Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский. "МиГи" выходят на сверхзвук

Он видел солнце,грезил сны луной

Гудел планетами, дышал ветрами

И было всё - вверху как и внизу -

Исполнено высоких соответствий

Цвета Земли понятны были глазу,

Ослепшему к небесной синеве,

Забывшему алфавиты созвездий

Но неуёмный разум разложил

И этот мир - построенный на ощупь,

Вникающим и мерящим перстом

Всё относительно : и бред и знанье

Срок жизни истин: - тридцать лет,

Предельный возраст водовозной клячи

Мы ищем лишь удобства вычислений,

А в сущности не знаем ничего:

Ни ёмкости, ни смысла тяготенья

Ни масс планет, ни формы их орбит

Максимилиан Волошин

25 декабря 1909 года, на Рождество, в Киеве (предположительно — в Пуща-Водице), в семье государственного адвоката Евгения Лозино-Лозинского родился сын, которому родители дали имя Глеб. Имя редкое и очень древнее. Возможно — от русского слова "глыба" или "глоба" (жердь), от древнескандинавского "гудлеифр" или древнегерманского "гутлеиб" — любимец Богов...

По происхождению отец мальчика был столбовым дворянином, относившимся к древним потомственным дворянским родам, с XVI века заносившимся в специальные "столбцы" — родословные книги.

Согласно "Табели о рангах" Российской империи Евгений Лозино-Лозинский занимал скромную должность в ранге присяжного поверенного — был адвокатом на государственной службе при окружном суде (судебной палате), что предъявляло весьма высокие требования к личным и профессиональным качествам человека.

В 1914 году началась Первая Мировая война. Возможно, из-за этого пришлось уехать из Киева. Через некоторое время семья Лозино-Лозинских переезжает в Кременчуг и поселяется в пятикомнатной квартире дома, рядом с которым был городской суд, где работал отец. Детство и юность Глеба проходили в бурные и тяжелые годы начала ХХ века.

1917 год — Февральская и Октябрьская революции. Будучи уже гимназистом, последнюю Глеб принял восторженно и гораздо позже скажет: "Ее великая заслуга — в том, что она показала: достойные люди есть в любых классах общества". Но новая рабоче-крестьянская власть жестко обходилась с интеллигенцией. Семью Лозино-Лозинских выселяют из собственной квартиры и дают две комнаты в другом доме с отвратительными бытовыми условиями.

— Нам дали две комнаты в другом доме, — вспоминает Глеб Евгеньевич. — Однако заснуть на новом месте в первую ночь мы не смогли: там было полно вшей…

Через пару лет нам разрешили вернуться в нашу старую квартиру, где, кроме нас, поселили еще одну семью: это называлось уплотнением. А потом началась Гражданская война, и власть в городе стала то и дело меняться. Кто только у нас не был… То зеленые, то красные, то белые, то Махно, то атаман Григорьев…Рядом с нашим домом был городской суд. Там, во дворе, всегда стояли автомобили очередных «отцов города»... И мы знали: если ночью заводят машины, значит, завтра произойдет смена власти. Все это научило нас быстро приспосабливаться к изменяющимся условиям существования, которые порой были удручающими. Иной раз кроме макухи (семян подсолнечника, из которых выжато масло) есть было нечего...

1918 год — Гражданская война. 9 января 1918 г. в Кременчуге устанавливается Советская власть, но уже 25 марта город заняли австро-германские войска, которых 30 ноября сменили петлюровцы. 1 февраля 1919 г. в город вновь вернулась Красная Армия, но не надолго, т.к. 10 августа город захватили деникинцы. 

И только 20 декабря 1919 г. в Кременчуге была окончательно установлена власть Советов. Вот как об этом вспоминает Г.Е. Лозино-Лозинский: "... началась Гражданская война, и власть в городе стала то и дело меняться. Кто только у нас не был... То зеленые, то красные, то белые, то Махно, то атаман Григорьев..." Трудно было разобраться в этой круговерти, кто с кем и за кого! Но, похоже, для Глеба этой проблемы не существовало — он был за "красных" и спорил с отцом, не желая изучать в гимназии закон Божий: "Вот возьмут красные Екатеринослав ( в советское  время Днепропетровск, ныне Днепр...) — я его учить прекращаю..."

