Русские народные сказки и их роль в воспитании души ребенка

Сказка — универсальный прием, воссоздающий на этапах детства нравственную структуру чувственно-эмоциональной сферы души. К сожалению, этот великий воспитательный прием народного эпоса и культуры мы (как, впрочем, и многое другое) отбросили как «патриархальность».

А теперь на наших глазах распадаются базовые характеристики всего того, что выделяет нас из всего животного мира и делает людьми нравственно-разумными — человечности.

С позиции здравого смысла нет ничего более ясного, чем понимание основополагающей роли сказки в духовном развитии ребенка. Это положение прекрасно сумел выразить русский философ Иван Ильин: «Сказка будит и пленяет мечту. Она дает ребенку первое чувство героического — чувство испытания, опасности, призвания, усилия и победы; она учит его мужеству и верности, она учит его созерцать человеческую судьбу. Сложность мира, отличие «правды и кривды». Она заселяет его душу национальным мифом, тем хором образов, в котором народ созерцает себя и свою судьбу, исторически глядя в прошлое и пророчески глядя в будущее. В сказке народ схоронил свое вожделенное, свое ведение и ведомство, свое страдание, свой юмор и свою мудрость. Национальное воспитание неполно без национальной сказки…»

Другое толкование народных сказок есть у Л. С. Выготского. В частности, автор утверждает, что сказка — это прием введения в психику ребенка «ложных представлений, не соответствующих правде и действительности». В этих условиях, по его убеждению, «ребенок остается глуп и туп к действительному миру, он замыкается в нездоровой и затхлой атмосфере, большей частью в царстве фантастических вымыслов». Вот почему «… весь этот фантастический мир бесконечно подавляет ребенка и, несомненно, его угнетающая сила превосходит способность сопротивления ребенка!»

Исходя из данного представления, автор приходит к следующему выводу. «Приходится согласиться со взглядом, требующим изгнать начисто и сполна все фантастические и глупые представления, в которых обычно воспитывается ребенок. При этом чрезвычайно важно отметить, что наиболее вредные не только волшебные сказки…» (См.: Выготский Л.С., Педагогическая психология. М.: Педагогика, 1991. — С. 293—3009- Но понимал ли классик психологии, что мир, воспринимаемый ребенком и нами, — это разные миры? Для ребенка наш мир — это мир чудес и волшебства. А для взрослых? Никаких чудес. Сплошной сухой книжно-информационный рационализм и цинизм. А явление дитя человеческого, способного с нашей помощью стать совершенным богочеловеком, разве это не чудо? Хотя если смотреть на все это сквозь призму цинизма и животного инстинкта, тогда, конечно, один секс и никакого чуда.

Рассмотрим другие попытки осознания сущности сказки. В соответствии со «Сводом этнографических понятий и терминов», изданных в 1991 г. Академией наук СССР совместно с Академией наук ГДР под общей редакцией академика Ю.В. Бромлея (СССР) и профессора Г. Штробаха (ГДР), сказка определена как «вид устной народной прозы с доминантной эстетической функцией».

Здесь уже речь идет о сказке не как о «затхлой атмосфере» и «глупых представлениях», а как об особой «эстетической функции». Заметим, что данный «Свод…», в соответствии с предложенной в свое время В.Ф. Миллером классификацией, делит все сказки на три основные группы: волшебные, о животных и бытовые.

Практически мало чем отличается от данной классификации деление сказок, предложенное мифологической школой: мифологические сказки, сказки о животных, бытовые сказки. Более широкую классификацию сказок дает Вундт (I960):

• Мифологические сказки — басни;

• Чистые волшебные сказки;

• Биологические сказки и басни;

• Чистые басни о животных;

• Сказки «о происхождении»;

• Шутливые сказки и басни;

• Моральные басни.

Исходя из постулата, согласно которому «изучение формальных закономерностей предопределяет изучение закономерностей исторических», главной целью своей работы известный специалист по сказкам В.Я. Пропп определил так: «Ее (сказку) нужно перевести на формальные структурные признаки, как это делается в других науках». В итоге, проанализировав сто сказок из сборника «Народные русские сказки» А.Н. Афанасьева (т.1 3,1958), В.Я. Пропп пришел к выводу о наличии в них следующего общего структурно-морфологического строя:

I. Один из членов семьи отлучается из дома (отлучка).

II. К герою обращаются с запретом — запрет.

III. Запрет нарушается — нарушение.

IV. Антагонист пытается провести разведку (выведывание).

V. Антагонисту даются сведения о его жертве (выдача).

VI. Антагонист пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть ею или ее имуществом — подвох.

VII. Жертва поддается обману и тем невольно помогает врагу — пособничество.

VIII. Антагонист наносит одному из членов семьи вред или ущерб — вредительство.

IX. Одному из членов семьи чего-либо не хватает: ему хочется иметь что-либо — недостача.

X. Беда или недостача сообщается, к герою обращаются с просьбой или приказанием, отсылают или отпускают его — посредничество.

