Болгарский перец. Елистратов Владимир

Я в первый раз попал в Болгарию в самом начале 80-ых. Это была командировка на две недели. В Софию, в университет имени Климента Охридского.

Я был очень рад командировке. Хотелось за границу, хоть куда-нибудь. Времена были романтически-центробежные. Казалось, что «там» все как-то лучше, ярче, светлее.

Болгария, конечно, не Таити и не Штаты. Но все же и не Люберцы, куда я часто ездил к моему другу Толику Шептунову по кличке, почему-то, Запах. Толик у местных люберов был в большом авторитете. Бицепс – 60. Голова на шее – как закрывашка на дезодоранте. Любимые выражения: «сика двугорбая», «откусите ему скальп», «качать надо все, даже затылок» и т.п. Неплохой парень был. Спокойный. Но если белок в мозг ударит – страшное дело. Крушил все.

Конец 80-ых – это уже глубокий закат движения люберов. Но в Люберцах все было еще строго.

Сходишь с электрички, и тут же к тебе подходят три мясомолочных бугристых динозавра с лицами зомби-патологоанатомов. Главный динозавр мне:

- Стоим, боимся, дрожим, не пукаем. Москвич?

- Москвич.

- В армии служил?

- Нет.

- Косил под психа плоскостопого?

- Нет. На сборах был. Военных. В университете.

- Ясно. По типу интеллигенция. Ну, хорошо хоть не металлист. Родину любишь?

- Люблю.

- Докажи.

- Как же я докажу?.. Живу вот… где родился, работаю на родине.

- Ладно. Принято. Панков уважаешь?

- Нет. А чего мне их уважать, за что?..

- Принято. Чего очки надел? Нос качаешь?

- Нет, зрение плохое.

- Зрение плохое: спортом не занимаешься?

- Занимаюсь. Физкультурой.

- Чем? Женским пионерболом? Или зимними шашками?

- Бегаю… по утрам.

- От кого?

- Ни от кого. Просто бегаю. Для здоровья.

- Долго, значит, жить хочешь? Как черепаха Тортилла.

- А кто же не хочет долго жить?

- Вопросом на вопрос отвечаешь? Еврей?

- Русский.

- Докажи.

- Вот, в паспорте написано.

- Покежь.

Я достаю паспорт. Центровой динозавр неторопливо листает паспорт сильно накачанным указательным пальцем. Динозавр, задумчиво:

- Из служащих… Русский. Так. Фамилия вроде русская. Отчество какое-то масонское: Станиславович. Француз, что ли? Ладно. Принято. Значит, говоришь, по утрам бегаешь для здоровья?.. Чтоб как Тротилла?..

- Бегаю.

- А от нас, Тортилла, убежишь?

- Куда ж мне от вас убежать?

- Принято. От нас не убежишь.

Паспорт мне возвращается.

- Зачем к нам приехал? Если по нашим люберским бабам – сразу яду прими. Наших девчонок тронешь – пипы твоей интеллигентской лишим. Понял?

- Понял. Да нет, к другу я сюда приехал.

- Как зовут?

- Толя Шептунов. Кличка – Запах. Слыхали о таком, мужики?

Ребята синхронно медленно наклоняют головы слегка вбок:

- Адрес?

Я называю.

- Откуда Запаха знаешь?

- В пионерлагере вместе были десять лет назад. С тех пор дружим. Вот я и приехал.

- Принято. Иди, боец. Запаху привет от Коновала, Полкана и Чалого.

- Хорошо, передам.

- Повтори команду, боец.

- Привет от Коновала, Полкана и Чалого.

- Принято. Вольно. Отбой. Иди, боец…

Почти каждый мой приезд к Толяну в Люберцы сопровождался примерно таким же допросом. С небольшими вариациями. Потом, через много лет, когда я пересек не один десяток границ с их таможенными досмотрами и с паспортными контролями, не говоря уже о визовых отделах посольств, я понял, что никакой принципиальной разницы между Люберцами конца 80-ых и Германией начала 90-ых, Францией, их, 90-ых, середины, Англией их конца или (особенно) какой-нибудь маленькой, но гордой Эстонией или Латвией нулевых – нет.

