Минимум сведений, которые следует знать о русском языке, раз уж говоришь на нем

Русский язык — еще совсем юное существо по языковым меркам. Прошла всего тысяча лет, как он отпочковался с общего древа восточнославянских языков; всего шестьсот, как он размежевался с украинским и белорусским; всего триста лет стабильного литературного использования.

Тата Олейник

24 августа 2020

А читаешь ли ты о драгоценный читатель, еще какую-нибудь развлекательную литературу? Например, федеральный закон Российской Федерации от 1 июня 2005 года № 53-ФЗ «О государственном языке Российской Федера­ции»? Его так приятно открыть в дождливый осенний день, сидя перед камином, и прочитать что-нибудь жизнеутверждающее! Например:

При использовании русского языка как государственного языка Российской Федерации не допус­кается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка, за исключением иностранных слов, не имеющих общеупотребительных аналогов в русском языке.

Там, правда, не указано, что именно надлежит делать с супостатами, которые осмелились испоганить наш замечательный язык каким-нибудь «ко мне на бёздник явились все сейлзы отдела», но, мы полагаем, фонарей, удобных для развешивания, на улицах пока предостаточно.

И депутаты, творцы закона, пояснили, для чего все это необходимо — для «формирования бережного отношения к русскому языку как государственному языку Российской Федерации, сохранения его самобытности, богатства и чистоты». Золотые слова. Есть только маленькая проблема. А именно: когда речь идет о языке, то понятия «богатство» и «чистота» являются противоречащими друг другу требованиями. Не говоря уж о «самобытности».

Настоящие самобытные языки в природе встречаются. Например, можно вспомнить негидальский язык или, скажем, языки каких-нибудь оторванных от мира амазонских племен (например, ягуа). Но беда в том, что обычно в этих языках всего несколько тысяч слов, а употребительных — вообще несколько сотен (самое великое произведение, которое было на таком языке написано, состоит в основном из припева «Уй-яхх, какая большущая рыба!»).

Все остальные языки похожи на прожорливых амеб, которые безостановочно растут, видоизменяются и оттяпывают друг у друга куски плоти, тут же встраивая их в свой организм на первое подходящее место, за счет чего и превращаются в фантастические по сложности конструкции, плохо поддающиеся учету, контролю и языковым правилам. Эти правила должны нестись за ними, только успевая записывать всевозможные новшества, которыми обрастает их подопечный.

Чем моложе язык, тем он непредсказуемее и пластичнее. С возрастом язык теряет былую гибкость членов: прибитый колышками словарей и созданных на его основе литературных произведений, он уже не так легко садится на шпагат, как раньше. Но так как язык все же живое существо, то продолжает меняться.

И вот уже англичане читают Шекспира со словарем, а Чосера — в переводе; французы не понимают ни слова из «Песни о Роланде», а немцы недоуменно поднимают брови при виде готического шрифта.

Тот, кому горестно осознавать эти изменения, может утешиться, вспомнив о латыни и древнегреческом. Вот эти языки уже не изменятся никогда. В них можно копаться со скальпелями и пинцетами, анализировать их по всем законам науки, создавать своды правил и неоспоримых норм… И все будет прекрасно, так как эти языки давно уже трупы. Ни один человек в мире на них не говорит, и, стало быть, ничто не может повредить их чистоте, богатству и самобытности.

Что касается русского языка, то попытки его стреножить и привести в порядок кажутся особенно осмысленными, если вспомнить, как он еще молод. Да, то, что мы считаем русским языком, еще совсем юное существо по языковым меркам. Прошло всего тысяча лет, как он отпочковался с общего древа восточнославянских языков; всего шестьсот, как он размежевался со своими ближайшими родственниками — украинским и белорусским; всего триста лет стабильного литературного использования.

И, как любой здоровый подросток, он обладает отменным аппетитом — жадно ест все, что попадается под руку. Если посмотреть на историю русского языка, мы увидим меню безостановочного большого обеда.

