Значитцо, как ни прекрасно было правление барона Врангеля, а всему на земле приходит конец, рано или поздно. Пришёл конец и Последнему Осколку Российской Империи. О военных аспектах этого дела писать не буду, расскажу о самой эвакуации Лучших Людей России с полуострова.
Стало быть, ворвались в Крым злые большевики, сбросили Элиту Русского Народа в море. И несчастная, разобиженная Элита поплыла тихим ходом в Константинополь.
Выглядело это дело… Ну, представьте на минутку, что в России снова объявились большевики, которые изгоняют за чертополох теперешнюю Элиту Русского Народа. Вообразите, что всякие «топ-менеджеры», «вип-чиновники», попы, банкиры, депутаты, бандиты, рестораторы, «светские львицы» и «светские обозреватели», «политические аналитики» и прочие Лучшие Люди Страны — вынуждены судорожно паковать всё самое ценное в баулы от Луи Витона и драпать в ближайший порт, пробиваться с боем на какой-нибудь аглицкий пароход. Вообразите, что в один трюм набились удирающие из России Жириновский, Костя Эрнст, Божена Рынска, Венедиктов, Гордон, Стариков, Навальный, Фёдоров, Леонтьев, Новиков, пара Цапков, Тимати, Сванидзе, Познер, Нургалиев, Хирург, дружная семья Михалковых, Канделаки и прочие рожи из телевизора — все злые, потерянные, голодные и немытые, да ещё с челядью и домашней живностью! (Абрамовича, Дерипаску, Прохорова, Путина, Сечина, Миллера, Кадырова и Гундяева среди набившихся в трюм элитариев можете не представлять: козЫрные ребята свалили раньше всех, на яхтах и частных авиалайнерах.)
Как такой «Исход» будет выглядеть? Наверное, как Содом с Гоморрой во время божественной экзекуции…
Нонешняя Элита даже в быту себя культурно вести не умеет, что уж про экстремальные ситуации говорить… Всё потому, что Элита в путинской РФ — не совсем настоящая, какбе «порченная» Советской властью. А вот Элита РКМП — бежала за кордон красиво, чинно-благородно! Вот так представляет Исход Белых из Крыма художник Белюкин:
В реальности, кстати, примерно так всё и происходило.
Прекрасные и благородно-скромные дамы, мужественные и подтянутые господа офицеры, иссохшее от сурового аскетизма духовенство — все глубоко опечалены гибелью России, но все ведут себя спокойно и с достоинством, как и полагается вести себя Православным Русским Патриотам… Что ни говори, а всё-таки имелась Настоящая Элита в России, Которую Мы Потеряли. Белая кость, голубая кровь. Как к тогдашним белодельцам ни относись, а нужно признать: эти люди умели не терять головы в трудную минуту, умели проявить самоотверженность, умели стойко переносить лишения, умели помогать ближнему, отрывая от себя последний кусок, умели, что называется, «проигрывать красиво». Потому «Белый Исход» 1920-го года и стал настоящим гимном Русскому Духу…
Ахаха))) Шутка, конечно. Повёлся кто-нибудь, не? ;)
Разумеется, в реальности «Элитарии» столетней давности ничем от сегодняшних «Элитариев» не отличались. Те же спекулянты, пауки-эксплуататоры, ростовщики, взяточники, мошенники, аферисты-авантюристы, бандиты, содержанки-проститутки…
И вела себя вся эта гнусная шобла — соответственно.
Даже и в спокойное время. А уж когда пришлось драпать в спешке и панике — тут «элита» отбросила последние остатки показной благовоспитанности и явила своё настоящее мурло:
…Я взобрался на свое место на втором этаже и начал наблюдать за происходившим.
Каждый спускавшийся в трюм сначала растерянно оглядывался, потом, как сумасшедший, бросался на первую попавшуюся койку, валился на нее животом, на другую — бросал картонку, на третью — узел и вопил при этом, точно его резали:
— Сюда, сюда, Ниночка! Жора, сюда, Маруся! Федор Адамович, да занимай же скорее место напротив, чего ты ворон считаешь!..
