О НЭПе, Сталине и "великом переломе"

Разбирал свои архивы и нашел свою статью более чем 20-летней давности для одного экономического журнала. Кажется это был "Русский Фокус", давно уже почивший в бозе (не знаю, выложен ли архив его номеров в свободном доступе). Так что размещу ее здесь, может кому-нибудь пригодится:

Индустриализация в СССР часто противопоставляется НЭПу, однако история взаимоотношений этих двух экономических политик Советского государства значительно сложнее.

Советский Союз к окончанию гражданской войны подошел не только с разрушенной экономикой, но и просто на грани физического выживания основной массы населения. Говорить в этой ситуации о сохранении каких-либо завоеваний предыдущей эпохи реформ – Витте и Столыпина, кажется совершенно неуместным. Однако именно индустриализации страны в конце 20-х – середине 30-х досталась честь завершить начатый ими путь превращения аграрной России в промышленно развитое государство. Путь же туда начинался именно с конца гражданской войны, причем по очень извилистому маршруту, обошедшемуся стране крайне недешево.

Закончившаяся в мае 1924 года денежная реформа одновременно ознаменовала и высшее достижение НЭПа – твердый рубль и краткое равновесие на всех рынках страны. Но уже с июля 1924 года была отменена политика сдержанной эмиссии, ее темпы составили : в июне -- 4,5%, в июле – 5, 7%, в августе – 9,9%, а в сентябре -- уже 11,5% (таб. 1). Причины такой эмиссионной политики казались экономическим властям страны вполне ясными – период реализации урожая вызывал тенденцию как снижения вкладов в банках, так и повышение требования на деньги со стороны Госбанка, кредитовавшего хлебозаготовки. Денежные власти пошли по пути, характерном для дореволюционной России, когда в указанный сезон проводилось увеличение эмиссии. Однако не было учтено изменение структуры потребителей кредитных ресурсов сравнительно с довоенным периодом – не стало крупных хлебных торговцев, осаждавших свою выручку в банках после продажи товара, и крестьяне в СССР уже не имели долгосрочных задолженностей банкам. Таким образом, выручка у крестьян в послевоенной России шла в основном на закупку промышленных товаров, оказывая давление на потребительский сектор, что отражалось и на покупательной способности червонца (таб. 2).

Дело усугубилось принятием Госпланом концепции, по которой после денежной реформы, сжавшей монетарную массу, образовался хронический недостаток денег в народном обращении. Считалось, что именно в этом причина задержек в реализации урожая – главного ресурса экономики страны, что вызывает финансовые ограничения в промышленности и приводит к медленному темпу восстановительного процесса в экономике. В некотором смысле, товарный голод, разразившийся в конце 1924 и 1925 годах, когда торговля резко увеличила количество сделок на поставку еще не произведенной продукции (за октябрь 1924 – сентябрь 1925 г. промышленность за счет финансирования торговлей увеличила производство на 59,5%), давал основания к подобному выводу. При этом рост производства шел за счет возвращения в действие мощностей предприятий, законсервированных как нерентабельные после перехода на хозрасчет в 1922 году. Данный резерв был в основном исчерпан к 1926 году. Но еще до этого стало понятным, что дальнейшее развитие экономики упирается в срочную необходимость строительства новых мощностей в промышленности.

В данной ситуации не столько рост легкой промышленности становился приоритетом для экономических властей, сколько рост выпуска средств производства. Это следовало как из прогнозируемого, так и желаемого и планируемого увеличения потребления промышленной продукции. В том, что необходимо приоритетное развитие тяжелой индустрии на этом этапе сошлись, так сказать, и чистые экономисты, полагавшие что нужное увеличение потребительских товаров для насыщения товарного голода даст только резкое увеличение легкой промышленности для которой и нужно дать средства производства, и совсем не экономисты в высшем руководстве ВКП(б), озабоченные проблемами военного строительства. Поэтому консенсус был достигнут в выборе приоритета развития базовых отраслей. Он был закреплен главным документом той эпохи – решением XIV съезда ВКП(б) в декабре 1925 года, провозгласившим курс на социалистическую индустриализацию и преимущественное развитие тяжелой индустрии с быстрым ростом производства средств производства. Однако вскоре стало ясно, что основные противоречия возникают по вопросу последовательности действий и сроках достижения для этой цели.

