Востребованное зло.

Часть 1

I

— А это что?

— О-о, нет! — простонал Руфус. — Ну сколько можно говорить, не лезь туда руками… Обожглась? А, ну вот, что я тебе говорил?

Ким всхлипывала, пытаясь сдержать слезы. Палец уже покраснел.

— Эх, ты… Горе луковое…

Руфус положил на земляной пол планшетку, достал из сумочки на поясе мазь от ожогов и пластырь телесного цвета. Ожоги были не редкость в этом секторе, и каждый сотрудник обязан был иметь при себе незамысловатые средства первой медицинской помощи.

Стандартного размера кусочек пластыря был слишком велик для маленького пальчика Ким, и Руфус обмотал его вокруг дважды, не переставая при этом ворчать.

— В следующий раз пусть мама тебя берет с собой… Вот зачем лезть, ну видно же — горячо в котле? Чем думала-то?

Ким жалобно хрюкнула, втягивая пятачком сопли.

— Разбаловали тебя, — сказал Руфус. — Меня вот дед с бабкой оставляли дома на целый день, и ничего — не скучал. Эх вы, младое племя… Все, пошли дальше. Нам с тобой еще сектор обойти надо.

Они пошли по узкому проходу между рядами котлов. Пламя ревело в топках под котлами, зеленовато-желтая жижа кипела и пузырилась, распространяя отвратительный запах тухлых яиц. Потолок высоко над их головами был покрыт копотью вперемежку с сернистыми отложениями. С потолка свисали на проводах несколько десятков тусклых лампочек, забранных непонятно зачем в решетки. Ссыльные молча провожали их взглядами.

— Здесь налево, — сказал Руфус.

Они свернули между котлами и Руфус провел малышку к закопченной железной двери. Сунул в щель карточку, дождался сигнала, затем с лязгом повернул колесо замка и толкнул дверь.

— Заходи, — подтолкнул он Ким в спину. Ким юркнула в темноту и Руфус услышал топоток ее ножек по лестнице.

Сам Руфус не торопился заходить внутрь.

— Ты там поиграй пока, — крикнул он в темноту. — Я сейчас. Только не трогай ничего, ладно? Ким?

Он подождал несколько секунд, но ответа не дождался, и, рассудив, что в смотровой комнате ребенку ничего не грозит, снова запер дверь.

Руфус вернулся в сектор. Котлы были расположены довольно тесно, вдвое чаще, чем полагалось по технике безопасности, но все же между ними оставались проходы метра по два шириной, этого хватало, чтобы безопасно пройти в любой конец зала. Хотя все равно, если попадался бегун, приходилось иной раз здорово повилять между котлов, и чаще всего такая гонка оканчивалась ожогами. Бегуну-то что? Он и так весь в ожогах. А Руфусу приходилось потом намазывать руки, ноги и бока мазью, которая мало того, что на такой жаре не давала особых результатов, так еще и пахла преотвратно.

Но сейчас бегунов видно не было. Вроде бы все в порядке. Конечно сверху, из смотровой видно лучше — может, кто притаился где-то за котлом, а сверху весь сектор просматривается как на ладони — но ведь всегда лучше заранее пройтись и посмотреть, чем потом снова спускаться и бродить между котлами, высматривая бегуна.

Руфус обошел сектор кругом — две с половиной тысячи котлов, двадцать пять или тридцать тысяч ссыльных, шестьдесят градусов у самой поверхности земли — и вернулся к железной двери.

Раньше дверь запиралась огромным амбарным замком, висевшим на цепи. В стене еще сохранились вбитые намертво клинья с железными кольцами на концах, в каждое кольцо запросто проходил кулак. Ключ к замку был тоже огромен и так тяжел, что его приходилось вешать на специальный пояс, потому что если засунуть его в карман штанов, то штаны начинали сползать и их приходилось то и дело подтягивать. К счастью, начальство несколько лет назад соизволило установить на двери электронные замки, открывавшиеся с помощью пластиковых карт. Технологию они, разумеется, сперли наверху. «Кто у нас мог бы додуматься до такого? Дыбы, капканы, железные девы, испанские сапожки, ну, максимум, гильотина — вот и все технические достижения, сделанные нашими инженерами», — горестно подумал Руфус, засовывая карточку в щель.