XI. Искатель соглашается или решается на противодействие — начинающееся противодействие.

XII. Герой покидает дом — отправка.

XIII. Герой испытывается… чем подготавливается получение им волшебного средства или помощника — первая функция дарителя.

XIV. Герой реагирует на действия будущего дарителя — реакция героя.

XV. В распоряжение героя попадает волшебное средство — снабжение.

XVI. Герой переносится, доставляется или проводится к месту нахождения предмета поисков — пространственное перемещение между двумя царствами — путеводительство.

XVII. Герой и его антагонист вступает в непосредственную борьбу — борьба.

XVIII. Антагонист побеждает — победа.

XIX. Начальная беда или недостача ликвидируется — ликвидация беды или недостачи.

XX. Герой возвращается — возвращение.

XXI. Герой подвергается преследованию.

XXII. Герой спасается от преследователя — спасение.

XXIII. Герой неузнаваемым прибывает домой или в другую страну — неузнанное прибытие.

XXIV. Ложный герой предъявляет необоснованные притязания — необоснованные притязания.

XXV. Герою предлагается трудная задача.

XXVI. Задача решается — решение.

XXVII. Героя узнают — узнавание.

XXVIII. Ложный герой или антагонист-вредитель изобличается — обличение.

XXIX. Герою дается новый облик — трансфигурация.

XXX. Враг наказывается — наказание.

XXXI. Герой вступает в брак и воцаряется свадьба.

Но может ли такое формальное интеллектуальное «разжевывание» сказки помочь проникнуть в ее истинные, скрытые «пружины» воздействия на глубинные чувственно-эмоциональные переживания, в том числе на процессы воображения ребенка? Речь идет об осознании не только и не столько чисто внешних формально-логических, вербально-рациональных признаков сказки. Речь идет об осознании главного — их внутреннего подсознательного (психоэмоционального) строя.

И наконец, главный вопрос: может ли такое формальнологическое понимание сказки стать осознанным инструментом, с помощью которого творческий воспитатель-педагог смог бы приступить к сочинению развивающих душу ребенка сказок? К сожалению, на этот вопрос нельзя дать положительного ответа до тех пор, пока не будет вскрыта не формальнологическая структура сказки, а подсознательно-чувственный психоэмоциональный строй. Речь идет об эмоционально-обусловленном строе намерений-действий (функций) героев, с помощью которых в душе ребенка оформляются те, либо иные чувственно-эмоциональные установки (доминанты).

Нельзя не обратить внимания и на то, что при попытке не структурно-формального, а целостного функционального анализа сказок В.Я. Пропп пришел к некоторым чрезвычайно важным (с нашей точки зрения) закономерностям их построения:

Во-первых, о чрезвычайной устойчивости функций героев различных сказок; во-вторых, об ограниченности числа их функций; в-третьих, о строгой логической последовательности таких функций; в-четвертых, об однотипности построения всех волшебных сказок.

В связи с этим мы провели анализ не формальнологического, а эмоционально-подсознательного строя русских народных сказок, изложенных А.Н. Афанасьевым (Афанасьев А.Н. «Народные русские сказки». М.: Худ. лит-ра, 1977).

В результате пришли к глубокому убеждению, что «мишенью» воздействия сказок является не рационально-вербальный (умственный) мир ребенка, а чувственно-эмоциональный, т. е. подсознательный.

К тому же практически все народные сказки направлены на формирование у ребенка устойчивой структуры нравственноэтических чувственно-эмоциональных доминант. Оказалось, что многократное их прослушивание способствует формированию у ребенка устойчивых векторов эмоциональных переживаний. Помогает формированию устойчивого чувственноподсознательного динамического стереотипа.

Краеугольным же камнем такого подсознательного чувственного стереотипа являются структуризация и глубинное разведение в первичных рефлекторно-инстинктивных чувственных аффектах добра и зла, а также формирование устойчивой направленности чувств на добро, на сочувствие боли и страданиям другого, на неприятие и отторжение зла и т. д. А это является основополагающим в формировании человечности у каждого пришедшего в этот мир дитя человеческого. По отношению к ребенку, к будущему взрослому человеку мы должны, наконец, осознать главное: воспитание в чувствах человечности на этапах детства является определяющим в вочеловечивании новых поколений людей.

