Фольклор. - Женщина в народной памяти. Символ-традиция-миф. Часть IV. - Русская сказка.

Среди сказок особую разновидность образуют так называемые бытовые. Указание на бытовой характер нестрого отличает их от других. К примеру, трудно отделить бытовую сказку от некоторых сказок о животных, которые тоже тяготеют к разработке бытовых коллизий и положений и даже вводят в число действующих лиц людей. Нечеткость отделения от других заставила искать для бытовой сказки более точное название. И оно было найдено – новеллистическая сказка. Оно указывает на близость бытовых сказок к новелле – жанру, возникшему в европейских литературах в эпоху средневековья. Фольклорная сказка действительно близка литературной новелле, но не возникла из нее, исторически ей предшествовала. Бытовые новеллистические сказки – особая разновидность сказок, обладающая особенным содержанием, самостоятельно сложившимся вымыслом, специфической поэтикой.

Пути формирования новеллистических сказок и пути сложения их в особую жанровую разновидность вполне ясно прослеживаются на ранних образцах бытовых сказок, таких, как сказка о дураке-удачнике. Сказки этого рода еще близко стоят к традиции волшебных сказок. Что же касается остальных бытовых сказок, то они сформировались на базе собственных традиций, воспринятых от древнего мифа и магических представлений.

Сходные черты общей трактовки жизненных ситуаций присутствуют и в сказках, традиции которых ни в какой мере не связаны с традицией волшебных сказок. Такие сказки развивают наследство, стоящее особняком от генетических мифологических и магических основ волшебных сказок. От каких традиций пошли такие сказки, можно понять через рассмотрение вымысла бытовой сказки-новеллы «Морока». В старинной речи этим словом называли омрачение ума, грезу. Одновременно в слово вкладывали смысл, аналогичный смыслу слова «обморок». Глаголом «мороковать» обозначали действие знающего человека – его умение разбирать таинственное дело, уменье приняться за него, а «морокуном», «морокушей» называли не просто знающего, умелого, но знахаря, знахарку, ворожея, колдуна, колдунью. В сказке предстает весь круг этих понятий. В одном из ее вариантов говорится, что попросился некий бурлак ночевать к старику и старухе. Старик пустил, но с уговором, чтобы бурлак ночью рассказывал сказки. «Изволь, буду сказывать», – согласился тот. Настало время спать – полез старик с бурлаком на полати, а старуха осталась прясть лен. И вот бурлак, как говорится в сказке, решил «пошутить» над стариком. Оборотил он себя волком, а старика – медведем. Побежали они в поле. Увидал волк-бурлак старикову кобылу, говорит: «Давай съедим». – «Нет, ведь это моя кобыла». Волк говорит: «Ну да ведь голод не тетка!» Съели кобылу. То же самое повторилось и со старухой – съели и ее. Настала зима, решили волк и медведь засесть в берлогу. Волк говорит медведю: «...ты полезай дальше... Коли найдут нас охотники, так меня первого застрелят, а ты смотри, как меня убьют, начнут кожу сдирать – ты выбеги да через кожу-то переметнись, и обернешься опять человеком». Так все и случилось. Медведь-старик как выскочит, да кувырк через волчью шкуру – и полетел... с полатей вниз головой. Стала старуха его ругать, расспрашивать: «Почто пал?» Рассказал старик, как медведем был, как с волком кобылу съели, а потом – и ее, старуху. Стала старуха хохотать – удержу нет: «Аи да бурлак! Славно подшутил».

Сказка существует во многих вариантах, меняются подробности истории, но не ее сюжетная суть. Рассказчики неизменно смеются над любителем россказней. При всем том история оставляет сложное впечатление. Сказочники, несомненно, разделяли здравомыслие старухи, все время сидевшей за прялкой, пока старик с бурлаком спали. Вместе с тем рассказчики допускали возможность и действительного наваждения. Не случайно А.Н. Афанасьев сопроводил публикацию сказки характерным примечанием: «Морочить или отводить глаза – значит заставить всех присутствующих видеть то, чего на самом деле нет». И добавил: «Это чародейное искусство обыкновенно приписывается колдунам и ведьмам, не раз приходилось нам выслушивать от простолюдинов рассказы о том, как положили колдуна или ведьму наказывать плетьми, а им и горя мало; всем кажется, что плеть бьет по голой спине, а на деле она ударяет или по земле, или по бревну. Те, которым случалось приходить на место казни позже других и глаза которых не были потому зачарованы, усматривали обман и открывали его сельскому сходу».

