Квартирный вопрос и родня в Те Времена

- Знаешь што, племяш? Шел бы ты отсюда по добру... Неча тебе тут делать.

Надо же. А я-то разлетелся. Вон обстановочку на первое время привез, сговорив знакомого шофера при грузовике. А тут, оказывается, вражеские вооруженные силы.

- Сами ж деду развалюху продали. И документ есть.

- Окстись. Где развалюха-то? Рази оно четыреста пятьдесят стоит?

Тут он был прав. После того, как мы общими усилиями раскатали стоявший тут древний сруб по бревнышку, а на его месте построили дом в три с половиной кирпича и с неслыханными в здешних местах удобствами, цена усадьбы существенно изменилась.

- … Обман это был. Так што извиняйте.

- Ладно, я понял. А чего ж тогда соглашался?

- Ну, - соглашался. А потом передумал, самое обыкновенное дело.

- Угу. Дождался, когда я тут все заново отстрою, - и передумал?

- Никто, между прочим, тебя не просил. За то, что помогли, по родственному, - благодарствуем конешно.

- Некрасиво получается.

- Говорю ж, - извиняйте. Жисть у нас, племяш, такая. Несправедливая... Опять же, Петька через три года выйдет, - куда его?

Тут надо сказать, что никаким «племяшом» я ему не был. Тетя Оля — была деду чем-то вроде двоюродной племянницы либо еще какая-то седьмая вода на киселе, а стоявший на моем пути фрукт состоял при ней сожителем. Молчаливый, крепенький такой мужичек лет сорока пяти, с улыбчивыми голубыми глазками, сам — не пойми-откуда. Спокойный такой, бывалый, сдается мне, что сидевший, хотя явной росписи на шкуре не замечал. Я уже все понял, и дальнейшие речи вел только в целях чисто технических. А Петька, теть Олин наследник от первого брака, чалился на киче, с которой ему предстояло выйти через три года

- Так я не понял, - с документом-то как? Между прочим, - нотариально заверенным?

- Вот с Анатолием, - на имени он сделал ударение, подчеркивая, как он, типа, уважает этого человека, - мы все и обсудим. А не с сопляками всякими... молодой ты ишшо.

От дороги донесся сигнал.

- Эй, - крикнул Санек, - вы долго еще?!

- Не, сейчас поедем!

- Все в порядке?!

- Нормально все, говорю! Подожди...

Во время этой переклички я не отводил от «дяди Вани» пристального взгляда, так что он вмешался:

- Во-во. И езжай давай. Поговорили. А то Абайка нервничать начал...

Абай, - либо среднеазиатская овчарка, либо какая-то помесь на ее основе, вовсе не нервничал. Дядя Ваня держал его левой рукой прямо за ошейник, но он и без того стоял смирно, всячески делая вид, что его тут нет вообще. А если бы я глянул на него как следует, он напрудил бы лужу, проверено неоднократно на самых разных псинах, потому что любому из них по части отмороженности все-таки далеко до покойного Цепного. В двадцать пять я ломал даже волков, потому что они твари стадные, и свойство подчинения вожакам прописано у них в генах. С тигром или леопардом такой номер не прошел бы. Прошел бы какой-нибудь другой.

А в правой руке дядя Вани держал топор с красиво изогнутым топорищем. Я кивнул и вынул этот топор у него из руки, тем же движением перелобанив Абая обухом. Любимый удар, - чуть позади затылка, - не стал исполнять из-за целой гривы жесткой шерсти, но и без этого получилось и эффективно, и показательно. Псина легла на месте, только задние лапы мелко подергивались в судорогах. Прости, собачка, ты не виновата, что хозяин у тебя жлоб. Так что ничего личного. Я потрогал лезвие, пробуя его на остроту и, не глядя на хозяина, в два удара оттяпал Абаю голову. В два – по причине того, что ширины лезвия на толстенную шею не хватило. Позади сдавленно охнули:

- Что ж ты, стервец…

Восемьдесят процентов за то, что не кинется… Нет, натужное сопение и звук рванувшего в атаку организма (Никогда не слышали? А он есть!), все-таки решился. За храбрость заслуживает уважения, за ум – совсем нет. Вовсе чутье потерял, или решил, что со спины – прокатит. Я разворотом ушел в сторону, пригибаясь, и шлепнул его по яйцам расслабленной кистью. Навстречу. От кирзового сапога останутся следы.