Ах, да, еще это дурацкое колесо. Магнитному электронному замку они доверяют гораздо меньше, чем массивному металлическому засову, приводимому в движение поворотным механизмом. Ну, предположим, сломается электронный замок. И что тогда? Неужели какому-нибудь бегуну придет в голову искать спасения в смотровой, из которой и выхода-то никакого нет? Да ведь его там еще проще поймать. Ну и пусть бы он бежал в смотровую, скатертью дорожка.

Руфус с усилием провернул колесо, железная чушка весом пудов в пять со скрежетом выползла из паза в базальтовой стене. Руфус отворил дверь и вошел.

На нижней площадке было темно, хоть глаз коли. Опять сгорела лампочка. Надо бы заказать новую. Где-то в столе у него был бланк на получение лампочки. Руфус закрыл дверь и повернул колесо теперь уже с этой стороны двери, закатывая засов на место. На ощупь нашел перила винтовой лестницы и поднялся в смотровую.

В смотровой, как и положено, света не было. Свет в смотровую проникал через огромное, почти во всю стену, двустворчатое окно, обращенное в сектор. Здесь было немного прохладнее благодаря трубам вентиляции, торчавшим из потолка и уходившим куда-то вверх, в более прохладные сектора. У стены стоял колченогий письменный стол, вытесанный из рассохшихся от жары дубовых досок, на единственном трехногом табурете сидела Ким. В ручонке она сжимала карандаш, а перед ней на столе лежал листок бумаги, в котором Руфус признал один из многочисленных бланков, обретавшихся в ящике стола.

— Рисуешь, мышка?

Ким обернулась к нему.

— Папа, я нарисовала тебя. Вот, смотри. Это ты, а это у тебя вилка.

— Вилы.

— Ага, вилы. А это я упала в котел и ты меня вылавливаешь вилками.

Рисование не было сильной стороной Ким. Без ее пояснений Руфусу ни за что не удалось бы понять, что изображено на картине.

— Ты же не ссыльная, мышка, за что тебя сажать в котел?

— Я сама упала. А ты меня достаешь.

— А тебе достаточно света? Может, стол развернем?

— Не-е. Я возьму еще листок? — Ким сунула руку в стол и не глядя достала оттуда еще один бланк — какой первым под руку попался. — Сейчас я нарисую, как ты замазиваешь мне болявки.

— Подожди-ка, мышонок, дай я посмотрю.

Бланк оказался рапортом о беглом ссыльном. Таких в столе до черта.

— Рисуй, детка.

Руфус подошел к окну и внимательно оглядел ровные ряды котлов внизу. Слева направо, один ряд, затем справа налево — второй ряд, и снова, и снова, ряд за рядом. Бегунов видно не было. Котлы исправно кипели, выбрасывая в воздух вонь и гарь. Кстати, неплохо бы протереть окно — на нем уже образовался тонкий слой черной сажи. А ведь он протирал его всего лишь позавчера.

Руфус поднял с пола грязную тряпку, окунул в ведро, стоявшее в углу у окна. Створки окна раскрывались внутрь — иначе и нельзя, снаружи к окну не подберешься, а мыть окно приходилось часто. Он открыл одну створку окна, повозил тряпкой по внешней поверхности стекла, затем открыл вторую и повторил операцию. Вряд ли это можно было назвать мытьем, скорее — размазыванием грязи, но по крайней мере видно стало лучше.

К открытому окну подобралась Ким, опасливо высунула свою черную головку за край и вытянула шею, чтобы было лучше видно. Из окна тянуло жаром и вонью.

— Держись крепко! И не высовывайся так далеко.

— Папа, а отсюда долго падать?

— Долго. Хочешь попробовать?

Ким отскочила от окна. Пробовать ей не хотелось. Она вернулась к столу и вскарабкалась на табурет.

— Хочешь, я нарисую как ты моешь окно?

— Нарисуй. И подпиши, ты ведь у меня умеешь писать?

