Про Петровича. 21+ Dernaive

Петрович с коровой

Петрович руководил одним из ЛПУ МГ ОАО "Газпром". За исполнившиеся ему шестьдесят лет Петрович прошел огни, воды и трубы, причем трубы. перед тем как пройти. еще и построил в большом количестве, ибо начинал будущий Газпром в числе первых. Начальником Петрович был от бога: управление свое знал до последних штуцеров и гаек, как мог обеспечивал подчиненных жильем, зарплатой, "путевочными" льготами и медобслуживанием, построил в поселке школу, лучший в республике детский сад и даже роддом. Не на свои же строил, спросите? Да. не на свои. Но "выбивал фонды", организовывал стройку, смотрел за нами, подлецами-подрядчиками, именно Петрович, а это немало.

Петрович и сейчас мужик жесткий и требовательный, когда на пенсии, а уж тогда - я уж не знаю как и объяснить. Ненавидел он лентяев и бездельников лютой ненавистью. Как всякий руководитель советской поры, Петрович их сначала пытался перевоспитывать, а не получалось - шугал и гнобил по-страшному, и боялись они его как огня на своем производстве. Они даже своих ленивых детей им пугали, рассказывая про Петровича людоедские истории, а уж новых сотрудников пугать начальником - сам бог велел.

Запуганная таким образом Ольга, только-только устроившаяся в строительную группу ЛПУ, совсем не удивилась, когда какой-то "шутник" заявил ей, что на ЛПУ существует график, по которому все женщины коллектива ходят к Петровичу домой доить корову. Петрович будто бы корову недавно купил, самому доить в лом, жены нет - разведен, вот он барщину и устроил. Ольга вообще-то девка боевая, себя в обиду не даст, она даже прорабом на стройке работала, но. Но так сложилась судьба, что ее, выскочившую в свое время замуж за красавца-танкиста, муж увез служить в таджикский Ленинабад, а уж из Ленинабада их попросили сразу, как только советская власть с дружбой народов кончились. Детей еще двое маленьких. Беженцы, в общем. И на трудную судьбину несмотря, Ольга собрала остатки мужества и отправилась к Петровичу, если не протестовать, то хотя бы сказать, что коров она доить не умеет.

- Петрович! - начала Ольга с порога кабинета, но фразу не закончила и неожиданно для себя заплакала.

Петрович, который если что не любит больше лентяев, так это женских слез, встал из-за своего начальственного стола, отвел Ольгу от двери, усадил, всучил свой белый накрахмаленный платок, водички в стакан налил. Самому любопытно, конечно, чего это новая сотрудница к нему поплакаться пришла, но видит, что не будет толку, пока не успокоится.

- Пииитровииич! - говорит, Ольга скворь слезы и вслипывания, - Я не умею доить корову.

Петрович давно начальником. К нему люди со всякими проблемами приходили. Он даже и не удивился совсем.

- Ничего, - говорит он, успокаивающе ласково, - дело несложное, научишься. Не стоит так переживать-то.

- Пииитрович! - продолжает плакать Ольга, понимая, что ей не отвертеться от дойки и от этого расстраиваясь, - я никогда не научусь доить корову.

Петрович, вспомнив, что у Ольги двое маленьких детей, что они беженцы, что у нее еще и муж танкист, уже точно решил: Ольга купила корову чтоб кормить детей и мужа, а доить не умеет и ревет именно по этой причине. Надо помочь, еще решил Петрович, и успокоить.

- Научишься, научишься, - продолжил он свою речь, - все просто, я попрошу - тебе помогут, первое время, а потом и сама и привыкнешь.

Ольга, которой совсем не улыбалось "доярочная" работа по совместительству, постепенно успокаивалась, вытирала слезы, но начинала злиться.

- Петрович! - заявила она неожиданно твердым голосом, - я повторяю: я не умею доить корову, я не буду доить корову.

- Оля, - Петрович наконец-то вспомнил, как зовут новую подчиненную, а заодно кое-что из коровьей анатомии, - если корову не доить она умрет.

- Причем в муках, - вспомнив еще животноводческих подробностей и про большую Ольгину семью, добавил Петрович, - жалко ведь животину, да и семья твоя без еды останется.

- Как без еды? - удивилась Ольга, - Вы что, меня из-за своей коровы с работы выгоните?

- Не выгоню, конечно, но выговор я бы тебе за жестокость влепил, если бы право имел, - Петровичу действительно было жалко обреченную корову, но людей он любил больше животных, - тогда продай корову, раз доить не хочешь.