На одну койку сажали плачущего ребенка; на другую привязывали цепочкой собачонку, с испуганной мордочкой и дыбом стоящей шерстью.
Всюду пугались люди.
— К чертовой матери собак. Детей положить некуда!
— Ступай сам к чертовой матери, большевик! — С достоинством отвечала на это владелица собаки, попыхивая папироской.
— Мадам, я корпусный командир!..
— Я сама полковница!..
Больше всех надрывался и кричал уже взявшийся откуда-то «комендант трюма», какой-то худой, усатый господин с полковницкими погонами; он бегал от койки к койке, утирал красным платком градом катившийся со лба пот, клялся, что все «перетрется и устроится, когда отойдем»; дамы хватались за него, как за последнее спасение, что-то кричали, он вырывался, бледный, возбужденный, и бросался дальше. Сбрасывал чемоданы, с мольбой складывал на груди руки; какая-то собачонка уже успела укусить его за руку, какая-то нянька кричала плачущим голосом:
— Барыня, барыня, смотрите, что делает! Родимые, Неличку за ногу ухватил! Ах ты, каторжник!
— Вы не имеете права! У меня муж…
Плакали дети, жалобно и беспомощно, как плачут дети.
На всю суматоху и бестолочь, без улыбки, с серьезными бритыми лицами, смотрело несколько чопорных английских офицеров в коротких, с золотым галуном тужурках. Один из них остановил проходившего мимо, сбитого с толку «томми» и вместе с ним решительно двинулся в самую гущу орущих барынь, лающих собак, кого-то распекающих генералов; плачущих детей — и в какие-нибудь четверть часа водворил порядок. Все получили места, причем множество коек оказалось свободными.
— Всегда у нас так, — сняв фуражку и тяжело отдуваясь, ворчал комендант. — Народ, а еще — «интеллигенция»! Хуже готтентотов!..
Начали устраиваться. Дамы помоложе тотчас же достали кокетливые пеньюары, чепчики с лентами; на серых солдатских одеялах коек появились текинские ковры; между местами заколыхались простыни; ситцевые занавески. Скоро многие пассажирки улеглись с сигаретками в зубах в живописных позах на голубом и розовом атласе, обшитом прошивками и кружевом. Матери и няньки забегали с горшочками, выплескивая содержимое их в иллюминаторы. Капризный голосок затянул:
— Мама, чаю хочу, чаю!..
В трюме было ужасно холодно: во время стоянки в трубы не пускали пар. Первые заметили это дамы в пеньюарах. Послышались негодующие возгласы:
— Черт знает что! Мы не позволим! Ведь это хлев, а не пароход! Должны были предупредить. Мы бы не поехали. Да где же комендант?
Комендант опять заметался. На его счастье в трюм спустился какой-то пожилой англичанин с трубкой в зубах. Комендант схватил его за руку, подтащил к батарее отопления и, показывая в воздух руками, кричал ему в ухо:
— Пар, пар! Вы понимаете — пар!
Англичанин смотрел на него благосклонно и попыхивал трубкой. Потом похлопал его по плечу и сказал:
— Карашо! Добро!
И, кивнув ему головой, ушел, попыхивая трубкой. Комендант бессмысленно улыбался, глядя ему вслед. Вдруг какой-то старенький генерал с Владимиром на шее поднялся с корзины, на которой он до тех пор; сидел, смиренно кушая бутерброд, поднялся и крикнул:
— Господа! Да какой же он комендант, когда по-англйийски не понимает?!
Однако усатый полковник запротестовал и с достоинством «доложил его превосходительству», что его назначил русский комендант парохода. Раздались голоса:
— А коменданта парохода кто назначил? Им бы только хапать!..
— Здесь не на берегу, здесь мы сами коменданты! Мы протестуем!
Наконец появился комендант парохода, маленький, присадистый, краснолицый генерал. Хриповатым, жирным, словно бульдожьим баском, он обратился к шумевшим пассажирам:
— Прошу успокоиться… Пар пустят, когда тронется пароход… Полковник, я прошу сообщать о тех, кто позволяет себе беспорядки!