В этой обстановке Глеб занимался по всем предметам только дома, его обучением занимался отец.

…В детстве он старался ни в чем не отстать от местных мальчишек, не сознавая, конечно, что тем самым готовит себя к будущим испытаниям.

— С самых ранних лет, — рассказывала его дочь Ирина [2], — он никогда не упускал случая доказать всем и самому себе, что готов вытерпеть и преодолеть все что угодно. А у кременчугских мальчишек был свой способ узнать, кто чего стоит. Для этого они отправлялись на пасеку одного из местных жителей и там, надев на лицо, сетку проходили сквозь пчелиный рой. Чтобы пчелы тебя не ужалили, нужно было сохранять абсолютное спокойствие. И 12-13 летний Глеб с честью выдерживал эту проверку.

А когда на Днепре начинался ледоход, он так же, как и другие мальчишки, прыгал на одну льдину, потом — на другую, на третью, стараясь как можно дольше продержаться на плаву, чтобы последним выпрыгнуть на берег.

И такая подготовка не прошла даром…

Когда начала налаживаться мирная жизнь, благодаря домашним занятиям, в 1923 году Глеб пошел сразу в 7-й класс трудовой школы. Затем — два года учебы в профтехшколе г. Кременчуга, где получил специальность слесаря. Для юноши, воспитанного интеллигентными просвещенными родителями, этого было мало. Юридическая профессия отца его не привлекала, а отец и не пытался переубедить сына, чувствуя, что наступила эпоха технических специалистов. И действительно — созданный в 1922 году Советский Союз взял курс на индустриализацию страны.

По совету родителей, в 1926 году он становится студентом Политехнического института (ХПИ) в Харькове — тогдашней столице Украины. Институт был создан на базе одного из старейших ВУЗов — Харьковского практического технологического института, основанного в 1885 году.

…Студентом Глеб Лозино-Лозинский стал в 16 лет. Больше всего его интересовали энергетика и проектирование промышленных предприятий, однако зачислили его на факультет паросиловых установок.

В те годы он не думал об авиации, но ввысь его тянуло уже тогда, правда, не в небо, а в горы. И после окончания первого курса Глеб Лозино-Лозинский с двумя своими товарищами отправился в Терскол. Ехали на крышах вагонов, поскольку достать билеты на поезд было почти невозможно…У них, конечно же, не было специального альпинистского снаряжения, однако они — в обычной обуви и в какой-то невообразимой одежде — все же совершили восхождение на Эльбрус, а спустя год вновь прошли по тому де маршруту. И Глеб Евгеньевич, у которого в зрелые годы уже не было времени для таких походов, гордился тем, что в юности дважды поднялся на знаменитую гору…

В 1930-м ХПИ реорганизуется в 5 самостоятельных отраслевых институтов и в этом же году Глеб Лозино-Лозинский стал выпускником одного из них — Харьковского механико-машиностроительного института, получив квалификацию инженера-механика по специальности «Паротехника».

В то время для привода различных механизмов в основном применялась энергия водяного пара: паровозы, пароходы, паровые турбины... Именно турбины, как самые эффективные преобразователи потенциальной и кинетической энергии пара в механическую работу, больше всего интересовали молодого инженера и по окончанию института он распределяется на Харьковский турбогенераторный завод.

 Сам завод еще только строился, его заложили год назад, в 1929-м. В то время в СССР реализовывался план электрификации всей страны — ГОЭЛРО, резко возросла потребность в турбогенераторах для тепловых электростанций и руководство государства приняло решение о строительстве в Харькове завода по производству турбин небывалой по тем временам мощности 50-100 МВт.

На должности инженера-расчетчика Глеб активно включился в работу по сооружению гиганта социалистической индустрии. Он участвует в проектировании первой отечественной паровой конденсационной турбины большой мощности. Кроме того — преподает на курсах для квалифицированных рабочих. Лозино-Лозинский разработал новую методику расчета турбин и, будучи еще довольно молодым специалистом, завоевал немалый авторитет среди старших коллег. Он стоял у истоков предприятия, с заводского стенда которого в 1935 году сошла первая паровая турбина мощностью 50 МВт и которое сегодня называется "Турбоатом" — один из крупнейших в мире турбостроительных заводов.