- У-уй…

Дядя Ваня, задохнувшись, согнулся, а потом встал на коленки. Он как раз опускался, когда я шагнул мимо него к своему дому, мимоходом добавив ему по почке. Коронный удар: комбинация многолетних профессиональных навыков проверки на симптом Пастернацкого и комбинированной рукопашной науки, усвоенной лет за пятьдесят общего стажа.

Когда тебя стукнули, этак, мимоходом, а ты разом валишься, не в силах встать, это, как правило, способствует взаимопониманию. Но изредка попадаются особо тупые экземпляры. Или особо упертые.

- Теть Оля-а!!! Выйди-ка на минутку! Я ж знаю, что ты здесь… О, как интересно: дверь открыта, а ключей я вам не давал.

Я дернул дверь, но она не поддалась: ее, судя по этакой упругости сопротивления, держали изнутри. Открыть без ключа дверь дядя Ваня сумел, а вот закрыть ее без ключа и дяди Вани у тети Оли не получилось. И тогда, пока она не удумала ничего, я дернул за дверь уже по-настоящему, со всей дури. Так, что тетя Оля вылетела наружу, как пробка из бутылки.

- Ну, - спросил я самым скучным голосом, на который был способен, - и что это значит?

Надо сказать, русскую женщину из пригорода или райцентра смутить трудно, почти невозможно. Она опомнилась мгновенно, набрала побольше воздуха в грудь и приступила:

- А то!!! – Завопила она так пронзительно, что у меня что-то болезненно завибрировало в правом ухе. – Ай…

Пока она не вошла в отработанный режим свары, я сунул ей кулаком под дых.

- Ты того, - отвыкай орать. Я и так заебато слышу.

Сунул я ей не сильно, все-таки родная кровь, так что продышалась она скоро, но тут глаза ее расширились, и она сделала новую попытку заорать. Так, и куда она при этом смотрит? А-а-а, это она узрела в моей руке окровавленный топор, на заднем плане – своего отдыхающего в грязи бой-френда, и сделала неправильные выводы. Ничего, это, может быть, и к лучшему, особенно если подыграть.

- Ты чего, - удивился я, поворачиваясь, - а-а… Ну, знаешь, нечего было на меня собачку спускать. Но ты не ответила: что это все значит? Вам что, мало того, что вам дали? По-моему, - вполне приличная сумма.

- Это четыреста пя…

- Какие четыреста пятьдесят, - снова удивился я, - мы с этим твоим договорились, что четыреста пятьдесят, - для деда, чтобы не волновался, а сверху еще тысячу, из рук в руки, без бумажки.

Всегда полезно бывает занять противостоящую сторону взаимным выяснением отношений. Пусть теперь объясняет, что не брал, да куда дел.

- Какую, - глаза ее выпучились так, что я побоялся за их сохранность, - тысячу?!

- Обыкновенную. Триста «трешек» и четыре четвертных, как в аптеке… А-а, наверное, тебе позабыл сказать, ты у него поинтересуйся. Потому что, если пропить столько трешниц, то любой упьется насмерть. Так что иди, поторопись… Иди, говорю, быстрее. Чего не поняла? Еще ёбнуть? Так это враз! – Я развернул ее к себе спиной и классически, «взашей» вытолкал ее с крыльца. – Иди!

- Вон ты какой!

- Ваша кровь. Узнаешь?

В это время дядя Ваня, до сих пор лежавший в самой пугающей позе, ничком, трудно зашевелился и встал на карачки. Интересно устроены люди: увидела, что сердечный друг живой, казалось бы, - радоваться надо, а она, увидав безголового Абая, снова ударилась в визг.

- Чего еще не так? А, это…

Я нагнулся и, пачкаясь кровью, поднял оскаленную башку пса.

- Мне чужого не надо. – И шваркнул ее тете Оле в физиономию. – Забирай!!!

Она, в отличие от меня, не видела «Крестного Отца», и этот дешевый трюк ее, наконец, пронял. Она истошно взвизгнула и, переваливаясь, как утка, кинулась прочь со двора. До чего бывают тяжелые, вязкие люди, до которых так медленно доходит. И этого подобрала себе под стать. Пятится, а глазами зыркает. Это плохо, это обозначает, что до конца отношения не выяснены. Я поинтересовался:

- Чего стал? Сказать чего хочешь?

- Ниче, племяш. Вот Петька выйдет…

- А-а, - я кивнул, - хорошо, что напомнил. Надо будет позаботиться, чтоб не вышел. Он у вас вовсе дурной, а за три года мно-ого чего может случиться… Но я не понял: ты что, - угрожаешь, штоль? А?! Ну!? Че молчишь?

