Три минуты до смерти

 * * *

Сердце бьётся неровно, то ускоряясь, то замирая. Дышать тяжело. В висках стучит последнее биение жизни. Я спокойна. И, кажется, готова встретить, ту, что с косой. Готова переступить черту между мирами. И узнать – что же там? Пустота? Незримое присутствие? Терзания? Или вечное блаженство, что сродни маразму?

Мне больше нравится другая версия. Не помню откуда. По ней, ушедший человек навсегда поселяется в одном из воспоминаний. Я точно знаю тот момент, в который бы хотела вернуться. В один из летних вечеров, когда нам с М. было по двадцать лет. Мы были молоды, влюблены и беззаботны. Ведь в юности так легко быть беззастенчиво счастливыми.

* * *

В один из летних вечеров, когда нам с М. было по двадцать лет, мы удрали из гостей, предпочитая общество друг друга. Довольно долго и безрезультатно проторчали на остановке – последний автобус не пришёл. Или мы на него опоздали. Или движение по этой улице намеренно прекратилось, чтобы устроить нам западню. Когда надежда уехать иссякла, мы решили пересечь старый заброшенный парк, чтобы выйти на более оживлённое шоссе.

Чернеющий впереди парк издали казался страшным местом, таящим опасности, прибежищем бандитов и бродячих собак. Он оказался, действительно, тёмным и густо заросшим зеленью, но безлюдным и безтварным. Внутри было тихо, пустынно и даже умиротворённо.

Пробираясь узкими тропинками, мы наблюдали торжество природы над урбанизацией. Слева молодые деревья и густая трава проросли сквозь ржавый остов американских горок. Чуть дальше виднелся прорванный буйной растительностью помост бывшей карусели и другие огороженные пятачки потрескавшегося асфальта с неопознанными и нелепо торчащими останками былого веселья.

Мы уже почти выбрались на шоссе, (машины были слышны совсем близко), но тут наше внимание привлекла тропинка, увлекающая за зелёный полог из двух старых лип и поросли молодых берёзок. Она была неожиданно широкая, утоптанная, с аккуратно скошенной по бокам травой. Словно замануха в какой-нибудь пряничный домик. Но за деревьями оказалась всего лишь детская площадка – горка, песочница, да качели-лодочки с длинной доской, (на подобной мы в детстве качались аж впятером). Единственный обжитой уголок парка, не подверженный тлену. Видимо, здесь жители близлежащих домов выгуливают своих чад. Или ностальгируют. Во дворах уже не встретишь такого скудного, скучного и небезопасного уголка. Но кому-то и он оказался дорог – лавочка явно была свежевыкрашенной, из-за темноты не понятно в какой цвет, и качели – живые, не сломанные, и даже, вопреки ожиданию отвратного скрежета, молчаливые.

Было невозможно устоять перед шансом воскресить давно забытые ощущения и отмотать назад несколько наслоившихся за это время лет. Первые, пока ещё тугие покачивания пробудили радостное предвкушение. И некое озорство. Лёгкое прикосновение губ наводит на мысль совместить два удовольствия – детское и взрослое. Поначалу идея казалась нелепой, и хотелось предпочесть что-то одно. Но нам всё же удалось и настроиться друг на друга, и набрать высоту. А там уже пришлось преодолевать сопротивление и сумятицу ветра. Он мешает. Сбивает и прехватывает дыхание, слезит глаза, швыряет в нас холодом. Не сразу, но постепенно дрожь тела, пронзаемого ветром, и дрожь воздуха, рассекаемого телом – совпадают. Нам словно бы удалось поделиться с ним трепетом и энергией желания, а пылающая близость тел, преодолела холод. И вот уже воздух уплотняется и струится вокруг, мягко окутывая, а ветер лишь ласково поглаживает дуновениями, перебирает и откидывает пряди волос.

Появляется особая восприимчивость – всё, что обозреваешь с высоты (тропинку, кусты, деревья), начинаешь ощущать своим владением. Всё твоё. Всё, куда способен донестись долгий сладкий выдох, срывающийся с губ. Этот маленький кусочек мира принадлежат тебе тем, что навсегда врезается в твою память сумрачными очертаниями и волнующими запахами земли и зелени.

И наш ритм, это как вдох и выдох, как взмах крыльев, как перетекание волны. Мы теряем себя в слиянии с миром и подчиняемся единому живому ритму. Энергия мира, она безумна, головокружительна и доступна. Она в полёте, в котором время застыло, а пространство несётся навстречу и поглощает.

Тебя, невесомую, увлекает и притягивает ночное небо, к которому поднимаешь взгляд и уже не можешь отвести. Завораживает. И влечёт в эту чёрную бездну, словно и не видела её никогда. Остаётся лишь устремление и желание обрушиться в неё, парящую над тобой. До одержимости. Мысли исчезают. Каждый миг выплёскивается наружу. Каждый взмах, словно есть у тебя за спиной невидимые крылья, отрывает от земли. Линия горизонта теряется, ускользает, потом снова взмывает невесть откуда. Непонятно где верх, где низ. Да оно уже и не важно. Ведь всё пространство – твоё. И ты вбираешь его в себя. Вдыхаешь глотками, словно пьёшь. Пьёшь свои и чужие вздохи, пьёшь свежесть ночи, её чёрное ночное небо. Можно закрыть глаза и мысленно продолжать нестись навстречу звёздам, обгоняя их, ныряя между ними в бархат ночи. И вот ты такая же звезда, как наверху, вдруг срываешься, рассыпаешься в искрящуюся пыль, падаешь и зависаешь в мягком и тягучем воздухе едва уловимыми блёстками.

После ты обретаешь тело. Тело вздрагивает, отделяя себя от прохлады ночи и собирая себя по крупицам, пока не обретёт привычную форму и тяжесть. Сверху покачивается такое же обессиленное небо, которое перестало лететь тебе навстречу, вбирать в себя. Звёзды, которые были так близко – только протяни руку, неподвижно застыли высоко-высоко. Притяжение переполнило вас и исчезло. Остаётся только смаковать утомлённое и ошеломлённое послевкусие, глядя в ночное небо, и хитро улыбаться.

* * *

От этих воспоминаний холодеют плечи, почти явно ощущается дуновение ветра на лице, отступает одышка, распрямляется спина и встаёт перед глазами образ неба, летящего навстречу. Такое откровение бывает раз за целую жизнь. И ты сразу осознаёшь безнадёжность поиска повторений. Особенно когда исчерпаны все возможности и ничего уже нельзя изменить, повторить или исправить – только принять. И чувствуешь привкус смерти, в том, что ничего уже не ждёшь. Кроме её самой.