Новеллистическая сказка проникнута духом критики людских пороков, человеческого эгоизма и корысти. Можно предположить, что до какой-то поры потребность в сатире удовлетворялась в быту ироническими сказками о животных, но настало время, когда формы прежней сатиры переставали удовлетворять. Появилось множество тем и характеров, которые плохо вязались с прежними традиционными формами. Купец, духовенство, боярин, барин-помещик, солдат, вор, пройдоха-хитрец, обманщица-жена, супружеская неверность, черти – все это вошло в сказочные истории, сломало их древние традиционные формы и привело их в соответствие с новыми жизненными темами и новым бытовым мироощущением народа. На этой основе и возникли сказки-новеллы.

Таким образом, можно сделать вывод, что все сказки целесообразно делить на три вида: сказки о животных, волшебные и бытовые сказки. Все они отличаются спецификой своего сюжета, персонажами, особенностями выражения главной идеи.

Излюбленным героем русских сказочных историй о животных, как, впрочем, и всех восточнославянских сказок, сделалась лиса – Лиса Патрикеевна, лисица – маслена губица, лиса-кумушка, Лисафья. Ее проделки и проказы стали основой многих сюжетов. Она обманывает мужика, прикинувшись мертвой; чуть не губит волка, научив его ловить рыбу хвостом («Лиса и волк»); она пользуется доверчивостью петуха («Кот, петух и лиса»); выгоняет зайца из лубяной избы («Лиса и заяц»); меняет скалку на гусочку, гусочку на овечку, овечку на бычка; грозит дрозду съесть птенцов, заставляет его поить, кормить и даже смешить себя («Лиса и дрозд»). Лиса выходит замуж за Кота-воеводу в надежде прибрать к рукам власть во всей лесной округе («Кот и лиса»); пытается научиться летать («Как лиса училась летать»). Лиса велит волку идти к присяге, чтобы увериться, действительно ли на овце кафтан-то волчий. Подвела его к капкану и говорит: «Целуй присягу». Волк сдуру сунулся в капкан и попался («Овца, лиса и волк»). Лиса крадет припасенный мед («Медведь и лиса»). Лиса – притворщица, воровка, обманщица, злая, неверная, льстивая, злопамятная, ловкая, мстительная, хитрая, корыстная, расчетливая, жестокая. Во всех сказках она всюду верна себе.

В литературе о сказках можно встретить утверждение, что сказками о животных, в том числе и теми, которые говорят о плутнях хитрой лисы, народ как бы осудил общечеловеческие пороки. С этим мнением можно согласиться только наполовину. Дело в том, что сказки, как всякое произведение фольклора, переходя из века в век, теряли черты, которые связывали их только с каким-либо одним историческим периодом времени. Вымысел приобретал емкий, всеобщий смысл, художественную соотнесенность с рядом аналогичных жизненных явлений, но это совсем не означает, что исконно и позднее вымысел имел в виду только общечеловеческие пороки. Реальных прототипов художественного образа лисы надо искать среди тех людей, мораль и образ жизни которых были глубоко чужды людской массе. Сатирической направленностью сказок о лисе объясняется, почему они с особым удовольствием рисуют сцены лисьих неудач («Лиса и тетерев» и др.).

Чаще других зверей лиса обманывает волка и жестоко смеется над ним. Феноменальная глупость, которой наделен волк в сказке, – свойство, которое прежде всего порочит волка. В этом выразились не столько реальные особенности того человеческого типа, который волк олицетворяет, сколько отношение народа к нему. Нередко сказка кончается гибелью волка. Волк умирает жестокой смертью, чтобы в следующей сказке ожить и вновь принять смерть.