- Как это я продам Вашу корову? - Ольга перешла в наступление, почувствовав в начальнике слабину, - Вы сами ее продать должны и сотрудников больше не заставлять за ней ухаживать.

- Постой, каких сотрудников продать и какую корову ухаживать, - опять не понял Петрович, - толком объяснить можешь?

- Мне сказали, - Ольгины слезы уже совсем высохли, - что завтра моя очередь доить Вашу корову. По графику. А я не умею и не буду. А Вам лучше ее продать и людей не мучать.

- Теперь понятно, - фыркнул Петрович, - у меня нет коровы. Графика тоже нет. Шутники есть. Кто, говоришь, тебе про график сказал? Хотя, неважно. Делаем так. - Петрович отошел от Ольги и уселся в свое кресло, - у тебя сарай же есть? Есть. Я эти проекты с хозпостройками сам выбирал. Сарай есть, корову с сеном я тебе организую к вечеру. А ты передай шутникам: Петрович свою корову тебе подарил, график дойки отменил - теперь шутник ее постоянно доить будет. Передай обязательно и скажи, что я утром проверять приеду. Можешь идти.

И Петрович, никогда не бросавший слов на ветер, стал звонить директору ближайшего "колхоза", чтоб договориться о месячной аренде коровы. Месячной потому, что Ольга корову доить не умела, а больше месяца дойки - слишком жесткое наказание даже за такую шутку.

Петрович  в кругу семьи.

Секретаря в приемной не было, поэтому Сашка, без всякого предупреждения, распахнул дверь кабинета. И тишина. Петрович не встал, приветствуя знакомого посетителя, он не снял черные очки-консервы, закрывавшие половину лица, и не пошевелился. Сашкино: «Здравствуйте» колом повисло в воздухе.

- Да, ты не заболел ли часом, Петрович? - не дождавшись от хозяина кабинета обычного: "Какого хуя приперся", Сашка пересек кабинет и протянул руку, чтоб пощупать Петровичу лоб. Доселе неподвижный Петрович отдернул голову от Сашкиной ладони, отчего из-под очков к подбородку сползла гримаса боли.

- Какого хуя приперся, - морщась от каждого слова, с трудом спросил он, и у Сашки отлегло от сердца.

- Живой, - Сашка убрал руку от Петровича и облегченно уселся в кресло у приставной части стола, - чего молчишь, не здороваешься, не встаешь и вообще сидишь, как покойник в черных очках.

- Ну, так и не лезь, раз покойник. Один чуть в гроб не спровадил, и другой еще руки тянет. Хотя, чувствую, и в гробу мне от вас, фармазонов, покоя не будет, - Петрович снял очки, и Сашка увидел два изрядных фингала, сливающихся в один через переносицу.

- Кто ж тебя так, Петрович? – Сашка присвистнул от вида синяков на строгом лице, - но ты смотри, как к галстуку по цвету подходят, прям как из одного магазина. Кто подбирал-то?

- Тоже такие хочешь, да? – Петрович, зачем-то погладил малахитовое пресс-папье, - Серегу попроси – приятеля своего. Я бы за тебя похлопотал, но с этим гадом не разговариваю: родного отца чуть не убил, сволочь.

- Серега тебя? – не поверил Сашка, - не смеши, такого быть не может.

- Еще как может! – Петрович, сделал попытку подняться и закряхтел, - ну-ка помоги до дивана доползти. 

Сашка ловко подхватил Петровича под руку, и они направились к дивану в комнате отдыха. По дороге Петрович очень артистично хромал на обе ноги, держался за поясницу, стонал и ругал Серегу на разные лады.

- Охотник, блядь! – закончил Петрович фразу усаживаясь в диван поудобней, - С подходцем еще: «Не хочешь ли, папа, на зайцев завтра поохотиться, я тебе свою «Ямаху» отдам, а сам на твоей «Рыси» поеду».

- А ты чего улыбаешься, вражина? – Петрович посмотрел на Сашку, сиротливо пристроившегося на самом краешке стула, - коньяк в шкафу, лимон в холодильнике, рюмки - сам знаешь где. И сядь в кресло, чтоб мне, на тебя глядя, голову не задирать, а то шея болит.

Дождавшись дольку нарезанного лимона, и взяв в руки рюмку коньяка, Петрович продолжил рассказ.

