Дары.

К новогодней ночи все готовятся заранее. Уже за месяц до неё открывается особая ярмарка, а в лавках, даже самых заурядных, появляются нарядные товары. Уж, казалось бы, на что прозаичен мясник - а и он подвешивает над краем прилавка сырокопченые колбаски, увитые сусальными лентами. Сало в них нарезано звездочками, а в мясо замешаны съедобные блестки. Стоит одна такая, как три деликатесных, но глянешь на неё - слюнки текут, а сердце вздрагивает. Так что берут, расстаются с денежками!

Иные ремесленники чуть не весь год трудятся, чтобы распродать все подчистую ближе к кануну. Стеклодувы надсаживают легкие, опаляют близким жаром лица - вот где простор чудесным фантазиям! Самые умелые работают с цветным стеклом, сплетают пестрые прожилки. Прочие расписывают свои поделки самыми яркими красками. Ох, и блестят игрушки - не хуже сокровищ. Да и платят за них не меньше, за такую красоту.

Горшечники, кукольники, швеи, столяры и даже кузнецы готовят часть изделий впрок, откладывают их до времени. На предновогодней ярмарке все разлетится - только выложи. Особенно, если сделано на совесть, мастерски, если радует глаз, если заставляет отозваться душу и расстегнуть кошель.

Даже пекари, чей товар недолговечен, не отстают. Есть пряники да кексы по старым рецептам, что по полгода зреют, становясь от хранения лишь вкуснее. Труда они требуют немеряно, изрядно места для сбережения, грех за такие цену не заломить.

Особая ярмарка открыта ежедневно, не раз в неделю. Чем ближе к приходу, тем сильнее заполняются прилавки. Бродят между ними горожане, выбирают. Каждому хочется получить самое лучшее, самое радостное. Торговцы все разные, и подход у них разный. Кто зазывает, предлагая купить, вертит товар в руках, поворачивает его выгодным боком. Кто держится нарочито, уверенный в своих изделиях, показным безразличием набивает цену. Бледная закутанная женщина с лотком мягких зверушек лицом измучена, невесела - и каждому ясно, что всю радость, всю лёгкость она отдала своим игрушкам: уж так милы пушистики да мохнатки, что нельзя не полюбить и купить хоть одного из них, а то и парочку.

Но не только торговцы заняты делом. Почти в каждом доме идут приготовления. Кроятся и шьются мешочки, торбы и прочие вместилища. Самые цветастые ткани на них идут. Даже в бедных семьях прибережен лоскут-другой, чтобы приметать его к простой дерюжке. И стараются: вышивают, выводят строкой узоры, обвешивают стеклярусом и бисером, цепляют золотые шнуры и бахрому. Даже многие богатеи не доверяют это нанятым швеям, привлекают домочадцев: известно ведь, что лучшее делается собственными руками. Чем состоятельнее семейство, тем вместительнее у них мешки - в иной подросток уместится, да не тощий, а упитанный.

В последний день года ярмарка закрывается к полудню. К этому моменту мало что остаётся не проданным, а все же мечутся с утра нерасторопные, хватают остатки. Во всех прочих случаях под закрытие рынка старается являться беднота: торговцы сбрасывают цену, чтобы избавиться от не приглянувшегося да подпорченного. На особой ярмарке не так, цены могут и приподняться. Порой даже сломавшееся выглядит удачным: куколка с нежным личиком и отломившейся фарфоровой ножкой кажется невинной сироткой-калекой, вызывающей умиление - купят и ее.

Но, как бы ни гнались за прибытком мастера, толику своих изделий они приберегают для собственных домов - что ни говори, а ремесленники и торговцы тоже люди семейные. Даже самые ушлые оставляют себе не то, что поплоше, а из лучшего. Да и как иначе?

В каждом доме к уходу года готова специальная комната. Кто беден и ютится в каморке, отгораживает угол пологом. А уж там - и гирлянды, и звёзды, и украшенные деревца! Красота, глаз не отвести. На худой конец - пестрые лоскутья и веточки с пахучей хвоей. И здесь же - торбы, кисеты, мешки. Пока пустые.

Зимние вечера ранние. В последний вечер года собираются за столами. Взрослые едят и пьют, но особливо потчуют детвору. А ребятня ест от пуза - в последний вечер ей позволяют объедаться и не одергивают, если она налегает на сласти. Да хоть одни конфеты лопай, пока не кончатся!

После замечательной трапезы детей гонят спать. Иные хнычут, но куда деваться? В эту ночь по домам будет ходить Морозный Дед с огромным мешком - это для него приготовлены шитые торбы. Каждый знает, что оставаться в комнате с Морозным Дедом нельзя. И подглядывать за ним - тоже. Нужно лечь в постель и постараться заснуть. Понятное дело, что не хочется и не спится - но надо. Чтобы скорей наступило утро.

Но пока не явился Морозный Дед, в городе идут последние приготовления. Убедившись, что дети разошлись по постелям и двери в их спальни надежно закрыты, взрослые достают из укромных мест подарки. Ясно, что дары приходилось скрывать и от мелюзги, и от тех, кто постарше - иначе не удержатся, влезут в них нетерпеливыми ручонками. Теперь самое время наполнить мешки игрушками, угощениями и дорогими изделиями. Зажиточные родители набивают их туго. Бедняки, роняя бессильные слёзы, вкладывают то, что удалось добыть. После все ложатся спать. Старый год израсходован почти без остатка. В эту ночь даже останавливают колокол городских часов - чтобы не будить жителей, чтобы сберечь их сон. Разумеется, тех, кто спит, а не молится.

