Дядя Юра и его «государство». Святочный рассказ

Предместье Шебекино. Тяжело ухает большая гаубица, но лесные серые вороны почему-то не реагируют. Они заняты другим — высоко над ними в сером рождественском, крещенском небе кружит соколок. По тоненькому снежку быстро и целенаправленно идёт пожилая женщина. Она вышла из ворот своего домика и направляется куда-то. А за ней мчит по следам, спеша догнать и пойти рядом… думаете — собака? Такая кудлатка-кривоножка, сердитая с мещански-ограниченным взглядом — не укушу, так облаю? А вот и не угадали.

За нею преданно и верно спешит… гусь! Он явно не прогуливается по своим делам, а шлёпает широкими лапами вослед хозяйке сродни хорошо обученной овчарке.

Мы поравнялись со странной кавалькадой:

— Что это у вас — сторожевой гусь?

— Ой, да. Не поверите, так везде за мной и бегает, ну чисто пёс! Смотрите, сейчас другой деятель появится…

Мы старательно смотрим — из ворот, распушив хвост трубой, мчит опоздавший к началу похода кот. Гусь притормозил, обождал кота и величаво пошлёпал далее за хозяйкой.

— Шутите? Ручной гусь?

— Да вот выходит, так. Дочь подарила к прошлым колядкам, говорила — к столу. А как его к столу? Я только с крыльца, так и он тут бежит, крыльями трепещет, чуть не падает. Я в клеть — и он туда. Я на улицу — и он следом. А тут и кота пристрастил — так мы все вместе и ходим. Куда я — туда и гусь кота ведёт… ну как его такого зарубишь? Он же разговаривает!

Мы поглядели на гуся, тот зашипел, почуяв наше внимание.

— Ну, это свои, тише, тише, свои!

Гусь замолк и прикрыл собой хозяйку, так надёжнее. А рядом с ним на снегу расфуфыренный кот присел умыться, пока суть да дело. Гусь коту не товарищ? Ну, это вы бросьте. Гусь — он на диво умная животина и на многое способен. Сторожевые гуси всем известны по сказам из Древнего Рима. Тогда гусей уважали. Не то чтобы потом их не уважали, но только сугубо в яблоках и с подрумяненной корочкой. Правда, не мы.

Что же до нас, конкретно нашей семьи, то было такое, когда мы вальяжно сидели на яйцах и курице. И было это в самом конце восьмидесятых — начале девяностых, когда серые толстостенные трубы, годные только для прокладки их по дну северного моря, чтобы прокачивать через них нефть или газ, или что придётся, по странному стечению обстоятельств в магазине носили название «макароны». Они, эти макароны, продавались на вес и брались обезумевшей очередью из жителей авиационного военного городка с бою.

— Так, граждане, карточки на продукты отовариваю только при наличии лица, на которое талон!

— Так у меня муж на дежурстве…

— Ничего не знаю, есть лицо и на него талон — отовариваю. Нет человека — нет и макарон!

— Ой, Петя, бога ради, скажите ей, что вы мой муж… и… Люся, Люсь! Можно у тебя детей занять на два набора талонов?

— Да я вот же — со своей пришёл… как же так, продавщица решит, что я мусульманин какой!

— Да ладно, что она — лица запоминает? Просто мелькните перед прилавком, а я скажу, что муж прибежал.

Смущённый «двоежёнец» с трудом пробивается через плотную и шумящую толпу, таща за собой на прицепе чужих двоих «заёмных» мальцов.

— Люсь, тебе огромное спасибо! Женщина, видите — вот они, мои! Нас четыре человека! И ещё масла на всех четверых — видите? Все мы здесь! Вот в эту банку и лейте!

Красная от злости цербер-продавщица уже машет алюминиевым мерником на длинной ручке, доставая из пятидесятилитровой фляги четыре меры подсолнечного масла с недоливом… Вот же, чепуха какая вспоминается… на постном масле.

— Молодой человек! Да-да, вы! Тот, который с детьми у прилавка… Вы не уходите, ладно, и у меня мужем будете? Как будто с детьми отец… — Так отчаянно шепчет ещё одна жертва «нового порядка» продмага.

Растерявшийся свежеиспечённый уже многожёнец и многодетный отец-молодец обречённо машет рукой и остаётся торчать у прилавка, выручая всех подряд: жён сослуживцев, чужих и прочих, чьи половинки отбывают дежурство или службу в части. Взятые с бою макаронные трубы, масло, мыло и сигареты мы с детьми с триумфом относили дяде Юре в деревню. Кто такой дядя Юра? О, это был замечательный человек!