Критическому началу сопутствуют в сказках разнообразные приемы сатирического и юмористического изображения реальности. Постоянная борьба и соперничество зверей, как правило, кончается жестокой расправой над противником или злой насмешкой над ним. Юмор сказок чаще всего основан на воспроизведении нелепых ситуаций, в которые попадают персонажи. Воображение сказочников, излагающих житейские случаи и происшествия, создает необычные в бытовом плане сцены, поражающие парадоксы. Лиса говорит волку: «...ты, куманек, ступай на реку, опусти хвост в прорубь – рыба сама на хвост нацепляется, да смотри, сиди подольше, а то не наловишь». И волк верит. Его бьют бабы, пришедшие к проруби за водой, он лишается хвоста, а потом, избитый и бесхвостый, везет на себе будто бы тоже пострадавшую лису: «Меня больней твоего прибили». И еще лиса сказала, что ее так били, что мозги наружу выступили. Пока волк ловил рыбу, опустив хвост в прорубь, лиса влезла в избу, нашла квашню и наелась теста, измазала им голову. Лиса упивается свой находчивостью и про себя приговаривает: «Битый небитого везет, битый небитого везет».

Лиса съедает у волка мед и всякий раз, когда возвращается от медовой кадочки, говорит, что принимала родившегося младенца («на повой» звали) и что ему имя: «Початочек», «Середышек» и, наконец, «Поскребышек». Ирония прозрачных намеков на истинную причину тайного хождения к кадке волк не понимает, но она понятна слушателям и сказочнику («Лиса-повитуха»). Создается двусмысленность словоупотребления, которая в природе бытовой иронии. Такой юмор сказочники демонстрируют неоднократно. Он основан на передаче невероятных ситуаций.

В сказке о колобке лиса говорит: «Спасибо, колобок! Славная песенка, еще бы послушала! Сядь-ка на мой язычок да пропой в последний разок...». «В последний разок» – это означает не только еще раз, но и действительно в последний – лиса его съест. Ему уже не петь, не хвастать удачами. Ироническое начало обнаруживается и в тоне, в каком ведется рассказ. Шутливый замысел иногда подчеркивается сплошной ритмизацией повествования. Вот как говорит лисица: «Сниди на землю пониже – будешь к покаянию поближе, прощен, и разрешен, и до царствия небесного допущен».

Глупая лиса в досаде на хвост, что мешал ей бежать – мотался под ногами, высунула его из норы: «Ешьте, собаки!» – и сказка кончается словами: «Так часто бывает: от хвоста и голова пропадает» (Аф. 23).

Бытовой стиль в описаниях и повествованиях в сказках о животных очень точно передает отношение рассказчика к предмету речи. «Однажды лиса всю большую осеннюю ночь протаскалась по лесу не евши» (Аф. 15). В отборе слов проявляется насмешливое отношение сказочника к незадачливой лисе. О лисе, напуганной криком петуха, дальше сказано: «Лиса с насести-то так со страху полетела, что недели три лежала в лихорадке» (там же). Насмешка сказочника в бытовом стиле этой повествовательной фразы проступает с еще большей отчетливостью.

Приключения животных спроецированы на людскую жизнь – и человеческим смыслом они-то и интересны. Например, что осталось бы от сказки о том, как лиса вышла замуж за кота Котофея Ивановича, если бы история рассказывала только об отношениях зверей? Почти ничего. В сказке говорится о том, как лисица-девица стала бурмистровой женой и звери уже не могут вести себя с нею по-прежнему. «Я прежде была лисица-девица, а теперь замужняя жена», – говорит лиса волку. Лизавета Ивановна – бурмистриха – велит медведю Михаиле Ивановичу и волку Левону Ивановичу принести бурмистру-коту быка и барана – «на поклон», и те с готовностью повинуются. Действуют не звериные законы (кто сильнее, тот и берет верх), а людские, социальные. (Аф. № 40).

Основные характеристики лисы в сказке – притворщица, воровка, обманщица, злая, неверная, льстивая, злопамятная, ловкая, мстительная, хитрая, корыстная, расчетливая, жестокая.

Помимо лисы, в сказках используются еще и такие женские образы животных как курица, заяц, лягушка, мышь, цапля.

Курица обычно выступает в образе трудолюбивой и заботливой, хотя и не очень мудрой. Сломя голову бежит курица по воду: петух подавился зерном, ему нужна вода. Река воды не дала: просит листа с липки. Курица – к липке, липка просит нитку и пр. В конце концов курица добыла воды, петух спасен, но скольким обстоятельствам он обязан спасением! («Бобовое зернышко»). Пошел град – курица с петухом решили: «Палят, стреляют, нас убивают». Побежали, увлекая за собой встречных. Бегут, не переводя духа. Бежали до тех пор, пока не свалились в яму («Звери в яме»).