Мои люберецкие «загранпоездки» были, пожалуй, помягче и погуманнее. Здесь мне по крайней мере ни разу «в визе» не отказали. «Иди, боец!» А все эти англосаксы-латыши… Даже вспоминать противно.

Толя Шептунов исчез с моего горизонта в 90-ых. Говорят, стал бандитом и погиб. Надеюсь, что это не так. Он был хорошим, добрым мужиком с крепким накачанным затылком.

Ни в посольстве в Болгарии, ни на границе с Болгарией никаких сложностей у меня не возникло. Болгары не любят сложностей. Они любят покой. Мне не задали ни одного вопроса. Даже, кажется, ни разу не посмотрели в мою сторону.

Перед выездом в Софию я долго говорил с нашим начальником иностранного отдела, Сергеем Ивановичем Брусковым. Он был начальником отдела, а значит заместителем декана по общим вопросам, а значит нормальным кагэбэшником.

Я возбужденно вещал:

- Нужно развивать связи с Болгарами, сейчас такое время! Перспективы бешеные! Нужно запустить как можно больше проектов! Обмен студентами, там, совместные учебные программы… Надо брать быка за рога. Контакты, контакты и еще раз контакты! Правильно я говорю, Сергей Иванович?!.

Сергей Иванович, похожий на очень добрую многодетную бабу, посмотрел на меня своими ясными, как небо Аустерлица, глазами, по-бабьи вздохнул и, затем, после мудрой мужской паузы сказал:

- Когда болгары проснутся, мы с вами, коллега, уже помрем.

Тогда меня очень удивила эта категоричность Брускова. Но теперь я все время повторяю эту фразу, вместо «болгар» подставляя кого угодно от греческих официантов до работников подмосковного автосервиса.

В Софийском аэропорту меня встретила болгарский доцент, которую звали Тотка. Фамилия ее была Стоева. Тотку и сейчас, по прошествии более четверти века, я вспоминаю с теплом и благодарностью. Внуки звали ее «баб Тота».

Поселился я у Тотки, в ее уютной однокомнатной квартире, а Тотка переехала временно к своей дочери Росице. Росица с мужем и тремя детьми (внуками Тотки) жила в большой фешенебельной квартире в самом центре Софии. Мое временное однушное пристанище было тоже не очень далеко от центра, рядом с парком, название которого я благополучно забыл. Потом, кажется, название этого парка много раз менялось. Мое проживание и содержание оплатил, разумеется Московский университет.

Встречи и «контакты» с болгарскими коллегами у меня были каждый день. Назначались они не раньше двенадцати, а заканчивались не позже тринадцати.

Целый час напряженного распивания кофе и энергичных бесед на самые разные деловые темы: о братской дружбе между Болгарией и Россией, об очень высоком качестве болгарских вин, о лучших рецептах приготовления болгарского перца - все это помню и сейчас.

Потом, как я помню, мы дружно подписывали с болгарсикими коллегами «протокол о намерениях», где говорилось о необходимости в самые короткие сроки расширить и «углу;бить», как говорил пятнистый горбатый олень, наши отношения, и шли в ближайшую кафешку есть «чушку бюрек».

«Чушка» - это, как я понимаю, перец. «Бюрек» - не знаю. Это из турецкого. Часть, наверное, чебурека.

Так или иначе, «чушка бюрек» - это очень вкусный фаршированный брынзой перец, обжаренный в панировочных сухарях. Замечательная вещь. А уж если под вино, под какой-нибудь «Мавруд» - вообще сказка.

После «чушки бюрека» с «Маврудом» я шел спать. После сна, чтоб не стать стокилограммовой чушкой и чтобы жить долго, как черепаха Тортилла, я бегал по местному софийскому парку. По парку в то время бегал я и еще один мужик с собакой. Больше ни одного бегуна за все эти дни я не встречал. Болгары в целом не очень любят заниматься спортом. Мужик был крупным, очень мускулистым, лет под тридцать. Явно – качок. Когда я его увидел в первый раз, мне сразу явно припомнились Коновал, Полкан и Чалый. Собачка у мужика была рыжая, похожая на лисичку. Она улыбалась улыбкой Джоконды.