Начать с того, что нам он никаким боком «дядей» не был. Не был он нам вообще никем, — но в один миг стал всем! Тогда, когда возник этот искусственно сотворённый продуктовый «дефицит». На самом пике разлома советского устройства и наглого воцарения «безвременья» дико разбойничьего «капитализма», в наши наивные и мягкотелые массы злобные заокеанские «шептуны» подбросили идейку: «Пусть сливочное масло будет дороже, но в продаже»! — А чтобы эта самая аморфная народная масса затвердила сию мантру потвёрже, уже продавшиеся за «копеечку малую» большие начальники обречённой Страны Советов еду со складов в магазины завозить перестали. А остатки этой пресловутой «еды» начали выдавать по талонам. Бумажкам, которые и поныне храню в своей коллекции «забытых вещей». Из тех что «свежо предание, да верится с трудом».

Итак, высокомерно-интеллигентные дамы, генеральские жёны, выгуливая пухлых и холёных внучат, вовсю работали на «Радио Свобода», разнося на весь двор, что «лучше дороже, да в продаже»… не зная, что через пару лет падут жертвой своей умной тупости, так как «дороже» станет настолько, что они в магазин на свою генеральскую грошовую пенсию будут ходить как в музей — просто поглядеть на «йоргут»… или «йогурт», чёрт, язык сломаешь!

Но тогда мы, жёны молодых офицеров, были вынуждены проявлять чудеса изворотливости и следопытские таланты, чтобы не оставить детей без завтрака-обеда-ужина. Так и вышло, что я, безжалостно подгоняя двух малышей, ковыляющих и постоянно спотыкающихся по весенней каменистой грунтовке, которая не по-детски уже обила им все ботинки и пальчики ног, спешила в недальнюю деревню. Ту, что за переездом и колхозным полем. Знаете, это как сказать, недальнюю — полтора часа в один конец! Гнала нас страсть к исчезнувшему из овощного магазина картофелю: жареному, пюре и в супе. Дефицитная морковь в будущем супе тоже была бы нелишней. Но все селяне, встреченные в деревне и по дороге, только махали на меня руками — весна! Самим мало что осталось от зимних запасов!

А один жалостливый, поглядев на измученных детей, сказал:

— Попробуйте в доме, что за окраиной села, у дяди Юры. Только он жмот.

— А вы все — образец щедрости, — подумала я, но вслух мудро промолчала, только кивнув, что совет услышала.

От полной безнадёги мы — побитыми фрицами — побрели за село. На самых выселках, среди бесконечных огородов и голых ещё деревьев увидели… мощное хозяйство. В основном то был огород, чисто трёхполье, а ещё круглый деревянный дом с высокой остроконечной крышей, прямо как из книжки «Волшебник Изумрудного города», по всему периметру огороженный сеткой-рабицей, которая образовала широкий променад между собой и стенами странно-круглого дома. Кроме того, серый пейзаж украшала серия разномастных сараев, штабеля клеток и крохотный, на одну комнатку, домишко под двускатной крышей. Из трубы его, как на детской картинке штопором вился вверх печной дымок. В воздухе вкусно и уютно пахло травяной подстилкой для скота, комбикормом, варёной картошкой, мокрой землёй, чистыми животными — весь тот незабвенный букет ароматов, что всегда встречал вас в хороших и крепких деревнях вашего детства.

Увидев нас, боязливо топчущихся у деревянной изгороди с калиткой, сколоченной из кривых сухих сучьев, из круглого остроконечного домика вышел… Нет, не жевун в голубой шляпе с бубенчиками, как я ожидала, а высокий пятидесятилетний хозяин в старой, аккуратно залатанной телогрейке и видавшей виды мохнатой кепке.

— Здравствуйте, простите пожалуйста…

— Здравствуйте… Ищете кого?

— Мы вот из военного городка, ищем, ну, не продаст ли кто нам картошки… А никто не продал… Может, у вас? — Сказала и сжалась, ожидая ледяной душ деревенского презрения пополам с превосходством через губу, — попрошайки городские!

Но действительность продолжала оставаться сказочной. Нет, нас всё-таки вышел встретить житель волшебной страны!

— Есть картошка, вам сколько?

— Да вот, чтобы мы в сеточке унесли… Понимаете, детям без картошки…

— Вот этим детям без картошки? А зовут вас всех как?

Мы назвались по очереди, хозяин поглядел, подумал о чём-то и бодро сказал, что он — дядя Юра, и картошки сейчас «этим детям» вынесет, только достанет из подпола, так что постойте здесь. Мы тут и стояли, переминаясь с ноги на ногу у калитки сказочного лешего, — раз войти не предлагали. А леший — дядя Юра — уже нёс нам… отборнейшую, чистую и сияющую здоровьем картошку! Такую не забудешь никогда! И ещё он тащил моркови и пару свеколок.

— Это в подарок «этим детям», больно глаза у них большие. Вам, девушка, может, и яйца нужны?