Приключения юса малого и юса большого

Вообще, происхождение языков — предмет смутный и спорный. Но традиционно считается, что русский, как один из потомков протославянского языка, происходит от так называемого индоевропейского праязыка, на котором вроде бы беседовало несколько миллионов наших общих с индийцами, англичанами и прочими персами предков, которые бродили туда-сюда по Евразии и размышляли, с чего бы им начать культуру и историю.

В русском языке остались кое-какие приметы тех древнейших эпох, и многие ученые видят их, например, в юсе большом и юсе малом.

Эти буквы когда-то были и в глаголице, и в кириллице, но уже девятьсот лет как не используются в русском языке. Потому что мы перестали произносить звуки, которые они обозначали.

Юс большой произносился примерно как «он», если сказать это в нос.

Юс малый — как «ен», тоже в гундосящем варианте.

Потом русские граждане отказались от этого гундежа и стали вместо «он» говорить «у», а вместе «ен» — «я»*.

Но не всюду. Кое-где эта норма пока осталась. Например, мы говорим «времЯ», но «времЕНа»; «вымЯ», но «вымЕНем»; «пламя», но «пламЕНный». И ставим двойки школьникам, которые пишут «пламЯнный», хотя с точки зрения логики они поступают совершенно верно

И теперь мы часто не замечаем, что используем в своей речи древнейшие слова индоевропейского языка, которые остались у других языков. Но если начать перебирать наши слова с буквами «у» и «я», подставляя на их место «он» и «ен», то периодически получается такое, что дух захватывает.

И, кстати, слово «я» произносилось раньше как «ён». Все правильно: о себе и своих собеседниках наши предки обычно говорили в третьем лице, причем эта традиция отчасти сохранилась и до наших дней.

«Пусть господин урядник не изволит беспокоиться. Макарка все сделает, он шустрый!»

Полногласие и неполногласие

Бизнесмены, любящие подчеркнуть собственную патриотичность, обожают использовать на этикетках своей продукции вязь и «старинные» слова: «Златые врата», «Стольный град», «Узорчатый плат». Все это им кажется ужасно древним, исконным и истинно русским. И совершенно зря. Русский язык, будучи долгое время одним из восточно-славянских диалектов, как раз отбрыкивался от всех этих «градов» и «платов» как мог. Разговаривали укороченными формами слов, делая упор на «а», как раз те граждане, которые русский диалект не признавали, считая его языком сельского черного люда. Потому что характерным отличием древнерусского языка от старославянского было полногласие и большая любовь к букве «о».

Славяне говорили «мрак», наши предки — «морок». «Не «прах», а «порох»; не «ладья», а «лодка»; не «враг», а «ворог»; не «брада», а «борода». И очень долгое время русский язык не считался чем-то приличным среди людей знатных и образованных. Церковь, например, до последнего не желала его признавать и до сих пор использует не русский, а церковно-славянский язык.

Ну а у нас все еще остается подспудное ощущение, что славянизмы — это что-то красивое и торжест­венное. «Хлад» и «глад» звучат пафоснее, чем «холод» и «голод», «храм» — святее отдающих мещанством «хором». А в отдельных случаях славянизмы и вовсе вытеснили традиционное русское произношение. Современному читателю, например, долго придется соображать, кто такой «конунз» — он быстрее вспомнит «конунга», чем «князя». «Борот» намертво заменился в нашем языке «братом», а при слове «Бологое» вообще на ум приходят исключительно болота, без какого-либо блага.

По-хорошему, если уж спасать русский язык от пришлых мерзостей, то начать нужно именно со славянизмов как с древнейших резидентов на нашей территории.

Слово о полку Игореве

Отдельным скептикам, которые пытались высказывать предположения о том, что «Слово о полку Игореве» — не важнейшее гениальное произведение русской литературы, а подделка XIX века, пришлось подавленно умолкнуть после того, как тщательный анализ показал: ни в одной подделке не может быть такого количества неточностей, непонятностей и, казалось бы, полной абракадабры.