- Ну как тут откажешься? Знал ведь, чем купить. Ямаха машина шустрая. Летает просто. В субботу с утра и поехали. На зайцев. И погонять сначала. Я впереди, Серега сзади: Рысь машина хорошая, но Ямаха ходчее, конечно. Серега как раз рядом с кустами «прошел», когда из них в мою сторону рыжий комок выскочил. Серега орет: «Лиса, батя, не заяц! Лиса, батя, гони!». Хотел я ему сказать, что лисиц от зайцев я еще тогда отличать научился, когда с его матерью знаком не был. Чего их отличать, когда они по цвету разные? Но не сказал – гнал уже вовсю, а на ходу не поорешь особенно. Мороз же в субботу был.

- Чего у тебя с правой рукой, Саша, - Петрович выпил коньяк и поставил на стол пустую рюмку, - не видишь пустая уже. Наливай. Устроив в широких ладонях новую порцию на прогрев, Петрович продолжил:

- Гоню. Солнце, мороз, пыль снежная блестит. Несется сволочь рыжая, Ямаха летит, двигатель ревет, Серега где-то сзади орет. Вот уже сейчас лыжа на хвост наедет. Ага. Как чувствует зараза, хотя и не оглядывается. Поворачивает резко. Пока я на снегоходе развернусь, лисица метров на тридцать оторвется. Раза три так. Один раз чуть-чуть не опрокинулся. Разозлился даже. Последний раз, думаю, догоню и из двух стволов сразу, раз наехать не получается. На этот раз долго догонял. Метров на пятьдесят оторвалась. Разогнался крепко. Опять лыжа хвост достает. Я правую руку за ружьем уже протянул, как лиса пропала куда-то. А передо мной сугроб трамплином. Подбросило. Лечу, - Петрович снова протянул Сашке пустую рюмку и закурил:

- Лечу, я значит, снегоход ногами придерживаю и руль руками держу, солнце в затылок светит, внизу лиса бежит, а за ней тень от снегохода, и тут…

- Из-за облака два Мессера, и ты по тормозам? – съехидничал Сашка и тоже закурил.

- Дурак, - беззлобно возразил Петрович, - как твой приятель в точности - дурак. Не было никаких Мессеров. Просто, и тут я вижу, что от меня справа, прям под рукой почти, Зауэр мой летит, шестнадцатого калибра. И думаю: нафига я руль то держу? Если снегоход летит, то рулем им управлять все равно не получится. Ружье под рукой, лисица совсем рядом впереди бежит. Возьму, опять думаю, ружье и выстрелю. И Серега - друг твой малохольный, еще орет откуда-то снизу: «стреляй, батя, уходит». Бросил я руль, к ружью руку потянул, и у ж пальцами его зацепить успел, но не выстрелил. Долетел потому что. Подумал только: «пиздец, отъездился», как стемнело. И Серега, еще что-то орал, но я не разобрал уже. То ли «батя» опять, то ли «пиздец», а может и все вместе.

Очнулся. Темно. Глаза открыл, тоже темно. И пошевелиться не могу. Ну, думаю, - помер и на том свете уже, поэтому темно, и вроде кверхногами все, то есть, я. И чувствую - кто-то меня за ногу вверх тянет. Ангелы небесные в рай, не иначе. И сильно так тянут, что ногу оторвать могут. Аккуратнее, говорю, дорогие ангелы, не торопитесь, у нас же вечность впереди, торопиться некуда.

- Петрович, какие ангелы? Ты ж атеист, - встрял Сашка.

- Вот и я тогда подумал, Саша, какие, нахуй, ангелы, если я атеист? - Петрович, кашлянул, поморщился и продолжил, - Черт же тянет. Ну и махнул свободной ногой чтоб отогнать. Перекрестится же не могу, - атеист ведь. Не отстает: сильней тянет. Вытянул и говорит: «Ну, тя, батя, к ебеням с твоей охотой». И лыбится еще, черт безродный: Серега меня из сугроба головой вниз вытягивал. Хороший сугроб. Мягкий. Я ж ничего и не сломал практически. Ребро только. Ну и фингалы под глазами. Болит, правда, все.

И знаешь, что, Саша? Ты налей еще. И сходи, позови Серегу. А то я с ним не разговариваю.

Сашка вышел из кабинета Петровича, пересек пустую приемную и вошел к главному инженеру, застукав Серегу за закрыванием бара.

- Чего обмываем? - уловил Сашка слабый коньячный запах.

- Выговор с лишением премии обмываем, - Серега снова открыл бар, - будешь?

- Буду. Чтож не выпить за хорошее дело с хорошим человеком. Кто эт тебя?

