыбнулся Максимову его тезка-близнец.

- Сергей Николаевич, - поправил Максимов. Протянутой для пожатия руки Максимов-Костиков предпочел не заметить.

- Ну-ну-ну! – засмеялся близнец. – Извините, если бы нас можно было надуть таким детским маскарадом… К тому же… Или вы стесняетесь, что мы с вами в некотором роде родственники?

- А как же запрет на параллельное существование? – хмуро спросил Максимов – отпираться, похоже, смысла не было.

Близнец обошел стол и уселся в обширное кресло:

- Для офицеров Отдела контроля копирования иногда делаются приятные исключения. Позвольте представиться: оберст ОКК Максимов-Четвертый. Мы с вами – копии одного и того же человека. Только меня изготовили чуть раньше.

- Вы – клон? – уточнил Максимов.

- Копия, Дмитрий Дмитрич, копия! Клон – столь же обидно-вульгарное слово, каким некогда было ниггер.

- И вы, пользуясь своим положением, решили сделать несколько… копий, чтоб выполнить дурацкий миллиардный Заказ Брата… - выдохнул Максимов. – Но раз у вас такая власть, неужели нельзя было его разморозить и до выполнения Заказа?

- Нельзя, Дмитрий Дмитрич. По нескольким причинам, - Четвертый сцепил пальцы в замок. – Во-первых, Брат не заказывал миллиард. Эту сумму придумал я.

Максимов недоуменно поднял бровь:

- Зачем?

- Заказ на миллиард – это последняя стадия тестирования, проверка на готовность к сверхусилию. И вы – мы! – успешно ее прошли, поздравляю!

- Черт… да что за бред? – Максимов закрыл лоб ладонью. - Вы знаете, чего мне это стоило?! А остальным клонам?!

- Каким остальным? Номерам с первого по третий? А с чего вы взяли, что у них были такие же Заказы, как у вас?

- Боже… - Максимов уронил лоб в ладонь. – Так вы сами придумываете заказы для клонов… Понятно, почему вы не разморозили Брата…

- Вовсе не поэтому, - возразил оберст. – Ведь мы могли точно так же солгать ему, как солгали вам. Катюша, - сказал Максимов-Четвертый в потолок. – Принеси еще кофе, пожалуйста!

Четвертый поднялся, прошел по кабинету, остановился у окна, заложив руки за спину и покачиваясь на носках:

- Видишь ли, Дима… ничего, если на ты? – Четвертый обернулся. - Мы ведь ближе, чем братья… Просто мы давно уже никого не размораживаем – ни при каких условиях. Так что твое детское желание поболтать с Братом, посмотреть ему в глаза, увы, невыполнимо. Взамен можешь посмотреть в мои, - глаза у Четвертого были голубые в серый. Как и у Максимова. И у Хирурга…

- Хирург…

- Да, - удовлетворенно заметил Четвертый. – Все, кто помогал тебе имитировать смерть и пробраться в Восьмую криокамеру – офицеры ОКК. Ну и я не смог отказать себе в удовольствии поучаствовать… Кстати, лицо мы тебе не меняли – это всего лишь маска. Ее с тебя снимут, когда мы закончим разговор.

- Вы не размораживаете… значит, Рая нет?

- Ну! – рассмеялся Четвертый. – Уж тебя-то это не должно удивлять – ты же атеист!

Максимов аккуратно поставил чашку на блюдце, наклонился вперед:

- В общем, и не удивляет. Про Рай понятно… Но зачем ОКК помогал мне сюда попасть?

- Не думаю, что тебе все понятно про Рай… Ты, небось, думаешь об экономии расходов… какую-нибудь матрицу себе навообразил, sweet dreams… Нет. Все проще и хуже: если мы отпускаем оригинал в Рай, копий с него мы больше не получим никогда. Человека можно заморозить почти навечно, но лишь раз в жизни, а копию можно снять лишь с замороженного. Копия с копии тоже не выходит – там… - Четвертый чуть смутился, - …какие-то необратимые процессы в мозгу… Все даунами получаются.

- Ну и что, что нельзя снять копии? Что, «отморозки» в Раю плохо плодятся?