— Я не очень умею, — призналась Ким, хотя Руфусу и так было это прекрасно известно. — Ты мне поможешь?

— А что тут сложного? Напиши: «Папа моет окно».

— У-у, это длинно.

— Ничего не длинно, всего три словечка. Напиши, будь умницей, мышка.

— Я нарисую сначала.

Руфус закончил мыть окно и водворил створки на место. Н-да, не намного чище, чем было. Наверное, пора бы поменять воду в ведре. Он еще раз окинул взглядом сектор, потом подошел к столу и пристроился с краю, утвердив локти на столешнице.

Ким рисовала, высунув язык и чересчур сильно нажимая на карандаш, отчего линии на листке отражали в большей степени рельеф стола, чем ее фантазии. Кривой четырехугольник, видимо, изображал окно, а лохматый куст с торчащими из него ветками — его самого.

— А тут у тебя в руке тряпочка, — сказала Ким, пририсовывая лохматому кусту черный комок на одной из веток.

— Умница, мышка. А теперь подпиши.

— Подписать?

— Да, подпиши. Напиши «Папа…»

Ким снова высунула язык — на этот раз гораздо дальше, в соответствии со сложностью задачи — и старательно прорисовала строчную «П». Потом отложила карандаш.

— Я устала, я пойду посмотрю в окно, — заявила она.

— Ладно, — согласился Руфус. — Но потом допишешь, хорошо?

Он уселся на освободившийся табурет и вытащил из ящика всю пачку бланков.

— Не то… Не то… А, вот он.

Бланк-заявка на смену лампочки содержала двадцать семь пунктов, включавших дату установки лампочки, дату и точное время выхода из строя, общий срок службы (в часах), показания счетчиков на момент установки и на момент выхода из строя, и еще кучу столь же бесполезных цифр. Руфус привычно заполнил требуемые поля более-менее правдоподобными значениями. Он работал не первый год и прекрасно знал, что никто никогда не читает эти заявки. Однажды, интереса ради, он написал в графе «Среднее количество часов работы (за сутки)» число «25», и ничего. Никто даже не заметил.

Руфус отлично представлял себе, как работает система. Какой-нибудь штабской клерк с волосатыми ушами взглянет на бланк, увидит слова «лампочка» и «сектор 566», шлепнет по бланку штампом и напишет другую бумажку, с требованием выдать 1 (одну) лампочку в сектор 566 (пятьсот шестьдесят шесть) для господина Руфуса Брыкса, под его личную ответственность (инструктаж по технике безопасности вкручивания ламп накаливания проведен, запись в журнале № 5042-28486/3), и передаст эту бумажку в отдел снабжения, а те напишут запрос на склад, а склад пороется в кубышке и отыщет лампочку, и отправит разносчика с накладной в сектор господина Руфуса Брыкса, а в штаб — докладную записку о том, что лампочка выдана. Потом все эти бумажки, исчирканные подписями и заляпанные синими и черными штампами соберутся, наконец, вместе, чтобы осесть в каком-нибудь древнем архивном шкафу и быть сдавленными тысячами и даже, пожалуй, миллионами других, столь же бесполезных бланков.

Руфус ставил внизу листа свою подпись, скромную закорючку, похожую на запятую с ушами, когда Ким сказала:

— Папа, там кто-то гуляет.

Вот дьявол, неужели бегун? И опять в его смену. Он подскочил к окну. И с облегчением выдохнул.

Это был всего лишь Цахес, старый, лысый, больной и вечно кашляющий Цахес. Не частый гость в его секторе. Цахес шел, неторопливо переставляя свои старые ноги и размахивая какими-то бумагами, шел явно к двери в смотровую. Да, собственно, куда еще он мог здесь идти?

— Посиди тут, мышка, я выйду, поговорю с дядей.

Руфус спустился вниз — как раз вовремя, Цахес уже вовсю дергал за шнурок, и было слышно, как наверху заливается колокольчик. Он перестал звонить только тогда, когда дверь открылась перед ним и Руфус сказал:

— Привет. Может, хватит уже названивать? Я уже тут.