Генерал, очевидно, умел разговаривать с взволнованными людьми. Весь трюм моментально умолк. Полковник сделал под козырек и сказал:
— Слушаю, ваше превосходительство!
И с торжеством посмотрел на притихших пассажиров: — Что, взяли?
Генерал с достоинством удалился. Впоследствии оказалось, что комендантом парохода он сам себя назначил; и за это всю дорогу ехал в каюте второго класса, а не в трюме, пользуясь всеми прерогативами законной власти.
От холода заткнули иллюминаторы подушками, пеленками, тряпками. От этого не сделалось теплее, но стало темно. Давал себя чувствовать голод. Вскоре, однако, комендант трюма объявил:
— Прошу обратить внимание: в шесть часов дадут чай и бутерброды. Горячий обед завтра!
Когда совсем стемнело, несколько молоденьких «томми» принесли большой, дымящий паром котел с приготовленным по-английски, прямо с молоком и сахаром, чаем, и несколько лотков с бутербродами. Увидев, что принесли ужин, пассажиры бросились все разом с такой дикой жадностью, что «томми» попятились назад. Началась сцена, на которую стыдно и больно было смотреть. Около бутербродов поднялась свалка. Их вырывали друг у друга, обливаясь чаем, пробовали и с отвращением выплескивали обратно в котел. Кричали:
— Что это за бурду принесли? Почему не предупредили, что будут кормить, как свиней?..
Но кружки продолжали вырывать друг у друга; запихивали бутерброды в рот, совали в карманы и с полными ртами кричали:
— Женя, да чего же ты стоишь столбом! Бери на троих! Куда вы без очереди лезете, мадам? Вы думаете, я не вижу, что вы в третий раз?!
Потом из корзинок, баулов, мешков стали появляться огромные хлебы, домашнее печенье, малороссийская колбаса, жареная индейка. Молчание воцарилось во всем трюме. «Томми» жалостливо поглядывали на голодных людей, предлагали принести еще чаю. Давали шоколад детям.
Начали укладываться; и опять брань, жалобы, угрозы донести начальству, что тюфяки жесткие, что нечем дышать, что едут какие-то мужики, что так невозможно. Наконец угомонились и заснули.
Ночью в трюм спустились английские доктора и дежурный вахтенный офицер. Они открыли все иллюминаторы — в трюме стоял такой «дух», что тошнило! Я видел, как, проходя по узким коридорам между койками, они с недоумением смотрели на валявшиеся на полу бутерброды, куски сыру, консервов. После пришли «томми» с вениками и совками и выбросили все это в море…
Это белогвардейский журналист Георгий Яковлевич Виллиам, убеждённый антикоммунист и антисоветчик, рассказывает о том, как Белая Элита в начале 1920-го года драпала из Новороссийска на Принцевы острова. И если вы полагаете, что в конце 1920-го года — во время драпа Белой Элиты из Крыма в Константинополь — всё выглядело хоть чуточку пристойнее, то вы глубоко заблуждаетесь.
Воспользуемся тогда статьёй с сайта «Ридус». Она изрядно неполжива и рукопожатна:
Крымскую эвакуацию Белой армии осенью 1920 года логично принято сравнивать с двумя масштабными предыдущими — зимней Одесской и мартовской из Новороссийска. Обе были катастрофичны. Точнее — катастрофичным для Белой армии было вообще наступление Южного фронта красных в 1920 году, эвакуации же были трагичны: сконцентрированные в портах деморализованные массы отступающих войск, обезумевшие гражданские беженцы, паника и равнодушие союзных французов и англичан. Европейцы наблюдали дикий шабаш гражданской резни, обещали силу огня корабельной артиллерии и некоторые средства для эвакуации, но не обеспечили обещанного в достаточной мере. Ни в Одессе и Новороссийске, ни, тем более, в Херсоне, Мариуполе и Николаеве.