Над расшифровкой многократно переписанного небрежными переписчиками текста бились две сотни лет мудрые филологи, но темных мест все равно оставалось масса. До тех пор, пока за дело не взялся Олжас Сулейменов. Он вообще замечательный ученый, но самым прекрасным в Сулейменове оказалось то, что он казах и специалист по тюркским наречиям. Сулейменов доказал, что величайший литературный памятник Древней Руси наполовину написан на сленге, от которого современные депутаты попадали бы со своих руководящих кресел в глубоком обмороке.

Половецкие, кипчакские слова и фразы автор вставляет в текст так же непринужденно, как сегодняшние подростки, фанаты онлайн-игр, пишут друг другу: «Я по нубу два раза миснул, но потом по лаку критом добил и полутал»*.

Переводится примерно так: «Я промахнулся два раза по этому неопытному игроку, но потом все же мне повезло нанести очень сильный удар. Я убил его и обобрал его труп

Например, переводчики долго плакали над фразой про князя Всеслава, который «изъ Киева дорискаше до кур Тмутороканя». Дорискаше — доскакал, понятно. Тмуторокань — это город был такой. Но на кой Всеславу сдались тамошние куры — было великой тайной, пока тюркист Сулейменов не указал, что по-половецки «куры» значило «стены».

Зато таинственная «птица горазда», которой в тексте полагалось не миновать суда Божиего, на поверку оказалась тюркским «горазом» — петухом.

«Тощие тулы», осыпавшие жемчугом Святослава в его вещем сне, долго переводились как «тощие колчаны», хотя здравый смысл и подсказывал, что картинка получается какая-то странная. Но стоило вспомнить, что «тул» у тюрков значит «вдова», — и все приобрело понятный вид.

Или, скажем, знаменитые «дебри Кисани», сто лет сводившие с ума исследователей, которые уже и город Кисань на Руси успели придумать, и окружить его густыми лесами… Прямо обидно, что до сих пор у казахов «дебир кисан» означает «железные оковы».

Конечно, непонимание современных читателей и ученых вызывают только те тюркские слова и обороты, которые русский язык не переварил и не усвоил, но их количество весьма невелико по сравнению с теми, которые он благополучно потребил. По разным оценкам, от трех до пяти процентов слов современного русского словаря имеют тюркское происхождение, например: карандаш, башка, башмак, книга, утюг, изюм, аршин, армяк, ямщик…

Кто там жаждет бороться за чистоту родного наречия? Берем пилу, режем.

Греческая грамматика

Но если уж браться за чистоту и порядок, то нужно начинать с основ. Как создавалась грамматика русского языка? Думаешь, народ сам сперва научился говорить по-русски, а потом стал за собой записывать и создал таким образом структуру нашего языка? Ошибаешься. Это процесс долгий, требующий тысяч лет, а у нашего молодого этноса таких возможностей не было, нужно было торопиться. Поэтому из Греции на Русь начиная с X века тоннами везли греческие рукописи, а высокоученые умельцы их тут как могли переводили, сохраняя весь грамматический строй оригинала и нимало не заботясь о том, как на самом деле в это время говорили их конюхи, портомои и горничные девки. «Книжная речь» по греческим стандартам построения фраз и словосочетаний долгое время оставалась еще одной особенностью высших классов, простолюдины практически не понимали ее.

И заодно греческий язык, естественно, обогатил нас щедрой порцией собственных слов. Особенно много их оказалось в церковном лексиконе. Лампа, монах, икона, елей, канон, пат­риарх и многие сотни других — это чисто греческие слова. Нужно будет не забыть истребить их при ближайшей генеральной уборке.