И я пробил ему с левой в печень, для лучшего взаимопонимания.

- Все? – Он, не в силах говорить, только тряс головой. – Не слышу, что ты там сипишь?

И тогда он правда, что просипел:

- Все… Жень, слышь?

- Чего еще?

- У тебя самогоночка еще осталась?

- Вроде была. Знаешь, где заныкана. – Это я сказал совсем другим тоном, «милосердие к побежденным» называется. Специально, чтоб питали ничем не обоснованную надежду и не творили бы глупостей от полной безнадеги и отчаяния. – Только ты вот што: там бутыль еще стоит, череп и кости нарисованы, так не вздумай: там правда древесный спирт, ослепнешь и подохнешь.

Тут мое предсказание сбылось на две трети: вздумать он все-таки вздумал, а так – все точно, недели не прошло. И ослеп, и подох. А я ведь предупреждал.

Тетя Оля тоже надолго не зажилась: начала заговариваться, потом потихоньку свихнулась в конец, целыми днями сидела в темной хате, не шевелясь, – и померла. С одной стороны, - жалко, родная кровь, да и не старая совсем была, а с другой – ну какая у этих людей перспектива? Ни сделать – ни отнять толком, одно жлобство по мелочи. Ни в «санитары леса не годятся», ни на мясо для этих санитаров.

Но если вы думаете, что на этом перипетии закончились, то ошибаетесь. Следующий претендент появился там, где и не ждали. Мамин приятель был страшно практичным парнем, замечательно соображал насчет халявы, мгновенно видел, где что плохо лежит, составлял прямо в голове сложные хозяйственные планы и с неописуемой непринужденностью эксплуатировал все ресурсы, до которых только мог дотянуться. Справедливости ради надо сказать, что руки у него были хорошие, и, взявшись, он работал исправно. Вот как только я, двадцать второго сентября, наконец, все подключил, обставил, только подмел последние полы и пропылесосил последний коврик, и осталось только вселиться самому, так и прорезался его гениальный план. Я буквально последний день оставался на квартире бабки с дедом, как к нам по вечеру заявилась мама в сопровождении этого своего типа. Впрочем, его оставила на кухне, хватило ума.

- Слушай, - проговорила она негромким голосом, чуть раздувая ноздри, что служило дурным признаком, - я приехала за ключом. Куда ты его дел?

- За каким ключом?

- От дедовой дачи.

- Вот и бери у деда, я-то причем?

- Ты не придуривайся. Отлично знаешь, о чем речь.

Вы не поверите, - но я поначалу и впрямь не понял, о чем разговор. Дедова дача у меня прочно ассоциировалась с летним домиком в поселке «Прибрежный», и ни с чем более. А тут дошло.

- Я не придуриваюсь. – На этот раз у меня все дрожало внутри от злости и разочарования. Этот мир, как и в прошлый раз, собирался в последний момент отнять мою, - и только мою!!! – добычу. - Была нужда. Просто даже и подумать не мог, что ты про мой дом. А ключа я не дам, - с какой стати-то?

- Ремонт начинаем. Нам надо где-то жить.

- Да я-то причем? Вы у меня спросили, когда затевали ремонт? Нет? Тогда я не понял, о чем разговор. С какой стати вы на него рассчитывали?

- Это не твоего ума дело.

- Во-он чего. Да я, если б знал, что появятся претенденты, палец о палец не ударил бы. Чего б тогда делали? Сделать – это моего ума, а как пользоваться, так нет? Это Д. твой придумал? Ну так передай ему, чтобы забыл и не вспоминал больше.

- Это не тебе решать. Дед официальный владелец, и этим все сказано.

- Тогда слушай сюда: я этот дом скорее подожгу, чем этот твой… не хочу говорить, - кто, - переступит его порог. Подожгу и через три года построю новый, так, чтобы уже и разговора не шло. Потому что ему понравится и он повадится.

- Ты как разговариваешь с матерью?

- Так, как она меня вынуждает. Слушай, я бы, может, и сам предложил, но вот так: «Давай ключ» - неприемлемо. Сама виновата.

- Ну, убей меня за это! Убей! – Как и обычно в трудных жизненных ситуациях, она решила устроить истерику, и теперь пока что накручивала себя, прогревала турбины. – Вырви мне глаза!!!