Я обомлела. Вот это да!

— Нет, ну что… да конечно да! Нужны очень! У нас не достать сейчас… А у Вас, Вы можете дать нам немного?

— Дам. Сколько десятков?

Десятков! В магазине уже полгода яиц нет…

— А сколько можете продать?

— Три десятка. Вам больше не допереть до дому.

Не допереть? Да я в зубах потащу!

Но добрый леший дядя Юра тут же добавил:

— Да вы приходите два раза в неделю, я вам буду собирать, сколько снесут. У меня курятник, о — какой! — И показал рукой на тот чудной круглый дом с внешними стенами из рабицы. Смотрите-ка, там по круговой дорожке уже гуляли куры и петух. Они старательно выклёвывали под ногами молодую травку, а в заднем полукружии, отделённом от переднего воротцами, густо зеленели новые всходы.

— Это я сам придумал — курям витамины нужны, я им овёс сею. Сначала на одной половине прогулки, потом выпускаю с другой стороны, а на этой, где вытоптали, подсеваю. А что, может, молока тоже надо?

Вдохнуть — я вдохнула, но вот выдохнуть не вышло. Так и стояла, сияя глазами, подавившись воздухом и словами восторга. А дядя Юра, уже наш родной дядя, страшно довольный произведённым эффектом, стоял и ждал, пока слова, застрявшие у меня в горле, разберутся, кто там у них первый в очереди.

— Спасибо! Спасибо, нам нужно, ой, спасибо!

— Да я понял. Вот в пятницу приходите — всё вам и дам. И яйца, и молоко. И мужа прихватите, чтобы картошки. Мешок дам. — Чуть не кинулась к нему на шею, дети тоже будто забыли усталость и, почувствовав, что они нравятся, очень нравятся этому деревенскому лешаку, расшалились под добрым взглядом дяди Юры.

Расплатившись на удивление малой суммой, мы взяли покупки и пошли восвояси, веселясь и прыгая от восторга. Так оно и пошло. Мы ходили сюда дважды в неделю и роскошно жили на продуктовом великолепии от дяди Юры. А тот просто усыновил нас всех. Жил он сам бедно и в той самой крохотной хатке, что менее всех остальных «хором» впечатлила нас в первый наш приход. Комната-кухня с печкой, пожалуй, тут второму человеку и не поместиться. Самодельный стол, сколоченный из досок, диван с непременным гобеленовым ковриком с оленями, стоячая раковина-рукомойник, длинный сундук и вешалка с гвоздями для одежды. Из роскоши был только маленький телевизор. Вот и всё. Но и этот скудный быт ему казался ненужным. Вся его жизнь проходила на дворе: то в курятнике, то в коровнике, то у кролей.

Или он занимался огородом. Обширным и разнообразным. Так как стояла промозглая подмосковная весна, то я спросила его выделить мне грядку под морковь, чтобы запасти на грядущую зиму и не обременять лишней работой его самого. Он милостиво выделил землю, только потом поняла я, какой это был щедрый жест доброй воли. Я копала грядку на целине, скорее — неумело ковыряла в земле лопатой, потом садила семечки, с его точки зрения только портя семена неглубокой заделкой. В результате морковь у меня взошла плохо, зато сорняк удался великолепно! Дядя Юра смотрел-смотрел на мои чудачества, да и стал всё делать сам — и как же у него «заколосилось»! Вероятно, был он из породы тех людей, о которых говорят — с «зелёными пальцами». Всё на грядках его кучерявилось и тучнело, наливалось и пленяло здоровой силой. Не то что моя чахлая «моркошка»…

В результате, овощи на зиму я всё равно покупала с его гряд, унавоженных куриным «гуано» и настоями коровьего «выхода на гора». Понемногу он раскрывал перед нами с мужем душу, говоря о строгой матери, о сестре, что не очень удачно вышла замуж, о племянниках, с которыми не нашёл общего языка… Что греха таить, временами он запивал, но нечасто. А с тех пор, как мы стали на наши талоны покупать ему хорошую водку, местное «бродилово» он бросил. И выглядеть стал лучше. Потом неожиданно заговорил о том, что хорошо бы ему примириться с сестрой и племянниками. Мы поддакивали и поддерживали — кровь гуще воды, не так ли?

Работяга он был, куда тебе с добром! И смекалкой Бог не обидел — пусть не очень учён, но до всего дошёл своим умом, и хозяйство устроил как часы — лучшее в деревне! За то ему завидовали — неустанно и широко распускали злобные сплетни. В сети этих наветов попала даже наша сторонняя семья: с точки зрения деревенских — как это вдруг начала шастать к нелюдимому бирюку молодайка с детьми? Это почему и зачем? Явно тут шелудивая собака порылась… Но мы были не местные — с нас как с гуся вода, пусть себе вредные бабы чешут языками, может, сточат дочиста и замолчат.