Гадкие европейцы! Обманули доверчивых белогвардейцев, не прикрыли их с моря, поскупились! Скажем, под Новороссийск, в помощь Деникину, жадные еврогеи и коварные пиндосы согнали — всего-навсего — один сверхдредноут, пару дредноутов, три крейсера, один авиатранспорт и одну канонерскую лодку (миноносцы и транспортные суда мы не считаем).
Рассудите по совести, уважаемые читатели — разве этих сил было достаточно для того, чтобы помочь русским чудо-богатырям сдержать натиск красных китайских наёмников? Разумеется, нет! По совести, те же англичане должны были весь свой флот, до последнего катерка, прислать на помощь драпающим русским патриотам! По совести, европейские корабли должны были, ради торжества Белого Дела, вообще смести огнём с лица земли и Новороссийск, и Одессу, и Херсон с Мариуполем! А потом англичане с французами должны были ещё и оккупационный корпус прислать, чтоб зачистил от оставшихся большевиков (о, это очень живучие сволочи!) дымящиеся руины-развалины, установил на самом высоком месте трон с двуглавым орлом и вежливо усадил на этот трон Патриотичного Русского Лидера. Вот тогда — да, тогда можно было бы сказать, что Запад честно помогал своим белым союзникам! Но что эти паскудные англосаксы и галлы знают о чести?..
К счастью, крымская эвакуация прошла немного получше новороссийской и одесской. По крайней мере, автор статьи с сайта «Ридус» в этом убеждён:
В Одессе на борт уходящих судов попала едва ли треть желавших бежать, были брошены люди и огромные материальные ценности. В Новороссийске в страшной панике погибли сотни и сотни отчаявшихся. Несколько иначе сложилось в Крыму.
«Выдающейся храбрости. Разбирается в обстановке прекрасно и быстро, очень находчив в тяжелой обстановке», — писал о главнокомандующем Русской армией в Крыму бароне Врангеле один из его прежних командиров в Первой мировой войне. Эти качества барона спасли тысячи жизней и в трагические дни ноября 20-го на полуострове.
Вот, как-то так современные белодельцы представляют себе события ноября 1920-го года. Отважный фон-барон спасает тысячи г’усских жизней, используя свою непревзойдённую находчивость.
Ню-ню. Посмотрим же, что о Белом Исходе писали его непосредственные участники, наши старые знакомцы — либеральномыслящий аристократ князь Оболенский, нацист-монархист Немирович-Данченко, журналист-белогвардеец Раковский, генерал-фронтовик Слащёв-Крымский и другие авторитетные белодельцы. Поглядим, что эти достойные г-да говорили о храбрости и находчивости Врангеля.
Для начала, храбрый и находчивый Врангель придумал никому не рассказывать о грозящей Белому Крыму катастрофе. Красноармейцы уже овладели позициями на Перекопе, уже выбивали остатки корпуса генерала Барбовича из укреплений в районе Юшуни и Карповой Балки, а в это время честная белогвардейская пресса (это вам не лживые советские газетёнки, ага!) рассказывала крымскому обывателю майсы о том, что Крым — «неприступная крепость», «Верден», который большевикам «за 10 лет не взять» и т. д. Слово Раковскому:
До последнего момента тыл был загипнотизирован лживыми сообщениями ставки. Нужно было прямо поражаться тому бесстыдству, с которым официальные круги извращали обстановку. Никогда ещё в стане белых не было такой беззастенчивой рекламы. Никогда ещё с такой смелостью не вводили в заблуждение русского и европейского общественного мнения. Даже в тот момент, когда началась катастрофа, не только крымские газеты, но и вся европейская пресса, почти все заграничные русские газеты, кроме пражской «Воли России», восхваляли Врангеля за его успехи. Лесть и ложь прикрывали собою развал фронта и дезорганизацию тыла.
Более чем характерно, что даже в четверг 29 октября (11 ноября) в Симферополе ничего не знали о том, что катастрофа уже наступила. Правда, накануне известия с фронта говорили о яростных атаках противника уже на Юшунские позиции. В городе заговорили было о том, что создаётся критическое положение. Однако, вечером в четверг начальник гарнизона заявил журналистам, что положение на фронте серьёзное, но что приняты все меры и что нет никаких оснований к тому, чтобы опасаться за судьбу Симферополя.