Достаточно редко встречается в сказках цапля. «Жили-были на болоте журавль да цапля, построили себе по концам избушки. Журавлю показалось скучно жить одному, и задумал он лениться. «Дай пойду посватаюсь на цапле!» Пошел журавль – тяп-тяп! Семь верст болото месил; приходит и говорит: «Дома ли цапля?» – «Дома». – «Выдь за меня замуж». – «Нет, журавль, нейду за тя замуж: у тебя ноги долги, платье коротко, сам летаешь худо, и кормить-то меня тебе нечем! Ступай прочь, долговязый!». Журавль как не солоно похлебал, ушел домой».

В подробностях воссоздается в сказке старый быт – избушки журавля и цапли стоят «по концам», невесту себе журавль нашел недалеко – за болотом, в семи верстах. Мысли цапли, решившей исход сватовства, типичны для старого времени: будет ли у журавля чем кормить жену?! «Не солоно похлебал» – привычно характеризует неудачу журавля крестьянская сказка.

Отказав журавлю, цапля «раздумалась»: «Чем жить одной, лучше пойду замуж за журавля». И еще: «Что я не пошла за такого молодца!» Пришла – ее журавль прогнал. Воротилась цапля домой. А тут журавль одумался: «Напрасно не взял за себя цаплю, ведь одному-то скучно». Пришел – заупрямилась цапля. «Вот так-то и ходят они по сю пору один на другом свататься, да никак не женятся» (Аф. 72). Сказка иронизирует над спесью, которая мешает кончить дело.

И не только старинный быт правдиво воссоздает Сказка. Не случаен самый выбор в герои именно журавля и цапли. В специальном труде о несказочном, настоящем сером, или обыкновенном, журавле говорится: «Очень чуток журавль к ласке и обиде – обиду он может помнить месяцы и даже годы». Сказочный журавль наделен чертами реальной птицы: ему и «скучно», но он памятлив на обиду. Что же касается цапли, то в том же специальном труде о ней говорится, что она злобна и жадна. Это объяснит нам, почему цапля в народной сказке думает прежде всего о том, чем ее кормить будет журавль. Она зла, как настоящая, несказочная цапля: недобро приняла сватовство, ругает сватающегося жениха: «Ступай прочь, долговязый!». В сказке обыгран внешний вид журавля – его платье коротко.

Лягушка и мышь выступают в сказках в роли слабых. Они служат на посылках, их легко обидеть.

Резкое разграничение положительного и отрицательного – в природе сказок о животных. Никогда не возникает сомнения, как отнестись к тому или иному персонажу. Это не примитивность подачи жизненного материала, а та ясность оценок, которые должны быть прежде всего усвоены ребенком.

Таким образом, можно сделать вывод, что образ женщины в сказках о животных воплощается в основном в образе лисы, которая характеризуется при помощи различных лексических средств. Лиса наделяется такими эпитетами как хитрая, злая, неверная, льстивая, злопамятная, ловкая, мстительная, корыстная, расчетливая, жестокая. В наименовании лисы используются следующие эпитеты: Лиса Патрикеевна, лисица – маслена губица, лиса-кумушка, Лисафья. Кроме этого, в сказках о животных лисица может называться притворщицей, воровкой, обманщицей.

Сверхъестественные существа представлены на материале русских волшебных сказок обширной группой антропоморфных персонажей (Яга, ведьма, волшебница, чаровница и т.д.). Надо, однако, отметить, что внешний облик сверхъестественных существ очень часто носит неопределенный характер.

Неопределенность внешнего облика восполняется четкой фиксированностью для подавляющего большинства персонажей волшебной сказки признаков пола (оппозиция мужской / женский) и возраста (оппозиции взрослый / ребенок и старый / молодой).

Все женские персонажи волшебной сказки могут быть классифицированы по нескольким основаниям.

1. Они могут быть классифицированы по возрастным группам. Яга, ведьма или колдунья обычно «старые», в отличие от «молодых» волшебницы или чаровницы. Все женщины четко делятся на возрастные группы: старуха, девица, девочка.