- Нет-нет, рождаемость хорошая! В среднем – два и два ребенка в семье, что позволяет держать минимум нулевой прирост. Но у новых человеческих единиц слишком высокая вариативность развития. Можно затратить массу усилий на воспитание, но никто не гарантирует получение полезного члена общества. Гораздо удобнее работать с копиями: всестороннее исследование первых трех-пяти копий позволяет подобрать для всех последующих оптимальную профессию, а также дает полную предсказуемость их поведения. Так что люди нужны нам в замороженном виде – в свежем они совершенно бесполезны, - и оберст мягко улыбнулся.

- Дмитрий Дмириевич, - вошла Катюша, - ваш кофе.

- Спасибо, Катя. Вот, например, Катя, - кивнул Четвертый на закрывшуюся за секретаршей дверь. – Идеальный помощник руководителя. А ведь поначалу хотела стать врачом… И ни к чему хорошему это желание ее не привело. Поэтому все последующие копии мы сразу воспитываем именно как секретарей, - Четвертый отхлебнул из чашки. – М-м! превосходный кофе готовит!

- Муравейник какой-то… - ошарашено пробормотал Максимов.

- Идеальный секретарь – это мелочи, - Четвертый отставил чашку. – Ученый. Всю жизнь бьется над проблемой. Приблизился к решению, и… не успел. Кто сможет закончить его дело лучше, чем он сам? Представь, что к тридцатилетнему Эйнштейну является он сам, только шестидесятилетний? И рассказывает, как надо?! Дальше: мы свели к минимуму преступность – генетически предрасположенных к деликвентному поведению мы не копируем, каждому предоставляем работу по душе – что тоже способствует… Наш Брат, например, прекрасный финансист либо государственный служащий – оба примера находятся в этой комнате. А Рай… он будет. Только наша задача построить Рай здесь, на земле.

- Было…

- Было – да только не с того конца, - помрачнел Четвертый. – Рай – это не кущи, не Древо Познания, и не дворец Отца. Содержание Рая – это агнцы. Остальное – антураж.

- Угу… и вы решили очистить мир от козлищ? А кто вам дал право решать?

- А кто нам запретил? – возразил Четвертый.

- Послушай… - сощурился Максимов. – …брат… Лимитирование продолжительности жизни и бесплодие клонов – ваша работа?

- Бесплодие – нет, - кажется, искренне огорчился Четвертый. – А вот лимитирование жизни… - он усмехнулся. – Знаешь, учитывая, что де-факто люди теперь обладают неограниченным количеством жизней – ну зачем им влачить бессмысленное существование жалкого старика? Однако если копия продолжает быть полезной и в шестьдесят, мы…

- Ясно, - Максимов поднялся. – Так зачем ты меня сюда привел?

- У нас полно марионеток, Дима. И очень мало кукловодов… Понимаешь? А ты – мы! – доказали, что являемся удачной серией… Кстати, Вера еще не знает о твоей смерти, – Максимов побледнел. - Она думает, что ты был вынужден срочно уехать. А вот вернешься ты или нет – решай сам.

- Могу я… могу я… увидеть Брата?

- Нет. Твое представление о криокамере, похоже, взято из фантастических боевиков – на самом деле нет никаких прозрачных колпаков, видеокамер… А адекватный анатомический атлас тебя вряд ли устроит.

- Он труп… - прошептал Максимов. – Вы убили его…

Четвертый подошел к Максимову, положил ладонь ему на плечо:

- Не «вы». Учись говорить «мы».

Парк тихонько шелестел листвой. Максимов сидел на скамеечке в парке и крошил воробьям булку.

Четвертый посмотрел в окно.

- Зачем он так стремился увидеть Брата?

- Братья и Сестры определяют сущность и цели своих копий, - ответил курирующий психолог.

- Увидеть хозяина?

- Увидеть отца, сына. В каком-то смысле увидеть Бога. По статистике каждый…

- Я знаю статистику, - перебил Четвертый. - О чем он сейчас думает?

- Ни о чем. Решение зреет в нем на подсознательном уровне.

- И каким оно будет?

Психолог неопределенно пожал плечом.

…Почему огорчился ты? И отчего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то отчего не поднимешь лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним…

Максимов поднял лицо к небу. К синей тверди, назначение которой скрывать отсутствие Рая. Губы Максимова двигались, и если бы с неба кто-то смотрел на него, то прочел бы:

- Разве я сторож брату моему?..

© anubis_amenti