Вопчем, всё хорошо, «потерь нет», «хитрый план в действии» и т. д. Знакомая тема;) Кстати, на умных людей эта бодяга уже и в те времена не действовала. Вот, что записал в дневнике по поводу «Хитрого Плана (Путина) Врангеля» Эммануил Маргулиес, бывший министр торговли промышленности, снабжения и здравоохранения в правительстве генерала Юденича, адвокат, публицист, бизнесмЭн, (и жЫдомасон), осевший, после окончательного краха Юденича, в Париже.
Врангель, теснимый большевиками, отступает за Перекоп… …Города один за другим попадают в руки большевиков.
«Отрывные календари» — люди, не помнящие того, что было вчера, а таких сейчас в Париже сотни — кричат, захлёбываясь: «отступление Врангеля — гениальный маневр, увидите, что останется от большевиков через две недели»…
Mot d’ordre: Перекоп это — Верден; за ним Врангель неуязвим; «отрывные календари» забыли, что неприступность Вердена столь же была в укреплениях, сколько и в людях.
Вопчем, бывалого и битого масона Маргулиеса не проведёшь россказнями про «хитрый план». Но доверчивые крымские обыватели таки «велись». И до последнего надеялись, что «всё будет хорошо». Князь В. А. Оболенский пишет:
В Севастополе 28 октября действительно началась эвакуация. Но в Симферополе еще 29-го ничего точно не было известно. Ходили противоречивые слухи, тревожные и успокоительные. Что касается лично меня, то я продолжал скептически относиться к тревожным слухам…
…Однако, к вечеру я стал уже сомневаться в своем оптимизме и отправился за справками к губернатору. Губернатора дома не оказалось, но мне сказали, что он скоро вернется, и предложили подождать в его кабинете, куда я и направился.
В зале, через который я проходил, спокойно заседала междуведомственная комиссия, под председательством управляющего казенной палатой А. П. Барта, и обсуждала вопрос о снабжении Симферополя мукой.
«Ну вот, — подумал я, — разве они заседали бы так спокойно и обсуждали вопрос о снабжении Симферополя мукой, если бы…»
С такой мыслью я отворил дверь в следующую проходную комнату, отделявшую зал заседаний от кабинета губернатора. Там за столом сидел начальник канцелярии губернатора и заполнял лежавшие перед ним стопочкой заграничные паспорта. Перед столом, тихо перешептываясь между собою, стояло несколько чинов судебного ведомства, во главе с прокурором. Они поочередно брали паспорта и уходили.
— И вы за паспортом? — спросил меня начальник канцелярии.
— Нет, я только пришел узнать о положении дела.
— Вот видите какое положение: выдаем паспорта, а завтра в 11 часов утра отходит в Севастополь последний поезд с чинами гражданского ведомства, желающими эвакуироваться. Если желаете, я вам сейчас же выдам паспорт, а потом получите пропуск.
Я уже давно принципиально решил в случае падения Крыма остаться в России и, отказавшись от любезно предложенного мне паспорта, отправился домой.
Князь Оболенский уже успел немножко пожить под большевиками — в 1919-м году, когда Крым ненадолго стал Крымской Советской Социалистической Республикой. Так что с принципами большевистской карательной политики князь был, в общих чертах, знаком. Отсюда и его осторожный оптимизм. В Белой армии Владимир Андреевич не служил, с контрразведкой не сотрудничал — вопчем, к преступлениям врангелевского режима отношения не имел. Такой расклад давал некоторую надежду на милость со стороны большевиков. Потому князь и решил, что лучше уж залечь на дно и попытаться пережить очередную «смену власти», чем всю оставшуюся жизнь мыкаться по европам и попрошайничать. Однако, это «чистенькому» князю было легко решиться попытать счастья. А каково было белым солдатам и офицерам, которые уже были замазаны в русской крови по уши и, соответственно, не рассчитывали на снисхождение? Об этом расскажет генерал Слащёв:
Врангель сам остался в тылу у судов, а Кутепова назначил защищать Крым и производить рокировку войск. Красные же не захотели изображать обозначенного противника и атаковали перешейки. Часть людей в это время сидела в окопах, часть ходила справа налево и слева направо, но под натиском красных все вместе побежали.