Животные также достаточно последовательно наделяются признаками пола и возраста: медведь – медведица – медвежонок; ворон – ворониха – вороненок; лев – львица – львенок; конь – кобылица – жеребенок; сокол, воробей, орел, но утка, голубица, горлица, лебедушка.

Соответствующим образом при превращениях человека в животное обычно соблюдается их соответствие по полу: змей, волк, козел, сокол, орел, ворон – заклятые царевичи; утица, лебедушка, медведица, рысь и др. – царевны.

Возрастная характеристика весьма существенна для характера функционирования персонажа. «Старые» обычно выступают в роли испытателей или советчиков, «молодые» – в роли героинь или их соперниц, причем для героини-ребенка круг действий ограничивается движением от «потери дома» до «возвращения домой», в то время как для взрослой «потеря семьи» компенсируется «созданием новой семьи», т.е. вступлением в брак.

2. Оппозиция живой / мертвый пронизывает многочисленные ситуации волшебной сказки, где героини грозит смерть (ведьма хочет изжарить детей, змеиха проглатывает героев, колдунья топит сестрицу Аленушку) или происходит наказание вредителя (герой казнит ложную жену, засовывает в печь Ягу и пр.). Сюда же относится мотив «временной смерти и оживления».

Часто временная смерть эквивалентна сну (спящая царевна). Кроваткой оборачиваются змеихи, намереваясь разорвать героев «по макову зернышку»; ведьма (или ее дочь Ирина мягкая перина) зазывает богатырей, укладывает их спать, а затем сбрасывает в погреб или убивает.

3. Болезнь и здоровье воплощаются в таких предметах, как плоды: молодильные яблоки, чудесные ягоды или груши, вызывающие здоровье или болезнь; болезнь царевны может быть результатом того, что ее мучают по ночам демонические существа (черти, Змей, Яга), болеет царевна Несмеяна, больной притворяется неверная сестра или мать героя, отправляя его на поиски лекарства (пыль с чудесной мельницы; волчье, медвежье и львиное молоко).

4. Оппозиция целый / расчлененный. Вокруг членовредительства группируется довольно много коллизий: Яга калечат братьев; царевна приказывает отрубить ноги дядьке Катоме; служанка вырезает у царевны глаза; злая жена велит отрубить золовке руки и т.д. Сказка пестрит персонажами, несущими на себе знаки увечья (Косоручка). Персонажи, отмеченные каким-либо увечьем или, наоборот, наделенные «лишними» частями тела, часто обладают чудесными свойствами или являются сверхъестественными существами (Лихо одноглазое, Трехглазка и т. д.).

5. Оппозиция истинный / преображенный связана с многочисленными формами изменения облика, к которому либо прибегает сам персонаж, либо эти изменения – результат околдования. Змей оборачивается золотой козой; царевна превращает себя и мужа в колодец и ковшик, в церковь и попа; змеихи превращаются в сад, колодец, кроватку; Баба-яга подражает голосу матери, специально выковывая его у кузнеца и делая его похожим на «тонкий» голос человека. Форм маскировки очень много. Для распознавания нужного объекта служат специальные предметы-сигнализаторы (блесточка, муха и прочие метки).

6. Оппозиция добрый / злой весьма существенна для волшебной сказки, так как именно эти признаки служат основой для деления персонажей на героинь, тех, кто находится на их стороне (даритель, помощник), и их антагонистов: злая старуха, но добрая волшебница; отрицательный член оппозиции персонифицирован в таких антропоморфных персонажах, как Лихо и др. Но в основном эта оппозиция маркирует правила поведения действующих лиц, т.е. носит скорее морально-этический характер, что связано с ведущей ролью, которую она играет в предварительном испытании.

7. Оппозиция мудрый / глупый связана с такими персонажами, как знатка, Премудрая, но глупая Кикимора Болотная. Мудрость часто интерпретируется сказкой как хитрость, «мудрить» означает «вредить»: «Ну, – думает королевна, – когда он ноги свои воротил, то с ним мудрить больше нечего» (Аф. 199). Мудрость может выступать и как «ведовство», «знание» (ср. состязание в мудрости между «премудрой» невестой, загадывающей загадки, и претендентами на ее руку).