С первым рассветным лучом первый проснувшийся мальчик вылезает из тёплой постели. Открывает дверь спаленки, крадётся по стылому коридору, на цыпочках входит в украшенную комнату. Ему зябко, но он нетерпеливо бросается к висящему на стене мешку. Тот мягкий и плоский - пустой!

- Мама! - кричит мальчуган. - Папа! Пусто! Ничего нет! Нет подарков!

Он выбегает в коридор, туда же выскакивают родители.

Мальчик обхватывает руками маму и бормочет ей в живот:

- Мешок совсем пустой.

Мать обнимает его, а отец идёт и срывает мешок со стены. Переворачивает его и встряхивает. Раздаётся негромкий стук: на пол падает единственная конфета.

- Она твоя, - всхлипывает мать.

В другом доме, большом и богатом, кроха-девочка входит в спальню к родителям. Лезет к ним на кровать, те обнимают ее так, будто хотят задушить. Потом все трое выбираются из постели и, держась за руки, в ночных рубахах идут в зал, натопленный и уютный, где под пологом из мишуры и бус развалился мешок с перевязанной горловиной. Даже от двери видно, какой он толстый.

- Теперь это все мое? - звенит голос девочки.

- Теперь да, - отвечают ей родители.

На глазах у них слёзы.

Городские часы оживают и бьют им положенное. Оживает и город. Из некоторых домов доносятся крики. Короткие - радостные. Долгие и протяжные - безутешные.

Никто не знает, откуда Морозный Дед приходит, где скрывается от людских глаз весь год. Некоторые рассказывают, будто на самом высоком и недоступном пике Великого Утыра, вечно покрытом снегом, у него ледяная пещера. Другие болтают, что вылезает он из Хавырьей Бездны - стены ее сплошь из торосов, выдавливаемых из мерзлых глубин. Есть и те, кто селят Деда на Полуночных пустошах - говорят, там можно неделями идти, не видя ничего, кроме льда и снега, пока не кончатся припасы и силы, а потом упадёшь и обрастёшь инеем сам.

Никто не знает в точности и как Морозный Дед выглядит. Может, и не дед он совсем, может быть, и не человек вовсе. Дети шепотом пугают друг дружку: ростом он - как дом, оброс белой шерстью и долгим волосом. Глаза у него горят, но огонь этот синий, холодный. Лапы у Деда - как корни вывороченного дерева, пальцев не счесть, и каждый корявый, с двумя когтями. Пасть у него - что погасший зимой очаг, чёрный, холодный, и воет там, как в трубе.

Врет, без сомнения, детвора: будь он высотой с дом, как бы внутрь жилищ забирался?

Где бы ни обитал Морозный Дед, там жутко, темно и одиноко. Беспросветно ему во мраке. Нет ни света, ни тепла, ни радости - только вечный холод. Воет Дед во тьме от тоски и голода, страшный и пустой внутри, страшный и косматый снаружи. Сколько ему лет, неизвестно, но все годы тоска, его ровесница, растёт вместе с ним.

В единственную ночь, в брешь между границами сменяющихся годов, пробирается Морозный Дед в мир людей, устремляется к ним. Стены и запоры ему не помеха - проникает внутрь сквозь щели, сквозь дымовые трубы, сквозь духовые окна. Гонит его тоска, гложет голод. Подкрадывается Дед к оставленным для него дарам в заметных торбах, закидывает их лапами-корневищами в чёрную пасть, жрет, не давится. Съедобное и несъедобное, большое и малое, все сгинет в его утробе. Каждый дар - это частичка красоты, добра, счастья. Не прогнать им прочь тоски, но они делают ее чуть терпимее.

Что не сожрет на месте, побросает в свой мешок, прочный, необъятный. Утащит добычу восвояси, чтобы до следующей охоты перебиться. Если что упустит или обронит, то по мелочи. Оставляет после себя стылость в доме - след свой неизменный.

Сколь ни могуч ненасытный Морозный Дед, он не всесилен. Нет у него власти над временем, не может по своей воле открывать проход из мрачного обиталища. Срок его в мире людей ограничен. Потому и не заглядывает он в каждый дом, выбирает самые сытные, счастливые, душевные. Кому очень повезёт, те вовсе его не дождутся. Умеренные счастливцы откупятся от Деда подарками: сгребёт понравившееся и уйдёт. Хуже всего тем, кто собрал мало или приготовил плохонькое. Дед без добычи не исчезает. Влечёт его к счастью и теплу. А кто счастьем полон? Дети. Им в этом соперников нет. Мил да приятен - полезай в мешок. Или сразу в пасть.

В ночь под Новый год дети спят отдельно. Всегда, конечно, находятся безрассудные - держат их рядом, с дурной головы надеются отстоять от неизбежного. Что с того? Морозного Деда ещё никто не остановил. Радости во взрослых поменьше, чем в детях, так что разжевал защитников Дед и сплюнул. Вот и остаётся горожанам угощать малышню вечером от сердца, как последний раз. Кто знает: вдруг и впрямь в последний? И спать не спроста заставляют: во сне и пропасть проще.

Говорят, беднякам одно утешение: Морозный Дед к ним редко заглядывает. Что с них взять, несчастных? Хотя бывает всякое, берет Морозный Дед количеством. Ещё поспокойнее других себя ощущают бездетные. Но и тут не угадаешь. Помнят в городе одинокую бабушку из домика близ главной площади: золотая была старушка, душевная, через то и пострадала.

А как начинается новый год, то и в городе все идёт по новому кругу. Месяц-другой, перестают кручиниться по происшедшему и вновь мастерят подарки впрок. Потому как уверены горожане твёрдо: как ни была бы жестока мрачная жуть, но и она к красоте и добру тянется.

© zh_an