Были отдельные случаи упорного сопротивления, были отдельные случаи геройства, но со стороны низов; верхи и в этом участия не принимали, они «примыкали» к судам.
Что было делать рядовым защитникам Крыма? Конечно, бежать возможно скорее к судам же, иначе их предадут на расправу победителям. Они были правы. Так они и поступили.
О подробностях героического бегства белогвардейцев к морю — читаем у Раковского.
Офицеры, солдаты, беженцы метались, бросались из одной стороны в другую… Начинался хаос, развал и анархия. Уже брошен был в массы лозунг — «спасайся, кто может». Уже говорили о предательстве со стороны высшего командования. Уже открыто раздавались возгласы озлобленных солдат и офицеров:
— Генералы спасают свою шкуру. Армию сдают большевикам. Нашими головами хотят купить себе спасение…
Армия распылялась. Ненависть фронта к тылу, преломившись сквозь призму хулиганства и звериного инстинкта самосохранения, прорвалась здесь с необычайной остротой. Все бросились к поездам, отходившим на Севастополь. Штатских выталкивали из вагонов.
— Опять буржуи спасаются, а нам погибать, — слышались крики.
— Довольно… Насмотрелись раньше… Опять чемоданы, подушки везут… Ребята, выбрасывай их вон. Гони эту сволочь.
— Опять пароходов не хватит.
— Нет, теперь мы всех «их» сами в воду покидаем…
Стоны, вопли, плач…
Подножки, крыши вагонов, платформы, буфера, площадки — всё было заполнено сплошной серой массой. С револьверами в руках гнали от поездов штатских. Как звери, дрались за места между собою… Всем казалось, что вот-вот появятся большевики. У всех была одна мысль, одно желание: поскорее попасть в порт, чтобы первым сесть на корабль.
Тут уж не только один «инстинкт самосохранения». Тут дело ещё и в том, что многие белые солдатики «эвакуировались» уже по второму-третьему разу. Они прекрасно помнили, как в том же Новороссийске «не хватило» пароходов для эвакуации бойцов, зато вполне себе «хватило» кораблей под генеральские чемоданы. Они подозревали, что господа капиталисты с бОльшей охотой вывезут из Крыма лишнюю баржу с ячменём, углём, металлоломом, или ещё каким «пушным товаром» (тм), чем лишний корабль с солдатиками, которые теперь уже стали капиталистам не нужны. Насколько верными были такие предположения? А почитаем, что творилось в Севастополе, пока врангелевская печать успокаивала обывателя рассказами о «неприступном Перекопе». Об этом подробно пишут в сборнике «Последние дни Крыма. Впечатления и итоги».
Этот сборник был издан в Константинополе, сразу после завершения «Крымской Катастрофы», написан он очевидцами катастрофы, по горячим следам. И самая примечательная часть сборника — «Дневник крымских событий».
Вот из этого дневника мы и узнаем, что происходило в Севастополе, пока в Симферополе и Джанкое обезумевшие от страха белогвардейцы штурмовали идущие в сторону моря поезда.
Понедельник 26\8 ноября.
Уже в понедельник, когда впервые появилась лаконичная, но, увы, много говорившая уму и сердцу сводка о начавшихся боях на Перекопе — по городу поползли слухи, сначала слабые и едва уловимые, но потом всё более настойчивые и упорные — об эвакуации.
Особенно нервно были настроены иностранные коммерсанты. Они толпами шли в кредитную канцелярию и требовали разрешений на вывоз валюты…
Четверг 29\11 ноября.