Труд талантливого инженера не остался незамеченным. В связи с тем, что при разработке авиационных двигателей внутреннего сгорания едва удавалось преодолеть мощность в 1000 л.с., в 1932 году Лозино-Лозинскому предлагают принять участие в создании паротурбинной двигательной установки невиданной по тем временам мощности в 3000 л.с. для бомбардировщика ТБ-4, который с 1931года проектировал А.Н. Туполев.

В начале 1938 года, будучи уже заместителем начальника Бюро предварительного проектирования ХАИ, Г.Е. Лозино-Лозинский вместе с М.Е. Гиндесом и будущим знаменитым конструктором авиационных двигателей, одним из основоположников теории воздушно-реактивных двигателей — Архипом Михайловичем Люлькой обосновал возможность создания газотурбинного двигателя (ГТД), положив тем самым начало новой эре в развитии авиации.

И тут возникли трудности, ведь ХАИ все-таки был учебным заведением, а не ОКБ или НИИ, — требовалась отработка принципиально новых технологий, связанных с жаропрочными материалами. Новое дело сопровождал технический риск и опасность получить обвинение во "вредительстве"... Тем более, что руководители КБ ХАИ Калинин К.А. и Неман И.Г. уже были репрессированы.

Да, не всё было успешным в жизни в те годы... Глеб Евгеньевич вспоминает: " Видел, как в 37-м люди исчезали. И я мог тоже сгинуть, оказавшись жертвой доноса. Но я был уверен в своих товарищах". В то время вряд ли можно было скрыть для бдительных "органов" титул "столбовой дворянин", передавшийся по наследству от отца, но для коллег по работе и других людей он был "сталинским инженером", а это тогда было главное... И, как подтверждение, говорит: "Никто не интересовался моим дворянским происхождением. Даже в 1930-е я не испытывал никаких трудностей с этим. Никто не репрессировал и моих родителей..."  В то время он встречает свою спутницу жизни - Елену, дочь машиниста паровоза, которая становится его женой, и вскоре у них рождается дочь. Молодая семья живет на территории ХАИ в домике для сотрудников...

В конце 37-го — начале 38-го вместе с Гиндесом и Архипом Михайловичем Люлькой обосновал возможность создания газотурбинного двигателя, положив тем самым начало новой эре в развитии авиации. Но об этом в те годы вряд ли кто-то догадывался...

Дальнейшую разработку газотурбинных двигателей Г.Е. Лозино-Лозинский и А.М. Люлька по решению правительства с 1939 года ведут в Ленинградском Центральном котлотурбинном институте (ЦКТИ), созданном в 1927 году в период реализации плана ГОЭЛРО. Поскольку ЦКТИ был в ведении Наркомата электропромышленности, о применении ГТД в авиации там думали в последнюю очередь. Никто, кроме самих конструкторов, не видел тогда перспектив применения воздушно-реактивных двигателей на самолетах и пока они детально прорабатывают проект самолётной силовой установки с поршневым двигателем и форсажной камерой.

В феврале 1941-го, Г.Е Лозино-Лозинский получил приглашение главного конструктора Киевского авиазавода В.К. Таирова, заинтересовавшегося его разработками, и в начале 1941 года решил продолжить работу в авиации, вернувшись на свою родину - в Киев вместе с женой Еленой Филипповной и двухлетней дочерью Ириной. Киевский авиационный завод "N43", образованный в 1920 году, в то время занимался ремонтом военных самолетов и изготавливал отдельные агрегаты для истребителей МиГ-3. В апреле 1941 года А.М. Люлька запатентовал идею двухконтурного ТРД.  Пути двух великих конструкторов разошлись, чтобы сойтись вновь в 1965 году, когда А.М. Люлька возьмется делать небывалые пароводородные ТРД для аэрокосмической "Спирали" Лозино-Лозинского...

 Впрочем, освоив в 1932-1934 гг. серийный выпуск пассажирского самолета ХАИ-1, завод был способен к полноценному самолетостроению. Созданный при нем опытный конструкторский отдел (ОКО) под руководством В.К. Таирова занимался разработкой нового пассажирского самолета, который под обозначением "ОКО-1" совершил первый полет в октябре 1937 года. На его базе был разработан военный вариант ОКО-2, а также санитарный ОКО-5. Строилась машина на 10 пассажиров ОКО-3, была начата работа по маневренному истребителю-штурмовику ОКО-4.