Нравственное же становление человека возможно в первую очередь на этапе детства. И возможно оно лишь в вечной борьбе с данными пороками в себе, т. е. в борьбе со своей низшей животной природой.

Применительно к раннему «сказочному» возрасту все эти положения достаточно глубоко освещены в наставлениях «Христианского воспитания детей» (1905). В них подчеркивается, что изначально детская душа склонна и ко злу, и к добру. Вот почему чрезвычайно важно «от самых дверей жизни» «отвести их от зла» и «навести на… добро», сформировать «привычку… к добру». Все это связано с тем, что «нежный возраст легко принимает и как печать на воску запечатлевает в душе то, что слышит: преимущественно с этого времени жизнь детей наклоняется к добру или ко злу. Если, начиная от самых дверей жизни, отводят их от зла и наводят на путь правый, то добро обращается у них в господствующее свойство и природу, потому им не так легко перейти на сторону зла, когда сама привычка будет влечь их к добру. Это чувство с первых лет жизни возбужденное, постоянно поддерживаемое и постоянно углубляемое, становится тем внутренним стержнем души, который один только может охранить его от всякого порочного и бесчестного дела».

Следовательно, с позиции чувственно-эмоционального строя сказка предназначена для привития ребенку на экстрасенсорном этапе основополагающих начал нравственности и духовной этики человеческой жизни. Она как раз и представляет собой ту базовую духостроительную «технологию», которая «отведет» первичные установки души от зла и «наведет» ее на добро, а в целом сформирует «внутренний стержень души», который будет гарантом охраны подрастающих поколений от «всякого порочного и бесчестного дела».

Отмеченное выше позволяет утверждать, что народные сказки по своей чувственно-эмоциональной ориентации представляют собой универсальную технологию духовного «привоя», необходимую для постоянной борьбы со злыми началами в низшей природе людей, технологию активного формирования нравственных установок ребенка на подсознательном уровне, технологию формирования его активного этического отношения к фундаментальным противоречиям человеческой природы — к добру и злу. Следовательно, с эмоциональночувственных позиций сказка — это первичная этическая система координат, с которой ребенок начинает соизмерять свою произвольную волю, отношение к миру. Она — универсальный базовый духостроительный механизм возвышения ребенка и формирования его первичной нравственно разумной структуры добротворящей личности на главной ступени человеческого строительства — на этапе сверхчувствительности.

Такое понимание сказки позволяет ответить на многие секреты ее традиционного строя. Например, почему ее действие часто разворачивается вокруг изначально слабых, беззащитных, добродушных, доверчивых и даже наивно глуповатых людей (зверей)? Или благодаря каким силам эти изначально беззащитные, слабые, добродушные существа становятся, в конце концов, сильными и мудрыми героями — победителями зла? Или почему, например, у нас в России изначально Иванушка — дурачок, а Василиса, как правило, премудрая и т. д.

В изначальных категориях слабости, доверчивости, беззащитности, наивности и доброты ребенок (чаще мальчик) чувственно узнает себя, т. е. на подсознательном уровне осуществляется проекция чувств, а в итоге и сознания ребенка на данного героя. После такого «наведения» жизнь данного героя для ребенка уже неотделима от его собственной. Все переживания, все приключения героя сказки — это приключения, переживания самого ребенка. Именно на этой основе и выстраивается весь «духостроительный» механизм сказки, механизм эмоционального преображения и возвышения чувств, а в итоге вочеловечивания ребенка.

Все дети, с точки зрения взрослых, изначально «непослушны». С точки же зрения природы ребенка, это связано с тем, что они устремлены к собственному чувственному опыту, к собственным чувственным познаниям, к собственным эмоциональным испытаниям и переживаниям. Это в морфологическом строе В.Я. Проппа выражается «нарушением» (непослушанием) запретов взрослых и наказанием «нарушителя».

А далее разворачивается целая панорама испытаний и приключений «непослушного» героя. Так, изначально наведенные чувства ребенка на приключения героя позволяют ему «пройти» через все испытания, а также пережить весь духостроительный диапазон переживаний: с одной стороны, коварства, предательства, неверия, лжи, зависти, слабости, ненависти, подлости, неудач, поражений, с другой — дружбы, силы духа, мудрости, любви, побед и т. д. И везде — закалка испытанием чувств, везде — движение к духовному возвышению: от лжи к правде, от зависти к великодушию, от предательства к дружбе, от ненависти к любви, от безверия к вере, от страха к бесстрашию, от наивности к мудрости, от поражений к победам, от зла к добру.