— А-а, — прохрипел Цахес, отпуская шнурок. — А-а, кх, кх, молодой Брыкс. Здорово, здорово. Я не буду подниматься, если ты не против.

Руфус и не собирался приглашать Цахеса в смотровую. По инструкции этого не полагалось, да и вообще, нечего старому черту делать в его смотровой.

— Я собственно, кх, вот чего пришел, — сказал Цахес, почесав жиденькую бороденку. — Увольняют меня. Слышал?

— Нет, не слышал. Серьезно? А на твое место кого берут?

— Да какая мне разница! — возмутился Цахес. — Плевать я хотел, кого они там хотят посадить на мое место. Оно мое. Я на нем знаешь сколько?.. С тыща четыреста, кх, кх, восемьдесят седьмого, кх, вот. Это стало быть уже сколько?

— Да уж, много, — уважительно покачал головой Руфус. Признаться, ему было невдомек, что Цахес настолько стар. Ну, триста, ну, может триста пятьдесят… А что кашляет — так поработай-ка в смолокурнях с его, еще и не так закашляешь.

— А эти… Кха-кха-козлы!.. — Цахес указал глазами куда-то вверх. — В общем, я тут петицию составил. Чтоб не увольняли. Подпиши? Весь мой отдел подписал, и большинство из моих секторных подписали.

— Э-э, — сказал Руфус. — Можно мне?..

Он принял бумаги из рук Цахеса и начал читать. Петиция была составлена отменно. Пятьсот с лишком лет, проведенных Цахесом, в значительной степени, за составлениями рапортов и докладных записок, отточили его деловой стиль, если можно так выразиться, до остроты бритвы. Бумага, написанная каллиграфическим почерком, с изящными завитушками и даже какими-то ажурными виньетками в начале и конце текста, содержала множество оборотов типа «незапятнанный послужной список», «высокая моральная устойчивость», «низкий процент побегов» и даже «троекратный победитель межрегиональных соревнований по членовредительству». Руфус почувствовал, как растет его уважение к старому хрычу.

Хм, а вот это интересно. Оказывается, Цахес начинал обычным разносчиком, совсем как Руфус. А прежде, чем стать десятником, сменил добрую дюжину должностей помельче.

— Так ты и черпальщиком поработал, а, Цахес?

— А то, — буркнул Цахес. — Везде я поработал. Кх, кх, кх. Подпишешь?

Руфусу стало жаль его. Отдать пять сотен лет на службу обществу (и ведь не какой-нибудь штабной крысой, а добропорядочным трудягой) — и что получить взамен? Отставку, и в лучшем случае, ничтожную пенсию.

— Перо есть? — спросил он. Цахес протянул ему перо, с кончика которого уже свисала капля чернил. Старик успел обмакнуть его в чернильницу, прицепленную к его поясу.

Последняя страница была сплошь покрыта кое-как накорябанными подписями. Руфус утвердил листок на ровном участке стены и старательно вывел свою подпись, а рядом — полное имя, после чего вернул бумагу Цахесу. Тот помахал бумагой в воздухе, чтобы подсушить чернила, что, впрочем, было совершенно излишним. Чернила на такой жаре высыхали мгновенно.

— Вот спасибо, Руф. Кх, кх. Пойду еще пару секторов обойду. А Сеймур сегодня в смене, ты не знаешь?

Руфус пожал плечами.

— Ну, ты это… Будь здоров, — махнул рукой Цахес.

Он развернулся и заковылял прочь. Руфус несколько секунд смотрел ему вслед, а потом крикнул:

— Цахес!

— А? — обернулся тот.

— Может, зайдете как-нибудь на ужин? — слова эти сорвались у Руфуса с языка, и он тотчас пожалел, что произнес их. На кой черт сдался ему старикашка? Он проклял себя за эту секундную слабость и теперь в душе надеялся, что Цахес ответит отказом.

— Не откажусь, — ответил Цахес. — Может, завтра зайду.

— Ну и отлично, — сказал ему Руфус. — Буду ждать вас у себя.

II

Без пяти семь Руфус запер двери смотровой.

— Постой, мышка, не спеши.