 В 1938 году В.К. Таирову правительство поручило спроектировать и построить одноместный двухмоторный бронированный истребитель-штурмовик ОКО-6 (Та-1), который и планировалось строить серийно в Киеве. Самолет получился хорошим, с мощнейшим вооружением, но проблема оказалась в недостаточной мощности двигателей и низкой их надежности. Из-за нехватки средств, потери в аварии одной из двух опытных машин и необходимости постоянного ремонта военных самолетов, к 1941 году начать серийное производство ОКО-6 так и не удалось.

Главной проблемой, с которой столкнулись конструкторы в 40-х годах при увеличении скоростей полета, стала неэффективность воздушного винта как основного движителя самолета. Дальнейший прирост максимальных скоростей достигался непропорциональным увеличением мощности поршневого двигателя и прогрессирующими весовыми издержками. Это был тупик, из которого конструкторы лихорадочно искали выход: испытывались комбинированные двигательные установки, пороховые ускорители, появились первые самолеты с жидкостными ракетными двигателями (ЖРД). Предлагаемые технические решения позволяли получить кратковременный выигрыш в скорости за счет существенного снижения эффективности. Это был передний край инженерных изысканий, и именно здесь впервые проявился инженерный талант Г.Е. Лозино-Лозинского.

Подключиться к решению этих проблем и предстояло Г.Е. Лозино-Лозинскому. В должности инженера, а затем — начальника тепловой группы он приступил к созданию комбинированного двигателя для самолета, но жить и работать в Киеве помешала Великая Отечественная война...

Предоставим слово самому Глебу Евгеньевичу [2]:

«— Перед самой войной, — вспоминал Глеб Евгеньевич, — главный конструктор киевского авиационного завода Таиров, заинтересовавшись работами, которые мы вели с Гиндесом, пригласил нас к себе. В феврале 41-го я переехал в Киев. А 22-го июня, в воскресенье, мы с женой проснулись от грохота зениток. Мы тогда еще возмущались: как это можно устраивать маневры в выходной день, да еще с такой стрельбой? А в 9 утра узнали, что это не маневры…

Через несколько дней после начала войны я, как обычно, шел на работу. Вдруг послышался гул самолетов, раздалась бешеная стрельба зениток, и я увидел вражеские бомбардировщики, которые шли на высоте не более 500 метров. Ровным строем…Зенитки старались изо всех сил, на землю сыпался дождь осколков… Но ни один самолет даже не колыхнулся. Все они беззаботно, уверенно плыли в небе и бомбили наш завод.

…Нет, чувства страха я не испытывал. Было другое: обида и негодование…»

25 июня 1941 года авиазавод был разбомблен. Погибли 38 и ранены 78 человек, было уничтожено много ценного оборудования.

«А третьего июля мне сказали: «Нас будут эвакуировать». И предупредили: не берите, мол, с собой много вещей. Оставьте их. Мы позаботимся, чтобы ничего не пропало. И Лозино-Лозинский, дурень дурнем, так и сделал. Хорошо еще, что моя жена кое-что все же захватила с собой… А в первых числах июля мы вместе с дочкой (ей было два с половиной года) выехали из Киева и сразу же попали под бомбежку…

Когда приехали в Куйбышев, нам дали угол в хибарке, которую я бы назвал полуземлянкой. В другом углу поселились двое пожилых людей. Все бытовые заботы легли на мою жену, Елену Филипповну, которая и в Куйбышеве продолжала работать по своей специальности — бухгалтером. Она ухаживала за нашей дочкой и иногда, когда предоставлялась такая возможность, обменивала на продукты те немногие вещи, что были у нас. Я же вставал часов в 6 утра и шел к автобусу, доставлявшему нас на работу.»