И только «пройдя огонь, воду и медные трубы», только искупавшись в «кипящей и ледяной воде» жизненных испытаний, только пройдя через коварство, несправедливость, зависть, злобу человеческих пороков и победив их (победив в себе), герой становится мудрым, сильным и непобедимым, т. е. духовно зрелым. Именно с этих позиций народная сказка по своему внутреннему чувственно-эмоциональному строю соответствует краеугольному закону христианского душестроительства: закону преображения низших, инстинктивных, эгоцентрических чувств и возвышения их через испытания в новом нравственном качестве и силе духа. Испытания же есть не что иное, как духовные страдания. Страдания, в связи с болезненным отвержением в себе низшей инстинктивной природы. Итог же этой борьбы — либо торжество победы силы духа, либо, наоборот, низвержение в свою первичную животно-инстинктивную сущность.

Следовательно, с позиции эмоционально-чувственного анализа сказка подготавливает чувства и дух ребенка к предстоящим испытаниям и тем самым формирует определенный социальный иммунитет — духовный стержень к этим испытаниям, которые обязательно встретятся на его жизненном пути. И прежде всего, на пути его общественно значимого возвышения и признания.

Сказка — это универсальный способ открыть детям на подсознательном уровне скрытую логику предстоящей им жизни, заложить в их подсознание алгоритм духовной стойкости и нравственных поступков при различных соблазнах, в том числе в трудных жизненных ситуациях. С этих позиций сказка — не результат влияния «примитивных» культур и «мифологичности» сознания первобытного человека. Она — самый совершенный, а главное — вечный и ничем не заменимый механизм духостроительства, основанный на двойственной природе человека, на великой правде жизни. А жизнь убеждает: лучшими сказателями и сочинителями народных сказок всегда были «неграмотные» (с нашего высокомерного «книжного» интеллекта), но глубоко нравственные, хорошо знающие правду жизни мудрые бабушки.

Еще в начале 1990-х гг. на базе детских дошкольных учреждений г. Сергиеваа-Посада и г. Воскресенска был обследован 251 ребенок. В работе с помощью воспитателей и педагогов оценивались особенности психического и эмоционального строя детей в зависимости от того, читались ли им регулярно сказки или нет. С этой целью изучались эмоциональные, поведенческие и психологические особенности статуса ребенка в организованных группах детей. При этом каждая организованная группа служила и «экспериментом», и «контролем», что практически исключало влияние других побочных факторов.

За детьми велось тщательное наблюдение в течение заданных отрезков времени. При этом на первом этапе (2 недели) детям сказки практически не читались, а на втором (1 месяц) читались практически ежедневно. В процессе такого наблюдения оценивались особенности межличностных отношений, сны. Особое внимание уделялось анализу состояния воображения (рисуночный тест). Целенаправленно анализировались дети на проявление страха, бесстрашия, эгоизма — альтруизма и т. д. За основу брались русские народные сказки А.Н. Афанасьева. Необходимо подчеркнуть, что использовались те сказки, которые повествуют о наиболее опасных приключениях героя, о напряженнейшей его борьбе (как говорится не на жизнь, а на смерть), об эгоизме и милосердии, любви и ненависти, жизни и смерти и т. д.

В результате проведенного исследования получен большой опытный материал, представляющий интерес для теории и практики воспитания новых поколений народа. Детальное освещение полученных данных является предметом отдельного монографического изложения. В настоящем сообщении остановимся лишь на некоторых наиболее значимых выводах.

Самым неожиданным для нас было следующее обстоятельство. Несмотря на систематическое чтение детям остроэмоциональных сказок, в которых герой совершает очень опасные путешествия и с ним происходят угрожающие приключения, когда герой выживает ценой напряженнейшей борьбы, у большинства детей (особенно мальчиков) замечено улучшение поведенческого и психоэмоционального статуса. Это сопровождается улучшением качества воображения, баланса тормозно-возбудительных процессов, уменьшением проявлений эгоизма, ростом эмоциональной активности детей, любознательности, альтруизма (рис. 19). Заметно уменьшилось чувство тревожности и страха. Причем, следует подчеркнуть, что улучшение психоэмоционального статуса было констатировано и родителями.