На третий день – бегу. Коновал с Джокондой бежит сзади меня. Метрах в пяти. Я

Я споткнулся и сказал: «Ешкин кот!» (мне очень-очень нравится фильм «Любовь и голуби»). Мужик, догоняя:

- Русский?

- Русский.

- Это хорошо…

Бежим рядом. Пыхтим. Хорошо бежим…

- А я учился в Москве. Меня зовут Тодор.

- Владимир. А где учился?

- В физкультурном.

- А! Заметно… Штангист?

Тодор говорил чисто, почти без акцента…

- Нет, борец самбо.

- А-а-а! Разрядник?

- Мастер спорта. А ты спортсмен?

- Не, я физкультурник. Для здоровья бегаю.

- Ясно. «Солнце, воздух и вода продлевают нам года».

- Точно. Собачка у тебя симпатичная.

- Да. Ее Чушка зовут.

- Смешно.

- В армии служил?

- Нет.

Господи, - думаю, - точно как в Люберцах.

- А что так?

- Да у меня сборы были в МГУ.

- Понятно. Офицер запаса?

- Да.

- Род войск?

- Переводчик я. И спецпропагандист.

- Понятно. Значит, политрук.

- «И комиссары в пыльных шлемах...»

- Ну-ну… Как там, в Союзе, сейчас? Я уже семь лет у вас не был.

- Да, по-разному…

- Горбачева уважаешь?

- Не очень…

- Правильно, трепло ваш Горбачев. А как насчет Америки?

- А что – Америка?

- Уважаешь?

- Не очень…

- Ответ принят. «Колумб открыл Америку, а мы ее закроем». Правильно я говорю?

- Правильно.

- Ты какой факультет закончил?

- Филологический.

- Филфак? Я так и думал.

- Почему? 

- Да вон у тебя какие лупы на носу. У меня есть один знакомый с филфака МГУ, тоже в очках. Он мне русский язык преподавал. Саша Бегунков…

- Бегунок!?. Я его очень хорошо знаю.

- Здорово. Увидишь Сашу – передай привет от Тодора… Нет, лучше скажи так: «тебе передает привет Бросок-Через-Пупок», он же «Болгарский Перец», сокращенно – «Борец». Передашь?

- Передам.

- Повтори: кто передает привет?

- «Бросок-Через-Пупок», он же «Болгарский Перец», сокращенно «Борец».

- Вот так. Саша – он поймет. Он меня сам так назвал. А ты в Софию зачем приехал?

- В командировку.

- Понятно. Девчонки тебе наши болгарские нравятся?

- Симпатичные.

- Смотри, не увлекайся. Они у нас горячие. Обожжешься – и на всю жизнь.

- Я не буду.

- Правильно. Завтра бегаем?

- Бегаем.

- В пять?

- В пять.

- Тогда до завтра, Комиссар.

- До завтра, Бросок-Через-Пупок.

Неделю мы бегали с Болгарским Перцем и Чушкой по парку. И болтали. Про спорт, про девчонок, про закрытие Америки.

Бегунку я привет от Броска-Перца, когда приехал в Москву, передал. Пару раз мы с Тодором даже перезванивались. Потом контакт заглох. Как и все другие деловые болгарские контакты.

«Протоколы о намерениях» лежат у меня и сейчас дома. В красной, как перец, папке с надписью: «Софийский университет «Св. Климент Охридский». Потом я еще раз был в Софии, уже туристом. В конце 90-ых. Зашел в тот самый парк в пять часов. В парке никто не бегал.

Недавно, буквально в прошлом году, заезжал в Люберцы по делу.

Коновал, Полкан и Чалый меня не встретили.

Зато на платформе сидела рыжая дворняжка очень похожая на болгарскую собачку Чушку. И улыбалась улыбкой Джоконды.

© Елистратов Владимир