Немецкие кальки

Греки, потеряв Царьград и попав под турков, перестали быть качественными носителями просвещения, поэтому с XVII века это свято место в наших палестинах заняли немцы, а также голландцы. Дошло до того, что само слово «немец» — «немой», то есть иностранец, ни бельмеса по-русски не понимающий, — стало обозначать именно достойных представителей Дойчляндии, которые не только бесстрашно ехали к нам сами, но и исправно поставляли в Россию плоды, снятые со своих обильных книгопечатных станков. Плоды эти нужно было переводить, хотя бы для царевых библиотек, и переводчики принялись впадать в традиционную для них тоску, так как сплошь и рядом натыкались на непреодолимое препятствие: в русском языке просто не было подходящих слов и понятий.

И если какой-нибудь «Halstuch» еще можно было так и перевести — «халстук, то бишь шейная обмотка», то уснащать тексты «арбайтслозигкайтами» и «сельбстферштендигами» было явно невместно. Поэтому переводчики придумали хит­рую штуку: они стали просто калькировать части немецких слов и создавать аналогичных мутантов уже вполне великоросского вида. Берем, например, немецкое слово Vorstellung, что бы эта дрянь ни означала, и переводим по частям. Приставка «фор» — это «пред». Корень «штелл» — это «ставленный» по-русски. Оттяпываем, значится, «ставл». Ну и «унг» заменяем на похожее окончание — «ение». Получается «представление», а уж читатель пусть сам дотумкивает, что сие значит.

Огромное количество слов, оканчивающихся на «ство», «ность» и «ение» в русском языке, — именно такие кальки с аналогичных немецких слов. А вот если бы не пускать к нам всю эту многосложную туманную шушеру, закрыть границы да поварить русскоязычных тысяч пять лет в собственном соку, то и обзавелись бы мы какими-нибудь совершенно нормальными русскими словами для таких понятий. Если бы выжили, правда.

Французская кампания

С середины XVIII века немцы стали потихоньку сдавать позиции французам, и уже к походу Наполеона образованная Россия хором парлекала по-французски. Во-первых, это был язык международного общения. Во-вторых, это был язык самого передового, научно и социально развитого общества в мире. В-третьих, немецких дядек и бонн нанимали ребенку на первые годы жизни, а уж лет с семи за него брались гувернер или гувернантка. Только они могли дать ребенку надлежащее представление о хороших манерах — не остзейским же немцам неотесанным барчуков доверять? (Совсем круто считалось пригласить к подростку 14—15 лет еще и мисс или мистера, но англичане были дороги и считались товаром дефицитным.)

Почти сто лет, с середины восемнадцатого до середины девятнадцатого века, русское дворянство говорило по-французски куда лучше, чем по-русски, и быт был обустроен на французский лад. А наслушавшись хозяев, на языке Мольера и Расина принималась кое-как болтать и дворня.

Сейчас до пятидесяти процентов названий предметов одежды, домашней мебели, еды и вообще явлений городского быта у нас имеют французское происхождение. Взяв с комода тарелки, нарезав батон, пообедав бульоном и котлетами с пюре, запив все это дело компотом, посетив туалет, надев ботинки, достав пальто из шифоньера и повязав шарф, ты выходишь из дома, практически не встретившись за это время ни с одним настоящим русским существительным.

Все олрайт, бэби и прочие дистрибуции

Почему слова приходят в язык? Потому что у него есть для них место. Да, сейчас абсолютным языковым лидером мира стал английский, и для этого у него были все предпосылки: англоязычные нации густо расселились по планете, долгое время главенствовали в колониях, дали миру огромное количество изобретений и новаций. Но не только это заставляет другие языки жадно втягивать в себя кусочки английской речи. При отсутствии реальной потребности никакая мода, никакое поветрие не может заставить народ использовать ненужные ему слова. Но, изучая чужой язык «для дела», мы невольно начинаем подтаскивать из него те элементы, которые помогают нам обогатить свою речь, расцветить ее тончайшими смысловыми нюансами.