- Тебя водичкой сбрызнуть? – Ничто так не действует на истериков, как насмешливое, демонстративное отсутствие реакции на их фокусы. - Нет? Тогда прекрати нести чушь. Я могу предложить следующее: я уезжаю туда, вы переселяетесь на мое место, на неделю, не больше, а тем временем шабашники делают вам ремонт. Материалы – ваши, а расчет с рабсилой – мое дело. Они мне кое-чем обязаны.

Чего я не ожидал, так это того, что дед Толя так однозначно примет мою сторону. То есть, я бы их не пустил в любом случае, это даже не обсуждается, но нервов и сил могло уйти на порядок больше. Мы все знаем, что наше население испортил квартирный вопрос, но, пока не столкнешься воочию, даже не представляешь, НАСКОЛЬКО испортил. Но дед пришел, и сразу все разъяснил свою позицию.

- Это – Женькино, и только Женькино. Остальное, как помру, делите, как хотите, а это его. Вот как восемнадцать стукнет, так и передам права. Он построил, не я, значит – его, а не мое. Все лето строил, высох весь. А документы… чего документы?

Что да, то да. Впервые на практике в полном объеме проверил собственный метод делать дело. Можно делать самому, убить годы и нажить грыжу, можно уплатить, и смириться с обманом и халтурой, с тем, что все обойдется тебе втридорога при неизбежных ссылках на объективные трудности. Так что я нанял сначала украинцев-шабашников, потом – студентов из только-только появившихся ССО, потом тетенек отделочниц со стройки, и при этом работал со всеми бригадами вместе. С раннего утра и до позднего отбоя. Не хуже никого и побольше большинства. Так что, с одной стороны, постоянный догляд, значит, - никакой халтуры, лишних перекуров и выпивки в рабочее время, а с другой, - не возмутишься! Хозяин, по сути, худой пацан, делает больше любого из своих работников, а, к примеру, кладка, так его вообще сорок процентов. Мужикам было, понятно, западло показывать слабину, но, однако же, на иных работах за мной угнаться не мог никто. Поэтому денег потратил много, но ни рубля лишнего, и они сами были довольны, поскольку управились как никогда быстро, и до настоящих холодов осталось время взять лишний подряд. Сами благодарили, причем после расчета, когда льстить было уже ни к чему. Это касалось, в общем, почти всего, за исключением отделочных работ: не мое, кроме кафеля и стекол. С красками, побелками, обоями, клеями у меня дружбы нет и никогда не было: злюсь, говняю, прилипаю, пачкаю и сам пачкаюсь.

Насчет того, что он «не строил», дед самую малость преувеличил. Он приволок своего приятеля, дядю Семена, года на четыре старше, и тот сделал проект. Дед охарактеризовал его, как «бывшего строителя», но какой он, к черту, бывший, если строит? По-моему, так не то что строитель, а, прямо-таки, с большой буквы инженер. Сантехнику, - знал, геологию строительную, - знал. Электроснабжение – знал. Теперь таких инженеров, способных в одиночку организовать постройку обычного, нормального дома, но со всем необходимым, по-моему, не делают вообще. За проект мы ему заплатили, хотя он изо всех сил отнекивался, а потом они с дедом повадились появляться на нашей стройке. Сколотили себе стол, потихоньку пили водочку, играли в шахматы, и, когда ни когда, - впрягались. Видели узкое место, вязали себе панамки из носовых платков либо складывали треуголки из газет, - и впрягались. До сих пор не могу понять, как это у них получалось, вроде бы, еле шевелятся, а, однако же, глядишь, - готово. Причем так, что ни убавить – ни прибавить, как надо. С ними дело по какой-то причине шло и еще быстрее, а сами они, попав в родимую обстановку, по-моему, замечательно себя чувствовали, даже как будто помолодели.

Второе преувеличение касается этого его «высох». Я, понятно, спал мало, а работал много и тяжело, но я так при этом жрал… Понять не мог, как это все во мне умещается чисто геометрически, по объему, а дед только смеялся, и рассказывал, сколько съедали пильщики в бытность его десятником. Между прочим – в 1926 году. Так что я даже набрал пять килограммов, хотя это были все те же жилы, кости и малость мышц. А еще я за лето на четыре сантиметра вырос, и этот простой факт меня неожиданно зацепил: я, в свои семьдесят пять, - да расту?!

Когда дед принял мою сторону, я, понятно, удивился, а потом понял, что ничего неожиданного в его поступке нет. Я жил с ним с трех лет, так что он меня обожал и как внука, и как самого младшего, позднего сына одновременно. Маминого Д. он только что терпел.