— В маминой душе, — вспоминает дочь Лозино-Лозинского Ирина, — все находило отзвук. Расчувствовавшись, она могла повздыхать: «Ах, какие березки, какие они беленькие, какое замечательное небо, какая прекрасная весна…» В ней было то, что я бы назвала радостью существования. Отец же, который был полностью погружен в свои проблемы, зачастую был не в состоянии обратить на это внимание и потому очень нуждался в человеке, который мог эмоционально воспринимать то, что от него ускользало. Я даже думаю, что очень многое доходило до отца благодаря маме, которая обладала способностью донести до него все это.

— Ну а могла ли Елена Филипповна не согласиться в чем-то со своим мужем? Сказать ему что-то резкое?

— Такое случалось в первые годы их совместной жизни. Но потом, по мере того как возрастала его роль как государственного человека, она все реже и реже возражала ему; при этом ее не покидало ощущение, что его у нее отбирают. В ее душе, как я понимаю, образ моего отца существовал в двух ипостасях — как Глебушка, которого она любила, и как Глеб Евгеньевич, который никак не мог превратиться в Глебушку и быть всегда рядом с ней….

Мама была дочерью машиниста паровоза; она идеально вела домашнее хозяйства, и любая работа, что называется, горела у нее в руках. Она была добрым и веселым человеком, но вот житейской гибкости и женской хитрости в ней не было…

Отец же, которого после рождения внука все называли дедом, был довольно молчаливым человеком, потому что его и дома одолевали мысли о работе.

В нашей семье не принято было вести разговоры по душам. Если же кто-то хотел узнать что-то глубинное, то он должен был сам до этого докапываться, полагаясь на свой разум и на свое чувство.

…Осенью 41-го КБ Микояна было эвакуировано в Куйбышев. 

— Вот так и получилось, — рассказывал Глеб Евгеньевич, — что Гитлер выставил меня из Киева, а случайность привела к Микояну. Чтобы Лозино-Лозинский смог приступить к созданию новых комбинированных двигателей, а затем и к главному делу своей жизни — проектированию авиакосмических систем, — он должен был попасть в КБ Артема Ивановича Микояна. И госпожа Случайность позаботилась об этом.

МиГи" выходят на сверхзвук

— В феврале 42-го было решено вернуть КБ Микояна в Москву, — продолжает свой рассказ конструктор. — Ехали мы в товарных вагонах. Меня назначили главным по раздаче хлеба и как морально устойчивому предоставили место между мужскими и женскими рядами…

В Москве нас сначала поселили в общежитии, а ближе к осени я получил комнату в коммунальной квартире в пятиэтажке на Большой Серпуховке. У нашего аэродинамика, Александра Александровича Чумаченко, так же, как и у меня, семья осталась в Куйбышеве, и я предложил ему поселиться вместе со мной. Отопления не было, и мы, чтобы было теплее, перегородили комнату пополам так, чтобы окно и наружная стена остались за этой бумажно-простынной перегородкой. В «жилом отсеке» можно было включить плитку и немного согреться...

Наши семьи приехали к нам летом сорок третьего. Встречать их отправился Чумаченко: потом он требовал с меня пол-литра — я, мол, столько времени провозился с твоей семьей. Но у меня денег на водку не было…

К тому времени Чумаченко наконец-то получил другое жилье, а семья Лозино- Лозинского — его жена и дочка — поселились вместе с ним все в той же 12-метровой комнате.

— Три кровати стояли в ряд, — вспоминает дочь Глеба Евгеньевича Ирина Глебовна. — Больше никакой мебели, естественно, не было; еду мы готовили на керосинке и на керогазе. И только после войны в этот дом провели газ, а в общей ванной установили газовую колонку. Помню, как мы показывали ее отцу, вернувшемуся из одной из своих бесчисленных командировок (он постоянно ездил то в Капустин Яр, то в Горький), испытывая такую же радость, с какой смотрели по первому черно-белому телевизору КВН «Голубой огонек»…

Когда отец возвращался домой, — продолжает Ирина Глебовна, — то сразу же включал радио, чтобы прослушать последние известия. Мешать ему было нельзя, поэтому никто не произносил ни слова. Радио был для него неким обязательным фоном; он в это время учил английский язык — для того, чтобы читать техническую литературу. 20 слов в день — такой, если не ошибаюсь, была его норма.