- Батя отчебучил, - Сергей наполнил рюмки, - вон на столе приказ лежит, можешь ознакомиться.

- За неудовлетворительную организацию ремонтных работ и отсутствие контроля над проведением технической рекультивации, - прочел сухую формулировку Сашка, - ты лучше своими словами объясни. И чего у тебя за фингал под глазом тоже расскажи, если не секрет.

- Не секрет, раз видно. Замазывал ведь. Осыпалось, наверное.

- В субботу встал пораньше, - начал он.

- На охоту собрался?

- Откуда знаешь? К отцу заходил?

- Не, не заходил еще, - еще сам не зная зачем, соврал Сашка, - предполагаю, просто.

- Предполагает он. Предполагатель. - Серега подозрительно оскалился, - Ни на какую охоту я не собирался. Встал пораньше и все. Мои спят. Колбасы порезал, кофе сварил. И тут батя нарисовался. В унтах, комбинезоне летном, на лбу очки мотоциклетные, ружье в руках. Чистый Амундсен, блядь. Только рожа хитрая: дай Ямаху зайцев погонять. Гонщик. Шестьдесят уже, а все никак не утихомирится. Бери, говорю, только я с тобой поеду на всякий случай, знаем мы, как ты гоняешь. Спина-то прошла с прошлого раза? А одного я тебя все равно не отпущу. Повозмущался он для порядка, но я аки кремень: вдвоем и неебет. Поехали. Я на его Рысе, он на Ямахе.

На поле он сразу вперед вырвался. Я ему: батя, не гони, - ору. Хазар, блядь. Толко снег от гусениц облаком. Кусты проехали, лиса прям ему под лыжу выскочила. Он как с цепи сорвался. Я опять: батя, не гони, нахуй тебе этот воротник сдался, мы ж за зайцами. Разве к нему доорешся? Азартный ведь. Раза три лисица у него из под лыжи уворачивалась. Потом прямо побежала. Бежит к пригорку и Петрович за ней, аки коршун на бреющем. Мы там в начале зимы катушку врезали, траншею засыпали, а гумус горкой оставили, чтоб весной нормально сделать, вот и остался бугорок. Гонит прям на это место. Я уж и орать перестал со страху. Лисица-то бугор нормально обогнула, а Ямаху метра на два вверх подкинуло. Смотрю, летит снегоход, батя мой летит параллельно, но руль из рук не выпускает. Рядом ружье его летит. Бросай руль, блядь, кричу. Придавит ведь снегоходом. Услышал, наверное: руль бросил. Снегоход сначала упал. Потом батя в сугроб воткнулся. Ловко так - только унты торчат. Подлетаю к нему. Хватаюсь за ногу тащить, чтоб не задохнулся, если живой еще. Трудно идет. Наполовину уже я его вытащил, как он мне свободной ногой в глаз врезал. Живой, значит. Я его, правда обратно в сугроб упустил, потом вытащил.

Сидит Петрович на сугробе, глаза выпучил, поблагодарить меня хочет, но не может. Рот снегом забит. Плотно. Он снег пальцем выковырял. И вместо "спасибо, сынок": Хуй тебе, а не наследство! Нужно мне его наследство можно подумать. И всего-то претензий, что у меня за спиной, пока я его вытаскивал и усаживал, лисица сидела. Метрах в двадцати. И лыбилась, падла, на нас глядя. Батя сказал, ага. Ты чего, говорит, охотник хренов, не мог ее грохнуть, чтоб она над нами не смеялась? Чем я ее грохну-то, пальцем?

А в понедельник с утра выговор влепил и не разговаривает. Не дам больше снегоход, когда отремонтирую. Ни за что не дам, и его Рысь не дам.

- Сурово, - еле выдавил из себя Сашка, утирая слезы, - как же он без снегохода зимой охотится будет?

- Перебьется. Пешком пусть ходит. Для здоровье полезнее. Собаку вот ему купил для компании, - Серега пнул ногой картонную коробку под столом, - Лайка. Час уже дрыхнет, зассанец. Третью коробку меняю. Ты сходи, отдай ему, а то он со мной не разговаривает.

- Нее, - Сашка поднял картонный ящик, - вместе пойдем. Петрович тебя позвать просил.

- Так ты к нему не заходил? Врал, значит. А я еще перед ним битый час распинаюсь. Сволочь ты после этого.

- Пойдем, пойдем, ждет ведь. Не силой же тебя тащить?

И они пошли дарить собаку.

© Dernaive