В истории отечественной экономики данный период известен как время столкновения двух направлений – «генетиков» и «телеологов». К первым относились такие фигуры как Н. Бухарин, Н. Кондратьев и А. Чаянов. Понимая необходимость развития тяжелой индустрии, они при этом выступали за постепенное, последовательное развитие : накапливать капитал за счет всемерного стимулирования сельского хозяйства и добывающей промышленности, с тем, чтобы по мере его накопления, развивать легкую промышленность и непосредственно связанное с ней производство средств производства, а затем на базе расширенного накопления на этом этапе переходить к ускоренному развитию тяжелой промышленности. «Телеологи», в составе которых были Л. Троцкий, Е. Преображенский, Н. Воскресенский и другие, делали ставку на внешний фактор, задаваемый высшими интересами государства, а не внутренними факторами развития экономики. При этом они откровенно формулировали источник ресурсов для ускоренного промышленного развития – сельское хозяйство и сокращение потребления крестьянства.

Карикатура Бориса Ефимова в "Крокодиле", №1 за 1924 г.

Однако в условиях товарного голода 1924/25 годов генетики были согласны на ускоренное развитие промышленности, другое дело, что это объяснялось совпадением их теоретических конструкций с потребностями села, на которое они делали ставку. Первоначальные контрольные цифры на 1925/26 год учитывали именно это обстоятельство и предусматривали даже по минималистскому сценарию резкий рост национального дохода. Так, государственный бюджет должен был увеличиться на 38,3% до 4039 миллионов рублей, причем капитальные вложения были запланированы на сумму 1537 млн руб (таб 3). Практика же исполнения плана показала, что основным рычагом была выбрана накачка денежными средствами экономики – в 1926 г. денежная масса увеличилась на 76%. Увеличение эмиссии частично объяснимо : рост промышленности в 1924/25 гг. составил 61%, и казалось естественным увеличить денежную массу как для обеспечения повысившегося спроса на деньги от растущей экономики, так и для стимулирования дальнейшего роста. В кратковременном периоде это дало свои результаты – рост промышленности был очевиден (таб 4). Но при этом обнаружилось расхождение реальной промышленной политики с пониманием нормального и сбалансированного развития, исповедуемого генетиками, — население в условиях падения покупательной способности рубля не изъявляло желания достаточно накоплять, дополнительные средства от него предъявлялись на рынок, где не встречались с адекватным предложением товара непосредственного потребления, поскольку кредитование экономики осуществлялось в сторону тяжелой индустрии. Ответом крестьянства на дисбаланс стало не снижение потребления и увеличение денежного накопления (как это предполагалось экономическими властями), а наоборот – рост хлебных запасов и снижение объемов хлебозаготовок (таб 5).

Временно было достигнуто равновесие в экономике и в этих условиях – за счет нового уровня цен, а проще говоря увеличения инфляции. Однако уже к 1928 году стало очевидным замедление темпов роста экономики, при одновременном раскручивании инфляционных процессов (таб. 6). Но при этом регулирующая роль денег все более сокращалась, поскольку государство стало все активнее вторгаться в область регулирования цен и товарооборота. Получили распространение нормирование и квотирование дефицитных товаров: были введены нормы потребления хлопчатобумажных и шерстяных тканей, обуви, кровельного железа, а также определены так называемые планы завозов. Были введены в действие еще в 1926 году центральная, республиканские и областные комиссии по регулированию цен, а с июля 1927 средний процент прибыли, определяемый Госпланом для всей промышленности, начал применяться в калькуляции отпускных цен, а вся прибыль сверх «нормы» стала передаваться государству, для перераспределения среди убыточных предприятий. Таким образом, уже к 1927 году основные черты плановой экономики начали практическую обкатку в экономике на фоне никем пока не отмененного НЭПа.