Согласись, «лузер» — не совсем то же самое, что «не­удачник», а «хaй гайз!» — это не «привет, ребята!».

Сейчас многие женщины называют своих мужчин «бойфрендами», а аналогичное «герлфренд» практически не используется. Потому что «моя девушка» звучит нормально и естественно, в то время как у женщин почти не было подходящего емкого определения мужчины, с которым она регулярно встречается. «Парень» отдает восьмым классом, «молодой человек» — бабушкиными рассказами, «мой мужчина» — эротическим дамским романом. Так что «бойфренду» было куда въехать и расположиться со всеми удобствами.

Эпилог. Козлов можно встретить даже в Швеции

На самом деле оберегать родной язык — это столь же полезное занятие, как бегать по берегу и напоминать рыбам о вреде слишком продолжительных морских купаний.

Язык, к счастью, живет сам по себе, и попытки подстричь его, обнести забором и засушить на корню заранее обречены на провал. Он берет то, что захочет; бросает то, что ему надоело; он быстро забывает и долго помнит.

Он может с удовольствием поиграть, например, в подонковскую лексику или в язык хиппи, но если он не найдет пользы в этой пище, то наиграется ею и вскоре превратит в скучную, старомодную ерунду. Он будет звучать по-разному в устах профессора, гопника, жителя Малаховки или Брайтон-бич, поскольку любит разнообразие: оно необходимо ему для развития. Можешь ужасаться, негодовать или умолять его вести себя прилично — он тебя не услышит.

Почему законы о защите языка сейчас принимаются не только в России, но и во Франции, Китае, Скандинавии и во многих других странах, обеспокоенных засильем иностранных слов в своей печати, литературе и культуре? Потому что могучие интеллекты рождаются в разных нациях и народах, естественно.

Няшные новости

Впервые за свою историю кормильцем русского языка стал японский. До сих пор заимствований из японского в русском практически не было, если не считать слово «вата», которое мы тяпнули в конце XVIII века, да и то опосредованно, через европейцев. Все остальные японизмы вроде «сенсей», «суши», «сакура», «камикадзе», «харакири» или «оригами» относились к чисто японским явлениям. Но с ростом популярности японских мультсериалов аниме и комиксов манга японские словечки атаковали молодежный сленг. Сегодня на форумах, постоянная аудитория которых не перевалила в среднем за двадцать лет, ты можешь встретиться со следующими терминами.

Няшка, няшный, ня-ня-ня!!!

В дословном переводе — «Ах какая кисюсечка, мяу-мяу!». Японцы считают, что кошки говорят не «мяу», а «ня-ня». Слово «няшка» употреб­ляется в основном в девичьих разговорах, а обозначает нечто, чему следует страстно умиляться. Это может быть хомячок, «Мона Лиза» да Винчи или худенький мальчик с большими глазами и пенисом.

Кавайный

«Красивый, хороший, правильный». Пример: «MAXIM — кавайнейший из мужских журналов».

Нек и нека

«Неко» по-японски «кошка». Также «неками» именуются часто встречаемые в манга персонажи: мальчики и девочки с кошачьими ушками. В общеупотребимом смысле «нек» — любое маленькое или миленькое существо мужского пола, «нека» — женского. Пример: «На этом фото мы видим двух главных неков страны в кавайном зале няшного Кремля».

Хикки

От японского слова «хикикомори», которое можно перевести как «социопат». Хикки — это угрюмые, непредсказуемые существа, которые ненавидят других людей. Пример: «Гитлер был известным хикки».

Сугой

«Круто, классно!» Есть также прилагательное «сугойный». Подразумевает наличие некой «выстраданной силы», «красоты разрушения» и прочей самурайщины. Часто противопоставляется слову «кавайный». Пример: «Если врезаться в столб на скорости сто пятьдесят, это будет сугойно, но ни разу не кавайно».

https://www.maximonline.ru/lon...