Мохноухий скрипач.

Домовой появился в квартире сколь незвано, столь и нежданно. Ранним утром, когда солнце ещё не успело расплавить всё в пределах досягаемости, раздались глухие, но упрямые удары. Откинув замок, она обнаружила на площадке валенок, явно знававший куда лучшие времена.

– Это в каком смысле? – спросила она, пытаясь сообразить, каким образом валенок мог стучать в дверь.

– Это не в смысле, вставать раньше надо, а то не дождёшься.

Чего именно не дождёшься, обладатель сварливого голоса не уточнил, а просто подхватил валенок (который был больше его раза в три) и переступил порог. Придирчиво осмотрев коридор и дверь в комнату, существо двинулось к шкафу.

– Ээээ, – высказалась она, чем не произвела на пришельца никакого впечатления.

– Домовой я. Вернулся вот, буду теперь здесь жить.

Сказал он это свысока, что несказанно удивляло, если учесть его размеры.

– Вы не могли здесь раньше жить, – запротестовала она. – Дом построили недавно, я тут сразу поселилась, вас тут не было!

– Было… не было… я здесь был, когда твоя прабабка не родилась, так что не указывай.

Домовой открыл шкаф, забрался внутрь и захлопнул дверцу.

– Эй, — опомнилась она, – ты что? Ты в моём шкафу собрался жить? Так я против!

Но домовому было совершенно всё равно, против она или за. Как показали следующие дни, ему вообще было глубоко наплевать на её мнение.

Когда она приходила с работы замученная, почти ничего не соображающая и не в силах готовить, её ждал ужин. Бараний бок с кашей, например. Баранину она терпеть не могла, к тому же было просто страшно представить, где домовой взял этого барана. Приходилось доставать китайскую лапшу, потому что жарить драники было не на чем – всё ушло на бок. Домовой обижался и говорил, что раньше здесь жили приличные люди, которые ели приличную пищу.

Когда она хотела отдохнуть, из шкафа раздавались мерзейшие звуки, призванные изобразить музыку. Складывалось полное впечатление, что из кого-то тянут жилы. Она затыкала уши, включала Орфа, громко читала Жуковского. Лишь бы не слышать, лишь бы не слышать. Но от музыки сотрясался позвоночник, пробуждая давно и, казалось, навсегда выброшенные воспоминания. Соседи стучали по батареям, она колотилась в дверцу. Домовой выкидывал её вещи из шкафа и говорил, что раньше люди умели понимать.

Когда она делала сверхурочную работу, домовой устраивал вечеринки. Апофеозом стал леший, который вылез из шкафа и попросил пару-тройку стаканов. Она выставила валенок на лестничную клетку. Домовой притащил его обратно, бормоча что-то о том, что раньше его уважали.

Это «а вот раньше» преследовало её постоянно. Она оставалась на работе, пока охранники не выгоняли всех из здания; она стала ходить в походы на выходных. И, возвращаясь домой, постоянно слышала «а вот раньше».

Раньше здесь жили хорошие люди. Раньше у домового была уютная норка. Раньше он держал при себе целый сундук сказок. Раньше готовили еду в приличной печи. Раньше вообще было лучше.

Она хлопала дверью комнаты, и тогда начиналась музыка. В музыке было то же самое: раньше… раньше… раньше…

Мало ли что было раньше! Когда-то и она жила, ну и что? И ветер, знаете ли, приносил не грипп, а что-то куда более интересное. И звёзды разговаривали. И…

– Это было раньше! – заорала она однажды, рванув дверцу шкафа. – А сейчас ничего нет, и их тоже нет, и вообще это не твой дом, потому что его тоже нет!

Домовой ничего не ответил, только спрятался в валенок.

А потом она заболела. Кто его знает почему – сентябрь ли виноват, ночёвка на земле или вечные ссоры. Однажды ночью проснулась – тридцать девять, ломота и дикобраз в горле.

Домовой выбрался из шкафа, поворчал и пошёл на кухню. И всю неделю он насыпал горчицу в носки, менял ей компрессы и поил её чаем с вареньем. И рассказывал истории, под которые легко спалось.

– Это что, – говорил домовой, вскарабкавшись на подушку, – это ничего. Вот был бы у меня тот сундук, я бы тебе такое показал…

– Где же он? – спросила она, когда губы перестали трескаться от малейшего движения.

Домовой лишь покачал головой и вздохнул.

Настал день, когда она смогла сама приготовить себе завтрак. Пошатываясь, она открыла шкаф.

– Можно к тебе?

Домовой кивнул, и они устроились на полке, уплетая бутерброды.

– А вот раньше, – начала она, и домовой усмехнулся, – я любила сидеть в закрытом шкафу. Это был мой шалаш.

– И с кем ты там разговаривала?

– Ни с кем. Сама с собой. Тогда я умела.

Домовой достал что-то из валенка и заиграл. Музыка была печальна и пронзительна, и хребет содрогался, но она улыбнулась.

– На самом деле ты красиво играешь. На чём?

Домовой показал ей сделанную из хлеба скрипку со струнами-паутинками.

– Мне подарил её один музыкальных дел мастер.

– Тот самый? – тихо спросила она.

Домовой внимательно посмотрел на неё и кивнул.

– Поиграй ещё, пожалуйста.

И домовой играл, а она видела всё и всех, кто был ему дорог. Рядом вдруг возник потёртый сундук, но стоило протянуть руку, как он исчез.

– Я хочу найти их, – сказал домовой, обрывая мелодию. – Только я не знаю, куда идти.

Тогда она взяла его на руки и обняла крепко-крепко.

– Знаешь что, мой мохноухий друг? Сейчас ты откроешь дверцу, а за ней будет тропинка. Ты ведь любишь ходить босиком по земле?

Она поставила его перед дверцей, в щели которой уже задувал ветер.

Домовой кивнул, затаив дыхание.

– И ты пойдёшь по этой тропинке, и рано или поздно найдёшь. Кто ищет, тот обязательно найдёт. Обязательно. Только я хочу тебя попросить. Если ты в своих странствиях вдруг найдёшь меня, то не бросай, а возьми с собой и принеси мне сюда, хорошо? А я приготовлю тебе хорошее жилище.

Домовой улыбнулся.

– А пошли вместе. Ты тяжёлая, как я тебя дотащу?

И протянул ей лапу. Тёплую меховую лапу с шершавой ладонью.

© widder_mg