8. Признаки сильный / слабый параллельны в некотором отношении мудрости / глупости, определяя свойства не духовной, а физической силы. Эти признаки воплощаются в таких персонажах, как богатырка но Заморашка. Реализацией этой оппозиции служит мотив испытания силы: победить противника в бою, укротить коня, выдержать рукопожатие невесты («...первые три ночи станет она вашу силу пытать, наложит свою руку и станет крепко-крепко давить; вам ни за что не стерпеть!» – Аф. 199).

9. Оценочные признаки красивый / уродливый, чистый / грязный, большой / маленький часто фиксируются в имени персонажа: Анастасия Прекрасная, Василиса Краса, Красота Ненаглядная, Дунька Приукрасная, Неумойка, Крошечка-Хаврошечка и др. При этом уродливая, грязная оказывается временной низкой видимостью героини, «не подающей надежд», которая меняется на положительную в результате чудесной помощи, либо это результат сознательного переряживания в уродливую одежду (свиной чехол, бычий пузырь, рубище) или положенного запрета («три года не мыться»). Маленькая – также низкая видимость героини, наделенной чудесными свойствами (мудростью, удалью: «мал, да удал»).

Такое «развертывание» признаков индивидуального статуса позволяет рассматривать персонаж волшебной сказки не только как отдельный пучок признаков, а как одно из звеньев в цепи межсюжетных трансформаций.

Например, Баба-Яга, интерпретируемая в индивидуальном статусе как «сверхъестественное существо женского пола старшего поколения», может определяться с точки зрения ее семейного статуса как мать Ягишны или теща героя; с точки зрения сословного статуса – как «владычица всех тварей»; с точки зрения пространственной приуроченности – как персонаж леса.

Образ Бабы-Яги слагается из ряда деталей. Эти детали, сложенные вместе из разных сказок, иногда не соответствуют друг другу, не совмещаются, не сливаются в единый образ. В основном сказка знает три разные формы яги. Она знает, например, ягу-дарительницу, к которой приходит герой. Она его выспрашивает, от нее он (или героиня) получает коня, богатые дары и т.д. Иной тип – яга-похитительница. Она похищает детей и пытается их изжарить, после чего следует бегство и спасение. Наконец, сказка знает еще ягу-воительницу. Она прилетает к героям в избушку, вырезает у них из спины ремень и пр. Каждый из этих типов имеет свои специфические черты, кроме того есть черты, общие для всех типов.

Яга, как своим жилищем, так и словами, представляется людоедкой. «Возле этого дома был дремучий лес, и в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга; никого она к себе не подпускала, и ела людей, как цыплят (Аф. 104). «Забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами; вместо дверей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка – рот с острыми зубами» (Аф. 104).

Облик яги слагается из ряда частностей, и эти частности мы рассмотрим сперва в отдельности, и только после этого рассмотрим фигуру ее в целом. Сама яга является в двух видах: или при входе Ивана она лежит в избе – это одна яга, или она прилетает – это яга другого вида.

Яга-дарительница при приходе Ивана находится в избушке. Она, во-первых, лежит. Лежит она или на печке, или на лавке, или на полу. Далее, она занимает собой всю избу. «Впереди голова, в одном углу нога, в другом другая». (Аф. 102). «На печке лежит баба-яга, костяная нога, из угла в угол, нос в потолок врос» (Аф. 137). Яга напоминает собой труп, труп в тесном гробу или в специальной клетушке, где хоронят или оставляют умирать. Она – мертвец.

Одна постоянная черта яги – костеногость. Костяная нога связана с человеческим обликом яги, связана с антропоморфизацией ее. Переходную ступень от животного к человеку составляет человек с животной ногой. Такой ногой яга никогда не обладает, но такими ногами обладают Пан, фавны и пестрая вереница всякой нечестии. Но яга вместе с тем настолько прочно связана с образом смерти, что эта животная нога сменяется костяной ногой, т. е. ногой мертвеца или скелета. Костеногость связана с тем, что яга никогда не ходит. Она или летает, или лежит, т.е. и внешне проявляет себя как мертвец.

Ивана она узнает как живого по запаху. Но есть еще другая причина, почему яга воспринимает Ивана по запаху. Хотя в русской сказке этого никогда не говорится, но все же можно установить, что она слепая, что она не видит Ивана, а узнает его по запаху. Под «слепотой» понимается не просто отсутствие зрения. Так, лат caecus не только означает активную слепоту (невидящий), но и, так сказать, пассивную (невидимый – caeca nox – «слепая» ночь). То же можно вывести относительно немецкого ein blindes Fenster.

