«Я не знаю зачем, и кому это нужно...»

«В действительности всё иначе, чем на самом деле»

Антуан де Сент-Экзюпери

Место самое обыкновенное – детская художественная школа, коих было в СССР понастроено, - шомаманегорюй. А вот время - самое что ни на есть зимне-вечернее: пол-восьмого и мороз, жутко хочется есть и еще домашку надо доделать. Этюдик доработан, ничего уже не хочется и не можется, а потому:

Выхожу один я из художки

в новомодном старом куртеце

На замерзшем стекле насквозь продрогшего «Икаруса» тускло просвечивало:

VENOM

И я даже знаю, кто процарапал в изморози эту надпись... но о нём попозже. Угу, та еще музычка – характерная для времени и места.

Ну, поехали, йеллоу сабмарин на венгерский манер, – «Извозчик, отвези меня, родной!». Мне всегда нравилось ездить зимой в вечерних автобусах, было в этом нечто такое, трансцедентальное, - ты вроде здесь и уже не здесь, покрытые инеем стекла (запотевшие иллюминаторы), густые сумерки (чернота океанической глубины), уставшие люди (в кубрике после вахты), мерное гудение двигателя. Сегодня я возвращаюсь один, друг по художке и не только, не смог выбраться из-под груза домашних проблем, где-то его придавило хламом из подготовок к контрольным, неповешанных штор и неприбитых полок. Но что-то подсказывает, что друг застрял не дома, он - в гараже! А в гараже (отапливаемом, кстати) - «Ява-350», катушечник с усилком и колонки С-90... и музыка, очень много музыки. Есть чем заняться!

Сказать, что мы с другом были «всеядны» в музыке – ничего не сказать; в те времена отлично заслушивались и «Реквием» Иоганна-нашего Себастьяныча, и «Стилл лавин ю» Клауса-нашего Майна, находилось и кое-что «потяжелее» – такое-эдакое, чтоб катком по ушам и тараканы выбрасывали белый флаг на второй минуте прослушивания, а соседи начинали эвакуироваться из окон по связанным простыням.

Как, каким образом друг почувствовал приближение того, что вскоре охватит всю страну, всех и каждого? Почему из всех прослушанных групп именно эта так отпечаталась в его памяти, что была запечатлена на льде стекла?.. Всё сковано смертным холодом, и только живые пальцы своим прикосновением оставляют отпечаток мира для настоящих и будущих поколений:

VENOM

Как и у многих советских детей, у меня за плечами был уже богатый опыт посещения всевозможных кружков и секций – началось с танцевального кружка, потом были и студия ИЗО, и шахматный кружок, спортивная секция легкой атлетики и бокса, и музыкальная школа (меня хватило на два с половиной года, а потом, как говорит мультяшный Пин, - «батарейка кончился»). Последним аккордом стала «художка» - 5 лет в муках творчества и раздолбайства, - её я заканчивал, когда на руках у меня уже был серпасто-молоткастый.

Ежели кто думает, что художники – это такая богема бородатых молчунов - интровертов, которые ищут и находят себя в созерцании натуры и творчестве, и на люди показываются только во время выставок, тот ошибается ровно на пятьдесят процентов. Потому-что все остальные 50% жизни художники посвящают вполне земным делам, так сказать, несут свой крест в мире дольнем.

В жизни людей творческих все виды искусства обычно бывают переплетены самыми причудливыми узорами; в нашем классе «художки» стоял проигрыватель, «пласты» можно было приносить свои и поэтому редкий урок проходил в тишине, - мы творили и слушали, прислушивались к музыке и творили. Ассоциативные ряды мелодий выстраивались в тон-полутон-свет на наших акварелях, натюрмортах, набросках с натуры; помню, как-то раз Рыжий (графика и композиция) зашел в класс и прочитал перед нами это:

Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.

После оглядел нас и сказал: «А нарисуйте-ка вот это, - то, что я прочитал!». Вышел... и зашел в класс только к окончанию урока, через три часа.

Вообще, весь коллектив учителей художественной школы был «могучей кучкой» – всей группой мы ставили каждый год спектакль к Новому году (и не для малышей, а для самих себя), по окончанию года рисовали общий портрет группы (каждый рисовал сам себя, а фон потом дорисовывали все, кому не лень). Мдааа, были люди в наше время...

С того момента, как я поплыл в «Икарусе» к родной бухте, оставалось пол-года до защиты дипломной работы. И очень хотелось для диплома выполнить что-то такое, но...

VENOM

Уже. Уже витало ЭТО пока еще не оформившимся сгустком, уже начинало глодать сердца, подтачивать души, застилать глаза. Через год ЭТО наберется сил и выбьет из-под натруженных рук Сизифа камень государственности, и тот покатится, раздавливая и сшибая всех со своего пути.

Дипломную я вымучил в буквальном смысле слова – это были четыре работы, выполненные совсем не в моем стиле – какие-то причудливо выгнуто-изогнутые деревья с порушенными стволами и сломанными ветвями, покрытые свисающими лианами, мхами и лишайниками, стоящие по берегам цветущих болот и стоялой воды, всё в монохромной серо-зеленоватой гамме. И ни одного человека! Слов для защиты я не нашел, молча постоял у своих работ, пока шло обсуждение и после сел куда-то в дальний угол класса.

Друг, не сговариваясь, тоже выполнил свои работы в одноцветной тягучей темно-серой гамме: на всех картинах одинокий байкер по извилистой дороге уходил от нашего взора вдаль, а дорога причудливо петляла и резко скрывалась за каким-нибудь домом, обрывом, огромным деревом и там уже было не разглядеть, справился-ли с поворотом байкер или ушел на полной скорости в кювет или на встречку, а там...

Тот самый вечный двигатель, что находится в известном месте у любого подростка, двинул меня на покорение иных вершин – я решил подать документы на поступление, и не куда-нибудь, а в «Муху»! Отобрав лучшие свои работы и свернув их в тубус, я помчался навстречу судьбе. Мне хватило наглости поймать в коридоре за рукав какого-то из препов и попросил высказать своё мнение – может и не стоит со свиным-то рылом вовсе? Препод работы заценил, но потом робко поинтересовался, - откуда-мол, изволите? Я сказал. Препод поплыл лицом и посоветовал поступать в региональный художественный институт, мол, сами понимаете, северная столица: вас много – а «Муха» – не резиновая.

Многим кажется, что с высоты своих теперешних лет, в те далекие шишнадцать он выглядел инфантильным оболтусом, занимался какой-то фигней, прожигал жизнь впустую –обоснованием для этого будут несбывшиеся мечты и грезы юных Вертеров, - редкая птица не подпадает под «очарование» подростковых лет. Мы такие, какие сделали себя сами – своим творчеством, мыслями, желаниями и поступками. Да, социум тоже отпечатался на наших лицах и фигурах, но все-же, все-же!

 Так я в первый раз переквалифицировался в управдомы; в итоге я успел вскочить в последний вагон и поступил на... учителя. Но через два года я переквалифицировался в школьного психолога. И вот уже много лет спустя, – я - доктор. Ну, в больнице так часто бывает – на ком белый халат, тот и доктор! Мои пациенты очень разные: это и одинокие бабушки, доживающие последние недели в хосписе, и раковые больные на последней стадии, и наркоманы-алкоголики, и депрессивные-агрессивные, и все-все-все. Все они хотят только одного – им хочется так много сказать миру, а слушать их никто не хочет. Потому-что наш мир, это – VENOM.