Ким уже не терпелось бежать к воротам, она пританцовывала и подпрыгивала на месте. «Устала сидеть, бедняжка», — подумал Руфус. В следующий раз нужно захватить с собой всех ее куколок, кубики, еще что-нибудь, чтобы ей было, чем заняться. Впрочем, два десятка изрисованных листков — это вовсе не так уж плохо. К большинству рисунков Ким сделала подписи, хоть и нехотя, и кое-как, но все же прогресс был налицо. Прочитав подпись к последнему рисунку — «ПАПА В КАТЛЕ» — Руфус понял, что на сегодня правописания хватит.

— А это я, — со смехом пояснила ему Ким. — Тыкаю в тебя вилой!

Руфус криво улыбнулся ей в ответ.

Сейчас все рисунки были спрятаны у него за пазухой (незачем кому-то видеть изрисованные казенные бланки), а Ким держала в руках его планшетку, в которой лежали рапорт о происшествиях и несколько заполненных бланков.

— Ну вот, — сказал он, подергав для уверенности дверь. — Идем, мышонок.

Руфус взял в одну руку вилы, а другой взял Ким за руку, и они пошли в сторону ворот сектора. Ворота, огромные, обитые железными пластинами и полосами, высотой в четыре человеческих роста, на памяти Руфуса ни разу не открывались. Слева от ворот поблескивало маленькое окошко пропускной, а рядом с окошком — маленькая, едва приметная дверка, тоже окованная железом, но зато с большой медной ручкой.

Руфус постучал кулаком в окно пропускной. За стеклом мелькнул глаз и через несколько секунд щелкнул замок. Дверка отворилась, и они вошли в узенький тесный коридорчик, длиной всего в десяток шагов, заканчивавшийся другой дверью.

Зарешеченное оконце в стене коридора открылось и оттуда высунулся Кики.

— Жаль расстраивать тебя, Руф, — сказал он. — Но только что прислали еще одного. Я звонил тебе в смотровую, но ты, видимо, уже вышел.

Руфус выругался.

— Уже семь-ноль две, Кики, разве нет? Смена Марвина, вот пусть он и сажает его.

Узкую мордочку Кики оттеснила от окошка увесистая, маслянистая рожа Марвина.

— Все так, дружок, но прибыл-то он в твою смену. Тебе и сажать.

— Ах, Марв, так ты уже здесь?.. Надо было догадаться. Марв, ну будь же ты человеком, я сегодня с дочкой…

Вместо ответа Марвин гнусно улыбнулся ему и указал пальцем на дверь, через которую они только что зашли. И захлопнул створки окошка.

Руфус посмотрел на Ким.

— Пойдем, мышка, придется нам еще немного задержаться.

Они снова вышли в сектор.

— Нам туда, — указал он в сторону гостевой комнаты.

Гостевой комнатой в среде сероваров именовалась железная, с толстенными прутьями, клетка, в которую сверху, по железной же трубе, сбрасывали в сектор новоприбывших. Клетка была рассчитана на двадцать или двадцать пять ссыльных, но нынче сектор был переполнен и новенькие были редкостью. Сейчас в клетке сидел, озираясь по сторонам, всего один человек. Заметив приближающихся Руфуса и Ким, он встал и схватился за прутья решетки, всматриваясь в их лица.

— Эй… Где я?

Ссыльный был стар, все его тело было покрыто дряблой морщинистой кожей, за исключением голого черепа — кожа на лысине была гладенькой и блестящей. На левой стороне груди чернели выжженные цифры — тринадцатизначный личный номер. Руфус не стал разговаривать со ссыльным. Тот и сам очень быстро поймет, где находится. Отомкнув дверцу клетки, Руфус кивнул ссыльному:

— Выходи.

— Где я, ради всего святого?

— Быстро, быстро, давай, выходи. Мне некогда.

Ссыльный не двинулся с места. Ну что же, знаем мы, как с этим быть. Руфус быстро шагнул в клетку и воткнул вилы в бок ссыльному. Тот ахнул.

Руфус рывком приподнял его над землей и вытащил из клетки.

— Закрой дверцу, мышонок, — попросил он Ким.

— А ему не больно?