И именно в те времена с Александром Александровичем Чумаченко случилось несчастье

— У него, — рассказывал Глеб Евгеньевич, — пропали расчеты, которые мы делали для самолета с реактивным двигателем, и его посадили. Меня тогда тоже несколько раз вызывали на Лубянку.

— И как проходили допросы?

— Представьте себе обыкновенную комнату. За столом двое следователей что-то пишут, а в углу сидит Лозинский. Они о чем-то шептались, а я, уставший после работы, порой засыпал. Они меня будили и продолжали допрос. Пару раз мне давали машину, потому что отпускали меня поздно, когда уже действовал комендантский час. А на последнем допросе следователи, махнув на меня рукой, сказали: «Идите. Вас никто не держит». И я пошел (до моего дома было приличное расстояние), утешая себя тем, что ходить пешком полезно.

О чем он думал тогда, шагая по ночным улицам? О людях, которые, считая себя истинными интеллигентами, строчили доносы на тех, кто были талантливее и умнее их, и потому вызывали у них зависть? Кто знает… Но однажды Глеб Евгеньевич в разговоре со мной с презрением отозвался о завистниках, которые, стремясь подставить ножку своим конкурентам, не останавливались перед тем, чтобы на них настучать.

— А Чумаченко долго просидел?

— Несколько лет, бедняга. Но в конце концов Микоян добился его освобождения. А уже потом выяснилось, что Александр Александрович ни в чем не был виноват: когда в КБ стали делать ремонт, пропавший документ нашли — он почему-то оказался за батареей.

— А вы, можно сказать, легко отделались…

— Конечно. Ведь, чтобы расправиться со мной, достаточно было написать донос. Однако никому из моих сослуживцев такое, видимо, и в голову не могло прийти…

Вообще, в качестве отступления, анализируя инженерную деятельность Г.Е.Лозино-Лозинского, ловишь себя на мысли, что у него нет рядовых работ, вся его конструкторская деятельность связана с разработкой именно принципиально новых, уникальных конструкций, определяющих этапность в развитии авиационной и космической техники. Перейдя в 1941 г. на работу в ОКБ А.И.Микояна, Г.Е.Лозино-Лозинский занялся разработкой проектов различных вариантов реактивных газотурбинных двигателей. Энергетика самолетов стала основным его интересом на долгие годы. Под руководством и при непосредственном участии Г.Е.Лозино-Лозинского проходило освоение силовых установок нового типа, в том числе комбинированных (ПД+ВРД). В КБ Микояна Лозино-Лозинский был вначале старшим инженером в бригаде двигателистов. Но по мере того, как в конструкции самолета возрастала роль силовой установки, он постепенно продвигался по службе.

Еще в 30-е годы, когда он проектировал паровую турбину для бомбардировщика Туполева, Лозино-Лозинский, стремясь уменьшить размеры конденсатора, предложил решение, связанное с использованием вентилятора. И хотя изготовить компактную паросиловую установку, пригодную для использования в авиации не удалось, находки Лозино-Лозинского в 1947 году сработали в истребителе с поршневым двигателем, на котором была установлена первая в мировой практике форсажная камера его конструкции. Частью силовой установки этого самолета был вентилятор, обдувавший радиатор и форсажную камеру; это создавало реактивную силу, которая, добавившись к тяге винта, позволила повысить скорость истребителя (МиГ-13) с 700 до 850 километров в час.

Серьезные проблемы были решены при создании и отработке систем регулирования форсажной камеры. Таким образом, к моменту появления первых пригодных для установки на самолет ТРД у нас уже была отработанная форсажная камера! Опережающая разработка позволила начать штурм звукового барьера сразу же с освоением ТРД. 

Затраченные усилия не прошли даром: на серийном истребителе МиГ-15 впервые в СССР 18 октября 1949 г. летчиком Д.М.Тютеревым была достигнута скорость звука в пологом пикировании (всего построено 15560 самолетов 19 модификаций).

На МиГ-17 в феврале 1950 г. - уже и в горизонтальном полете (М=1,03). МиГ-17 был оснащен первой в нашей стране серийной форсажной камерой, разработанной под руководством Г.Е.Лозино-Лозинского в сотрудничестве с ЦИАМ, увеличивавшей тягу двигателя на 30%. Эта форсажная камера имела регулируемое критическое сечение и была первой камерой такого типа в мире. Продолжительность работы форсажной камеры ограничивалась 3 мин на высотах до 7000 м и 10 мин на больших высотах. Общее число построенных истребителей МиГ-17 в 14 модификациях превысило 11000 машин.