Мы приносили дяде Юре в подарок все папиросы «Беломорканал» и сигареты «Прима» из своих пайков, постное масло и макароны, которые он запаривал и кормил «курей» — всё равно эту мучную гадость более никуда не пристроить — не есть же их, в самом деле? Мыло дяде Юре тоже шло впрок — он делал раствор и поливал огород от вредных насекомых. Хоть жил один и семья не сложилась, зато он опекал мать, к которой иногда наезжал, слал ей деньги. А наши — «эти дети» — скоро стали тёплым светом в одиноком окошке ему, бобылю, никогда своих малышей не имевшему. Часто дядя Юра позволял «этим детям» гладить кроликов, но кормить — ни-ни!

— Они сильно нежные, всякую заразу хватают, прям на лету. Нет, не давай этот лист! Видишь, здесь вокруг много ядовитой травы, ну, для кроля ядовитой. Нет, и эту не щиплите… А эту можно. Да, эту. Нет, в клетку не суй, трава же грязная! Грязную тоже им давать нельзя — помыть надо. Вот так, да. Нет, и мокрую не суй! Сначала пусть высохнет… если мокрую траву дать, они тоже заболеют. и не вылечишь… — Короче, не кроли, а короли.

Однажды мы пришли, а на дяде Юре лица нет! На вопросы он отвечал, чуть не плача, что куры заболели! Он лечил их всю ночь, а теперь будет поить водой с капелькой йода. Мы поняли, что ему не до нас и тихонько ушли. Зато на следующий наш приход сияющий господин своих подопечных выдохнул:

— Вылечил! Помог йод! Вон какие бегают!

Коровы мы так и не видели — она была «священное животное», не для нас, непосвящённых. Но молоко от неё мы получали исправно, и какое! Жирное, сливок больше половины банки. Его животные и были нашему дяде Юре родной семьёй, но без глупых сантиментов — только до срока! А в положенный срок мы получали ощипанную свежезарубленную курицу. Поэтому лично наша семья «голодное время» прошла так гладко и богато, что всем друзьям на зависть! Не раз нам пеняли, что мы единолично пользуемся этим источником благоденствия в столь скудное время… Мы стыдливо кивали. Да, пользуемся. Но ведь это случай, который мы честно выбегали сами… Но! Более никого «отоваривать» дядя Юра не соглашался — лишь мы одни пришлись ему по сердцу, надорвали его жалостью, когда однажды изуверенными и измученными сиротами возникли у ограды его «государства».

Своих кроликов он звал по именам, и это сыграло с нами дурную шутку. Одним богатым на сопли и кашель зимним днём за продуктами сгулял в гордом одиночестве наш папа. Домой вернулся он смущённо-испуганным.

— Вот, поглядите, что нам дали! Продали вместо курицы.

И достал из-за пазухи кролика.

— Это Федя.

— А зачем? Что мы с ним делать будем? С кроликом-то в квартире?

— Да сказал мне — зарубить и съесть. Сам он не может… Федю-то… того…

— Заруби-ить? Ты? А как это? Прямо насмерть?

Муж посмотрел на меня несчастными глазами, в которых бушевала паника, но сказал твёрдо:

— А что? Вот зарублю и всё. Уходите отсюда, я его в ванной прикончу.

Мы забились в самую дальнюю комнату и сидели там перепуганными жертвами, ожидая криков, стука топора… не знаю, чего ещё. Но было странно тихо и жутко.

Потом из ванной комнаты, пошатываясь, вышел или, скорее, выполз по стеночке мой дорогой супруг, майор авиации и отличник боевой и строевой, кандидат наук, между прочим.

— Дай скорее валерьянки, сердце прихватило…

— Феде?

— Какое — Феде, вот он, подлец, сидит и ушами шевелит, ты мне накапай…

В общем, смертоубийства у нас не случилось по причине того, что «этот подлец» был — Федя, у него были мягкие ушки и испуганные беспомощные глаза, муж оказался военным пацифистом, а дети устроили горячий и протестный рёв.

Назавтра Федя уже сидел в родной дядеЮриной клетке, а мы обедали стандартной курицей. Тем и окончились попытки дяди Юры разнообразить наше меню.

Три долгих года длилась наша идиллия, пока нам не пришла пора уезжать из военного городка, рвя по живому и оставляя в сердце незаживающую рану. Расставались мы тяжело. Переписывались, перезванивались… пока на дорогах жизни не истёрлись все следы. Но сегодня Вам, и только Вам, наш дорогой и незабвенный спаситель, добрый волшебник среднерусской деревни посвящаю я этот крещенский рассказ…

Ирина ПИЧУГИНА