Ещё вечером в среду отдан приказ об эвакуации. Эвакуация учреждений и лиц ещё понятна. Но непонятна, странна и ничем не оправдывается эта бешенная эвакуация всех товаров, разновременно в массе доставленных в Севастополь.
Отдел торговли выдавал вывозные свидетельства направо и налево.
Грузили, паковали, везли, несли.
Нет тоннажа — грузили барки, платили бешеные деньги, лишь бы увезти товары из Севастополя. И можно смело сказать, что свыше половины всего добра успели убрать. Когда-то привезут его обратно…
Как видим, паника белых солдатиков была более чем оправдана. Как говорится: «Каждому — своё». Солдатикам — «проявлять героизм», защищая Турецкий Вал и Карпову Балку; правителям Крыма — вывозить капиталы на Запад.
Вот врангелевцы и не сообщали населению Крыма о поражениях на Перекопе — ещё одуреет быдло со страху, ломанётся в порты, начнёт пароходы штурмовать, как тогда прикажете честно заработанное барахло вывозить? Или большевикам барахло оставить? А вот фигушки! Вывезти всё до крошечки! А наивный журналист ещё задаётся вопросом — когда, мол, вывезенное добро «привезут обратно»? Вот же глупышка-дурашка! Барахло не для того вывозили, чтобы его обратно потом везти. Барахло нужно было спешно распродавать в Европе, хоть за бесценок. Врангелю и компании срочно занадобились наличные. Ведь злые большевики отняли у фон-барона последний клочок русской земли, с которого можно было продавать на Запад сырьё. Халява накрылась, сэр! Так что нужно было, напоследок, обеспечить себя свободно конвертируемой валютой, желательно, чтобы хватило до конца жизни, иначе потомкам придётся (не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу!) на работу устраиваться. Маргулиес повествует о коммерческих операциях, которые правительство Врангеля прокручивало в Париже прямо накануне «Белого Исхода»:
…Продажа первого парохода с ячменём из Крыма прошла через Опторг — компанию, где участвуют русские «именитые» купцы. Причина такой странной операции в том, что Крымскому правительству до зарезу понадобилось пять миллионов франков; у французов, по-видимому, получить их не удалось, так как хотели зачесть ячмень за стоимость уже посланного снабжения; пришлось передать ячмень частному предприятию, которое авансировало нужные Крымскому правительству пять миллионов.
Эта запись в дневнике Маргулиеса — за 26-е октября 1920-го года. До окончательного краха Последнего Осколка Российской Империи оставалось меньше трёх недель. Интересно, кому достались, в оконцовке, пять лямов франков, вырученные за крымский ячмень?.. Не сомневаюсь, что деньги ушли достойному человеку — других-то среди врангелевцев попросту не было)))
А наш фон-барон снова проявил находчивость. Об этой находчивости рассказывает Слащёв:
Эвакуация протекала в кошмарной обстановке беспорядка и паники. Врангель первый показал пример этому, переехал из своего дома в гостиницу Киста у самой Графской пристани, чтобы иметь возможность быстро сесть на пароход, что он скоро и сделал, начав крейсировать по портам под видом поверки эвакуации. Поверки с судна, конечно, он никакой сделать не мог, но зато был в полной сохранности, к этому только он и стремился.
Ну, а когда Лидер Русской Нации эвакуировал свой кошелёк, свои чемоданы и свою драгоценную тушку на пароход, пришло время эвакуироваться и простым, рядовым представителям нации. Хотя времени на эвакуацию у рядовых представителей осталось мало. Красные приближались. Так что пришлось рядовым белодельцам повоевать друг с дружкой за места на спасительных пароходах. Немирович-Данченко пишет:
Нельзя вспомнить без содрогания картины, разыгравшиеся 30 и 31 октября у пароходных пристаней Севастополя, Ялты и др. приморских городов. Всякий думал только о себе, так как даже больные и раненые были предоставлены своим собственным силам в их стремлении выбраться из Крыма.
Подробнее о «вызывающих содрогание картинах» — читайте в следующей серии, товарищи.
Продолжение следует.
Оценили 0 человек
0 кармы