После достижения рекордных показателей на первое место вышла задача создания высокоэффективного серийного истребителя. Г.Е.Лозино-Лозинский возглавил в ОКБ А.И.Микояна работы по комплексному сопряжению двигателя с воздухозаборником и форсажной камерой с целью повышения эффективности всей силовой установки. 

Результатом стал МиГ-19 - первый в мире серийный сверхзвуковой истребитель. Его заменил лучший истребитель своего времени МиГ-21 с максимальной скоростью 2М, оснащенный лобовым регулируемым сверхзвуковым воздухозаборником. 

Самолет имел систему высотного коррелятора приемистости, служившую для поддержания оптимальных характеристик разгона двигателя на больших высотах. Система управления воздухозаборником вводила коррекции выдвижного конуса по углам отклонения стабилизатора в зависимости от углов атаки. На счету модификации МиГ-21 - Е-66 два абсолютных мировых рекорда скорости горизонтального полета в 1959-60 г.г. и абсолютный мировой рекорд высоты в 1961 г. Всего было разработано более 45 (!) модификаций самолета МиГ-21, общее количество выпущенных машин (без учета производимых до настоящего времени в КНР) превысило 10352 самолётов.

В конечном итоге именно мощная и отлаженная силовая установка явилась одним из основных факторов, обеспечивших подавляющее превосходство микояновским истребителям (МиГ-15, 17, 19, 21) над самолетами потенциальных противников, что наглядно продемонстрировали послевоенные локальные конфликты: среднее соотношение потерь во Вьетнаме в период с 1966 по 1970 гг. между советскими и американскими истребителями составило 3,1:1 в пользу МиГ-21...

А за участие в создании сверхманевренного и высокоэффективного истребителя-перехватчика МиГ-25, скорость которого достигает 3600 километров в час, Лозино-Лозинскому было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

«— В те годы я отвечал за силовые установки всех микояновских самолетов, — вспоминал Глеб Евгеньевич, — и был первым заместителем Генерального конструктора. А когда в конце 60-х у Артема Ивановича ухудшилось здоровье, я был назначен исполняющим обязанности руководителя нашего КБ и во времена Брежнева представлял наши работы на заседаниях Политбюро.

Помню, как в Крыму, на одной из правительственных дач, я, держа в руках модель МиГ-23, докладывал об этом самолете, стреловидность крыльев которого изменялась в зависимости от режима полета. «У этого самолета, — говорил я, — по сути дела несколько обликов, поэтому нам нужно будет провести значительно больший объем исследований, нежели это делалось раньше».

Передо мной сидел Брежнев, рядом с ним — Косыгин. Я чувствовал, что Косыгин лучше других понимает меня, и поэтому старался объяснять все так, чтобы он, не дай Бог, не утратил интереса к моим словам. Мне нужно было получить благословение премьера на эту работу, и я его получил.

Потом нас пригласили на ужин и угостили фруктами. Но до чего же никудышными были эти фрукты… Твердые, невкусные…»

Правительственные яблоки, которые так не понравились Глебу Евгеньевичу, видимо, и в самом деле были очень плохими, поскольку Лозино-Лозинский был на редкость непритязательным в еде. Манная каша, чай и яблоко — таким был его завтрак. Когда однажды дочь Лозино-Лозинского предложила неожиданно пришедшей к ней подруге ужин, который был приготовлен для ее отца, та с удивлением спросила ее: «И это вы называете ужином?»

Лозино-Лозинский не был религиозным человеком, однако, когда я думаю о нем, мне вспоминаются строки Евангелия: «Не собирайте себе сокровищ на земле…Но собирайте себе сокровища на небе…. Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Сокровищем, принадлежавшим конструктору, была его мысль, устремленная в небо, в космос. Земные же сокровища, то есть материальные блага, его не интересовали. Ему необходимо было только то, что обеспечивало ему возможность нормально жить — в его понимании это означало заниматься творчеством.