Закладка новых плановых механизмов в экономику страны позволила генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И.В. Сталину, ранее не вмешивавшемуся в экономическую политику, а решавшему вопросы усиления своего влияния на государственный аппарат, перейти к практическому осуществлению своего плана индустриализации. При резком увеличении своей власти после разгрома всяческих «оппозиций» и на фоне явно зашедшей в тупик экономической политики, доверенной Н. Бухарину, он сумел провести в жизнь именно теоретические построения «телеологов». Мотивация его была вполне очевидной — на 1927-1929 гг. пришлось обострение международного положения СССР при явной слабости технической оснащенности Красной Армии. Сталину удалось также использовать против Бухарина и примыкавших к нему «генетиков» бухаринский же тезис о «командных рычагах экономики в руках пролетариата» — раз они признаются как необходимость экономической политики большевиков, то ими надо воспользоваться максимально широко в целях резкого увеличения темпов индустриализации, единственного способа быстро обеспечить обороноспособность страны.

Экономические причины неурядиц в экономике уже никого не интересовали, проблему введения голого администрирования в рыночной стихии подменили поиском конкретных виновных. Разумеется, их быстро нашли — да и не могли не найти, поскольку качество как мы теперь говорим «менеджмента» было не высоким. Найти вопиющие примеры бесхозяйственности было нетрудно. Чего стоит история с покупкой канализационных труб на валюту, когда переписка о прекращении такой практики продолжалась годы. Вот выдержка из письма Сталина Л.М. Кагановичу от 30.08.1931 г.: 

«Вы видимо поддались давлению ВСНХ насчет чугунных труб, тем более, что коммунальщики тоже давят и требуют ввоза. И вы и ВСНХ не правы, так как: а) в директиве ЦК по контрольным цифрам на 32 г. цифра ввоза металла строго определена, а насчет 32 года сказано, что цифра ввоза нужна даже меньше цифры 31 года, между тем как ВСНХ хочет опротестовать это решение ЦК, а Вы поддакиваете ВСНХ; б) разговоры о том, что платить придется не в этом году - не убедительно, ибо в 32 и 33 гг. нам будет выплачивать валютой тяжелее чем в этом году. Старания САСШ направлены на то, чтобы опустошить нашу валютную кассу и подорвать наше валютное положение, а САСШ теперь — главная сила в финансовом мире и главный враг. Стало быть надо беречь валюту не только для 31 года, но и для будущих лет; в) вместо того, чтобы нажимать на свой аппарат и заставить его выплавить больше чугуна, ВСНХ нажимает на государственную кассу (т.е. на государство, т.е. на рабочий класс), заставил рабочий класс расплачиваться валютными ресурсами за неспособность, косность, бюрократизм аппарата ВСНХ». 

Как это похоже на позднейшие закупки труб для нефти и газа чтобы на вырученные от их продажи средства покупать опять же трубы, вместо постройки своего трубного завода...

Государственная политика все более становилась на рельсы чрезвычайщины и все большего вмешательства в экономическое регулирование, вплоть до логического завершения процесса – планирование всего и вся, до гвоздя включительно. Оценка процесса плавного перехода НЭПа к плановой системе через индустриализацию, начатую при НЭПе и закончившуюся в сложившейся административно-командной системе, неоднозначна. С одной стороны, начавшись из объективных потребностей развития экономики, индустриализация ускоренными темпами и ценой огромных издержек для всей экономики, оказалась оправданной в тех конкретных исторических условиях, в преддверии великой войны. Ведь именно та самая привычка жить в условиях ЧП и позволила СССР при меньших ресурсах победить фашистскую Германию, на которую работала объединенная Европа. С другой стороны заложенные в индустриализацию принципы оказались живучими на фоне имеющегося управленческого потенциала и развивались в направлении экономического абсурда, надорвавшего СССР.