Итак, анализ понятия слепоты мог бы привести к понятию невидимости. Слеп человек не сам по себе, а по отношению к чему-нибудь. Под «слепотой» может быть вскрыто понятие некоторой обоюдности невидимости. По отношению к яге это могло бы привести к переносу отношения мира живых в мир мертвых: живые не видят мертвых точно так же, как мертвые не видят живых.

Но действительно ли яга слепая? Непосредственно этого не видно, но по некоторым косвенным признакам об этом можно судить. В сказке «Баба-яга и Жихарь» яга хочет похитить Жихаря и прилетает к нему в тот момент, когда его приятели и сожители, кот и воробей, ушли за дровами. Она начинает считать ложки. «Это – котова ложка, это – воробьева, это – Жихарькова». Жихарько не мог утерпеть, заревел: «Не тронь, яга-баба, мою ложку!». Яга-баба схватила Жихаря, потащила» (Аф. 106). Итак, чтобы узнать, где Жихарько, яга должна услышать его голос. Она не высматривает, она выслушивает, так же как она вынюхивает пришельца.

В других сказках ягу ослепляют. «Как она уснула, девка залила ей глаза смолой, заткнула хлопком; взяла свою дитятю, побежала с ним» (Аф. 52). Точно так же и Полифем (родство которого с ягой очень близко) ослепляется Одиссеем; в русских версиях этого сюжета («Лихо одноглазое» Аф. 302) глаз не выкалывается, а заливается. Одноглазость подобных существ может рассматриваться как разновидность слепоты.

Другая особенность облика яги – это ее резко подчеркнутая женская физиологичность. Признаки пола преувеличены: она рисуется женщиной с огромными грудями: «Титьки через грядку» (Аф. 178. Грядка – шест для полотенец и пр.); «Яга Ягишна, Овдотья Кузьминишна, нос в потолок, титьки через порог, сопли через грядку, языком сажу загребает» (Аф. 150). Или: «На печи, на девятом кирпичи лежит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит».

Итак, яга снабжена всеми признаками материнства. Но вместе с тем она не знает брачной жизни. Она всегда старуха, причем старуха безмужняя. Яга – мать не людей, она — мать и хозяйка зверей, притом зверей лесных. Яга представляет стадию, когда плодородие мыслилось через женщину без участия мужчин. Гипертрофия материнских органов не соответствует никаким супружеским функциям. Может быть именно потому она всегда старуха. Являясь олицетворением пола, она не живет жизнью пола. Она уже только мать, но не супруга ни в настоящем, ни в прошлом.

На один признак будет отличаться от яги ведьма, которая, сохраняя все эти атрибуты, локализована не в лесу, а в «ином царстве». В качестве следующего звена этой цепи может рассматриваться колдунья, обладающая способностью «оборачивать» человека животным и подменяющая истинную невесту или жену героя своей дочерью, но локализованная в «своем царстве». Мачеха – представитель «чужого», но уже в рамках семьи.

Мать, персонифицирующая семейную область интерпретируемая как «старший по поколению прямой родственник женского пола», составляет следующий узел в цепи трансформаций. В качестве предка она может выступать в индивидуальной сфере значений как умершая (в этом случае она наделяет дочь чудесным помощником или дает ей мудрые советы). В остальных случаях она не обладает признаками сверхъестественного существа. Лишенная сама признаков «чудесного», мать в качестве любовницы атамана или Змея («неправильный» семейный статус) может тем не менее создавать ситуацию вхождения «чужого» в «дом» (сказки типа «Звериное молоко»). Этот случай может рассматриваться как переходный от мачехи. В зависимости от дополнительных атрибутов, которыми наделяется этот персонаж, возникает следующая цепочка. Семейный статус матери может быть не «неправильным», а «неполным»: она – честная вдова, обычным сословным статусом которой является крестьянский, а имущественным – бедность. «Неполным» может быть и родственный статус: старуха изображается в сказке как «бездетная» или потерявшая детей. В этом случае она становится матерью чудесно-рожденного сына, а сословная принадлежность ее при этом варьирует (это либо «бедная старуха», либо «бездетная царица»). Во всех случаях мать локализуется в «своем» царстве.