Полученные опытные данные меняют взгляд на сказку как на «детскую забаву», как на проявление «глупых представлений», «мифологичности нашего сознания». Во-первых, раз сказка оказала столь благоприятное воздействие на психоэмоциональный статус ребенка, значит она сообразна духовной его природе, сообразна незрелому его воображению. И только в этом направлении исследования вести настоящие теоретические есть смысл по феномену народной сказки.

Проявление тревожности и страхов у детей

Факт же уменьшения страхов у детей (особенно мальчиков) даже под влиянием «страшных» сказок говорит о следующем. Сказка — величайший «освободитель» возбужденной энергии воображения, великий трансформатор ее из мира неопределенностей (страхов) в мир воображаемого определенного образа, действия, поступка, т. е. в мир силы духа. Вот почему человек, взращенный в условиях дефицита систематического прослушивания народных сказок в раннем детстве, имеет иную эмоциональную структуру ценностей, иную «психоконструкцию» на чувственно-подсознательном уровне. Чаще это психокомплексы из неуверенности и страхов. Вербально (умственно) дети и подростки вроде бы правильно оценивают, где добро, а где зло. Однако при первых испытаниях-соблазнах истинные установки непреображенного (инстинктивного) подсознательного будут брать верх над нашей интеллектуальной логикой. Что в общем-то и происходит.

В этих условиях быстрое возвращение подлинных народных сказок в семью, детские дошкольные учреждения, организация специального не извращенного инстинктами «сказочного» телеканала для детей — наш шанс, что нам еще удастся спасти «доброориентированную» часть новых поколений народа.

Что же касается телесказок из «хрюш», «каркуш» и «степаш», из приключений «Шрека», боевиков из крови и секса и того подобного, то все они — суррогаты-заменители истинных сказок, обращенных к глубинным духостроительным эмоциям ребенка. Самая же большая проблема в народных сказках заключается в том, что их словообразный строй часто непонятен современному ребенку. Как быть в этих условиях? Во-первых, сказки — это всегда феномен не «чернокнижного», а устного народного творчества. С этих позиций напечатать сказку — во многом означает убить ее. Убить с точки зрения творческого импровизационного сочинительства сказки. Во-вторых, сказка всегда опирается на характерные для конкретного исторического периода проявления зла. В этих условиях мамы, папы, бабушки, дедушки могут и должны стать «творцами» народных сказок.

Особыми сказительницами и сочинителями «народных» сказок могут и должны стать воспитатели детских дошкольных учреждений (ДДОУ). С этой целью мы проводим для воспитателей ДДОУ специальные семинары. Например, задаем им следующие «современные» алгоритмы зла, на основе которых они сами (часто с детьми) начинают сочинять сказку. «В лесу становилось темно и холодно. Под кустом лежал и плакал кем-то забытый ребенок…». Или такой алгоритм. «Жили-были две девочки. Одна видела смысл жизни в постоянном накоплении дорогих игрушек, а вторая — стремилась осознать свое пред назначение в этом мире…» Предлагается продолжить рассказ о приключениях этих девочек, оказавшихся среди неизвестных людей и т. д.

Хорошо воспринимают дети сказки А.С. Пушкина, многие народные сказки из собрания А.Н. Афанасьева. Как говорится, было бы понимание и любовь к детям. А точнее, было бы абсолютное предпочтение ценностей ребенка перед всеми остальными благами взрослой жизни.

По материалам:

https://www.kramola.info/blogs...

https://vk.com/@v_e_d_i-russki...

https://vk.com/doc394061523_46...

P.S. В.К. Здесь следует добавить, на мой взгляд, что действительно, сказки создают психоэмоциональную матрицу восприятия, но реальности, а не технократически урбанизированных социальных отношений. Ведь изначально, при формировании этой матрицы у детей, полагается, что и дальнейшая жизнь подросшего чада будет происходить в реальности, в которой находится и социум, в котором чаду уже и придётся осуществлять свою жизнь. Поэтому, в условиях технократически урбанизированного социума, возникают конфликты, приводящие не только к психоэмоциональным, но и к физиологическим расстройствам, и к трагедиям, ведь технократически урбанизированные социальные отношения конфликтны не только в самих себе, но конфликтны и реальности, в которой они созданы и существуют, что мы сейчас и наблюдаем. Другими словами, для нормального эволюционного движения социума в будущее, необходимо не только создание психоэмоциональной матрицы восприятия и отношений с реальностью, но и необходимы социальные отношения адекватные реальности, а не следующие в фарватере технократически урбанизированном её восприятии и, созданной на базе этого восприятия, действительности.