- Тебе, Д., тоже ничего не мешало, а то привык на все готовое...

- Я, значит, всего на два...

- В общем, - отпадает. - Сказал я. - Сначала пару месяцев, а потом ремонт затянется. А потом он будет заселяться летом, как на бесплатную дачу, и в сарае устроит склад для всякого своего хлама. Может, даже огородик разобьет, как требует его крестьянское нутро, а мне разрешат занять место в комнатке. Потом он начнет приводить подруг, и начнется всякое «пойди, погуляй часик»...

- Женя!!!

- А что? - Удивился я. - У тебя что, хватит наивности думать по-другому? Он же мужчина в соку. Настоящий мужик. Ему тебя может оказаться маловато. Потом среди этих подруг он найдет тебе замену, ничем не лучше, просто помоложе лет на десять...

- Пр-рекрати!!!

- … В определенном возрасте настоящим мужикам молодое мясо становится прямо-таки необходимо, потому что без этого у них плохо выходит. Точнее, - входит, но это не важно. Вот я и подумал: а за какие, спрашивается, заслуги перед Родиной? Явился гол, как сокол, - и попал в жлобский рай. - И пояснил значение термина, чтоб не было разночтений. - Это когда крыша над головой, жратва-выпивка, женщина для ночных услуг, обшит-обстиран, - и все задаром!

- Я, между прочим, всю зар...

- Тебе на все это за всю жизнь не заработать. Характер не тот. Ты примак по натуре, такие могут жить только чужим добром, а своего заработать — увы! В общем, я считаю, того, что он уже получил, вполне достаточно. Ладно, раз уж обещал, помогу быстро сделать ремонт, хотя и это, на мой взгляд, тоже баловство.

Дед Толя сидел на диване, молча наслаждаясь развитием конфликта, и его глаза за стеклами очков светились веселым бешенством. Сам он так не мог. Гнев его бывал сокрушительным, но сам он в подобных случаях терял слова, становясь косноязычным почти до полной нечленораздельности, и это немало вредило ему в условиях цивилизованного общества. А я сознательно провоцировал Д. Мне годилась любая реакция с его стороны, даже в виде отсутствия реакции.

- И ты не зыркай. Ничего такого ты не сделаешь. Знаешь, почему? Потому что рискуешь с тем, с чем пришел, вернуться туда, где был. То есть с голой жопой — никуда. Точнее, - в рабочее общежитие, а это ты отвык.

Мать начала набирать в грудь воздух, опасно раздувая ноздри, и я поспешил ее предварить.

- Мам, только не надо говорить, что ты сейчас уйдешь, и ноги твоей тут больше не будет. Все и так знают, что сыну ты предпочтешь этого своего козлика, который так любит халяву. А говорить ничего не надо, потому что ты так делала всегда. Твоя личная жизнь — это твоя личная жизнь, никто в нее не лезет, но теперь содержание настоящего мужика начало обходиться слишком накладно всем остальным. А они тут ни при чем. Я — так точно

Тот воздух, что она набирала, вышел в два счета, а этот ее умник потянул матушку за руку.

- Ладно, пойдем отсюда. Сами обойдемся. А хороший у тебя парень вырос, молодец. Одно слово: сын.

Тут мне жалко одного человека: бабу Таню. Она, как и положено, угодила аккурат меж двух огней, и металась между ними на протяжении всего разговора. Вообще она, по-моему, так до конца и не смирилась с тем, что ее Женечка перестал быть тем кротким, растяпистым, склонным поплакать ребенком, который постоянно нуждался в ее попечении больше четырех лет. Переживала, и, по-моему, заметно сдала по сравнению с тем, что я помню по прежней жизни. Хотя кого-кого, а уж своих стариков я старался уберечь от малейших расстройств, причем без всякого притворства, испытывая искреннюю нежность. Просто невозможно постоянно быть тем, кем ты не являешься.

- Ба, ты не расстраивайся. Я уеду, так они на другой день объявятся. Много — через два дня. Он малый практичный и не дурак. Если придется выбирать между позой и куском, всегда выберет кусок.

В общем, угадал. Чего не угадал, так это того, что со мной тоже свяжутся. По поводу тех самых шабашников. Я честно договорился, а они честно, за пять с половиной суток, сделали этот злосчастный ремонт в соответствии с пожеланиями хозяев, даже немножко лучше. Отношения потихоньку наладились, но новых попыток явочным порядком прибрать к рукам мой первый в этой жизни дом больше не последовало.