Переходным звеном является мать-царица, для которой признаками индивидуального статуса служат «красота» и «молодость». Ее либо похищает Змей, либо подменяют дочерью ведьмы. И в том и в другом случае акцент на молодом возрасте переводит ее из класса матерей в класс жен, составляющих следующий узел цепи трансформаций.

Жена («младший свойственник женского пола») с точки зрения ее индивидуального статуса может характеризоваться как «мудрая», «чудесная» (внутренний мир), доставшаяся герою в виде птицы, рыбки или лягушки (внешность). Эти признаки возвращают нас к группе сверхъестественных персонажей, которые противопоставлены Яге и ее вариантам как младшие старшим. Действительно, чудесная жена в некоторых сказках рисуется как колдунья, волшебница, демоническое существо, стремящееся погубить мужа. И «мудрая жена», и «жена-колдунья» с точки зрения их исходного пространственного статуса принадлежат «чужому» месту: лесная птица (Аф. 212), утица на взморье (Аф. 213), плотичка с золотым кольцом, выловленная из реки (Аф. 216), заморская пленница (Аф. 230), лягушка из болота (Аф. 267), хозяйка далекого «иного» царства (Аф. 198). Мудрая жена, кроме того, часто изображается «искусницей» (ткать, печь хлебы и т. д.).

Как трансформация враждебной по отношению к мужу жены-волшебницы может рассматриваться «злая жена» в сказках типа «Звериное молоко» (Аф. 205), где, аналогично «неверной» матери, жена героя сговаривается с любовником погубить своего мужа, или в сказках типа «Чудесная рубашка», в которых жена-царевна пытается отделаться от мужа «простого», «мужицкого» происхождения.

Гораздо чаще, впрочем, «младший свойственник женского пола» рисуется сказкой как добрачный партнер, т.е. как невеста. Атрибуты этого класса персонажей, пожалуй, наиболее полно реализуют все четыре семантические сферы. В плане индивидуального статуса невеста может быть демоническим существом (крылатой волшебницей, упырем, ведьмой, чертовкой), испытывающей жениха и стремящейся его погубить; мудрой волшебницей, помогающей будущему мужу пройти испытания у ее отца; девушкой-лебедем, превращенной в животное кознями вредителя; окаменелой, почерневшей или, наоборот, девицей «красоты неописанной». С точки зрения сословного статуса она может быть как царской дочерью, так и бедной служанкой, помогающей герою избавиться от преследования злой матери или сестры; часто она – «хозяйка» живой воды и молодильных яблок, в ее владении находятся чудесные слуги, она обладает волшебной книгой и пр. Пространственно невеста обычно удалена: находится в тридесятом царстве, в подводном мире, помещена в высокий терем. Часто она «пленница»: прикована к камню на берегу моря, заключена в заклятый замок и т. п. Такой «плен» может интерпретироваться и в семейном плане: девушка оказывается наложницей Змея, от которого ее освобождает жених. Вообще семейный статус невесты почти неизменно фиксируется: она дочь или падчерица.

Таким образом, семантический узел «невеста» может служить переходным звеном к следующей группе персонажей, представленной «младшим поколением родственников» (дочь, падчерица), и далее «сиблингам» (сестры).

Таким образом, можно сделать вывод, что образ женщины в волшебных сказках может быть воплощен как в антропоморфных существах (Яга, ведьма, волшебница, чаровница и т.д.), так и в образе обычных женщин (мать, дочь, невеста, падчерица). Образ женщины в этих сказках может быть рассмотрен по нескольким категориям: по возрастным группам, живой / мертвый, болезнь и здоровье, целый / расчлененный, истинный / преображенный, добрый / злой, мудрый / глупый, сильный / слабый, красивый / уродливый, чистый / грязный, большой / маленький.

При создании образа женщины в волшебных сказках используются такие эпитеты как злая старуха, добрая волшебница, мудрая волшебница. В этих сказках используются следующие метафорические имена: Косоручка, Лихо одноглазое, Трехглазка, Василиса Премудрая, Кикимора Болотная, Заморашка, Анастасия Прекрасная, Василиса Краса, Красота Ненаглядная, Дунька Приукрасная, Неумойка, Крошечка-Хаврошечка.

Но об этом, пожалуй, в следующей статье..