— И об одежде отец никогда не думал, — рассказывает Ирина Глебовна. — Как только окончилась война, он уехал в командировку в Чехословакию. Где именно он был, не знаю — я тогда была еще слишком мала. Помню только, что он был в военной форме, в гимнастерке; благодаря маме у меня до сих пор сохранились его лейтенантские погоны….А когда году в 60-м он должен был отправиться в ГДР, то вдруг выяснилось, что ему не в чем ехать. В той одежде, в которой он ходил на работу, нельзя было появиться за границей. Нам пришлось кого-то просить помочь с нам с одеждой, и в конце концов ему достали где-то приличный плащ.

Разумеется, отец мог использовать свои связи, чтобы добыть что-то для своей семьи. Но для него это было абсолютно неприемлемо. И с работы он никогда ничего не приносил — ни ластика, ни карандаша, ни листа чистой бумаги. А у меня не могло даже мысли возникнуть о том, чтобы попросить отца принести мне что-то.

Он не считал нужным приобретать какие-то вещи для дома (в 81-м году они с мамой поселились в двухкомнатной квартире с жилой площадью в 32 метра), сделав исключение только для первого советского телевизора — черно-белого КВН; как только тот появился в продаже, отец сразу же его купил. У нас было двое соседей, и они приходили к нам смотреть телевизор. Потом, когда мама все-таки заставила отца выхлопотать двухкомнатную квартиру, мы вместе с этим телевизором переехали на Новопесчаную улицу. Тот телевизор был с линзой; в нее нужно было заливать дистиллированную воду, а так как отцу был интересен процесс ее изготовления, то мы сами ее добывали: на кухне кипел чайник, а на полу вечно стояла лужа… А в год 50-летия Октября мы купили цветной телевизор, который только спустя много лет заменили более современным.

Домой отец обычно возвращался со стопкой технической литературы — это было его задание на выходные. И такая жизнь его полностью устраивала. Ну а для нас с мамой праздником был тот день, когда к нам в гости приходили родные. Разговаривали исключительно о государственных делах и о положении в стране. Любимым напитком был портвейн «777» — его покупали на праздники, а из закусок предпочтение отдавалось селедке.

К званиям же и наградам отец, как и некоторые его коллеги, относился чуть ли не с пренебрежением…

Однажды — я тогда училась, наверное, во втором или в третьем классе, — учительница вдруг задала мне странный вопрос: «Ну что, тебя можно поздравить?» — «Ох, — подумала я, — сейчас мне будет нагоняй. Наверное, я чего-то не сделала». А она мне говорит: «Твой отец стал лауреатом Сталинской премии».

Придя домой, я, конечно, забыла об этом. И только часов в семь вспомнила и рассказала о том разговоре маме. После этого дома тут же началась какая-то суета… А когда возвратился отец, ничего особенного не произошло. И тот день запомнился мне только тем, что мне тогда сказала учительница.

— А Глеб Евгеньевич когда-нибудь просматривал ваши тетради?

— Нет. У него было глубочайшее убеждение, что я могу сама со всем справиться. Раз я его дочь, значит, должна хорошо учиться. Иначе и быть не может.

Иногда мы уезжали отдыхать, однако до самого последнего момента было неизвестно, едем мы или нет. Билеты куплены, вещи сложены, но порой оказывалось, что поездка отменяется. Отец улетал куда-то, а мы оставались дома. Когда же семья все-таки отправлялась в Гудауты (мы там снимали комнату), то вместе с отцом совершали там длительные пешие прогулки и, конечно же, плавали. Просто так сидеть на пляже и загорать отец не любил...

Продолжение см. вторую : https://cont.ws/@hodanov/64242...   "Глеб Евгеньевич Лозинский. Непростые пути "Спирали" и третью часть цикла статей https://cont.ws/@hodanov/63828..."Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский. Творец космических ракетопланов"

Уважаемые Читатели! Подписывайтесь на журнал «Созидатели». Журнал посвящён выдающимся людям России - интеллектуальной и нравственной элите общества. 

CПИСОК ССЫЛОК:

1) http://lemur59.ru/node/10026

2) http://www.nasledie-rus.ru/pod... 

3) https://www.roscosmos.ru/1684/