— Не очень, — сказал Руфус. — Просто неприятно, я полагаю.

Они зашагали вдоль котлов — впереди Руфус с поднятыми кверху вилами, на которых стонал и извивался, словно червяк, старикашка, а позади него Ким, задрав голову и разглядывая ссыльного.

— Куда же тебя, — бормотал Руфус, разглядывая гладкие таблички, прикрепленные к стенкам котлов. — Требуют соблюдения норм, а сами… Ну, куда я их распихаю?

Наконец у десятого или двенадцатого котла он остановился и стряхнул ссыльного на землю. Вилами пошарил на дне котла. Ссыльные в котле заволновались, один буркнул:

— А чего к нам-то? Что, некуда что ли больше?

— Цыц! — пригрозил ему вилами Руфус. — Поговори мне еще.

Наконец он зацепил, потянул и вытащил со дна котла пару кованых наручников на длинной цепи.

— Вставай, — сказал он новоприбывшему.

Старик поднялся, держась рукой за бок. Из соседних котлов за ними с интересом наблюдали другие ссыльные.

— Папа, ему больно? — Ким схватила отца за локоть. Она старалась держаться за его спиной — просто на всякий случай. Руфус погладил ее свободной рукой по волосам.

— Все в порядке, мышка. Не бойся.

— Я не боюсь, — прошептала Ким. Она не отрываясь смотрела на ссыльного, пока Руфус застегивал на его руках наручники. Ссыльный со страхом посматривал то на котел, то на Руфуса.

— А теперь смотри, — сказал ей Руфус. — И р-раз!

Он снова подхватил ссыльного на вилы и ловко перекинул его через край котла. Мерзкая буроватая жижа чавкнула и приняла в себя нового постояльца. Через мгновение он вынырнул на поверхность и завопил. Ссыльные заухмылялись, некоторые даже засмеялись.

Руфус не обращал на них внимания. Рукавом он стер с таблички на котле написанную мелом цифру «11».

— Папа, — Ким подергала отца за рукав. — Папа, в котле горячо!

— Да. Не подходи близко, детка, — ответил Руфус, хлопая себя по карманам. Мел нашелся в левом кармане штанов.

— Папа, ему там горячо, — не отставала Ким. — У него болявки будут. Как у меня.

Руфус тщательно вывел на табличке цифру «12» и спрятал мел в карман.

— Он привыкнет, мышка. Все, теперь мы можем пойти домой. Планшетка у тебя?.. Давай, я понесу.

Они наконец попали в пропускную, где он вписал в свой ежедневный рапорт личный номер новоприбывшего и сдал смену Марвину. Как только Марвин ушел, Кики виновато посмотрел на Руфуса и сказал:

— Ты уж извини, Руф. Но ты же знаешь Марвина.

— Да черт с ним.

— Ну, а ты, малышка? Понравилось у папки на работе? — спросил Кики, перегнувшись через стол и улыбаясь Ким.

Ким очень серьезно посмотрела на него и медленно, словно неуверенно, кивнула.

III

Всю дорогу до дома Ким была молчалива и подавлена. Когда после ужина Руфус укладывал ее спать, она наконец спросила:

— Папа… А он уже привык?

— Кто?

— Тот… Дядя.

— Дядя?.. А, ссыльный. Да, наверное. Я думаю, да. Ты за него не волнуйся.

Ким слабо улыбнулась.

— Папа… Расскажешь мне сказку?

— Конечно. Только сначала укройся как следует одеялом.

Ким послушно попыталась натянуть на себя синенькое одеяльце, разукрашенное игрушечными факелами, вязанками дров и смешными крысками.

— Ноги, ноги укрой, — сказал Руфус. Потом пощекотал голую лодыжку дочки повыше копытца. Ким хрюкнула и отдернула ноги, спрятав их под одеяло.

— Давай, ты будешь чудовище, а я буду прятаться? Щекочи меня!

— Нет, сказку, значит сказку.

— Ну, ладно, — согласилась Ким, выпростала руки из-под одеяла и засунула их себе под голову. — Рассказывай.

— Слушай. Итак, жили-были… хм, — Руфус задумался. — Ну, скажем, две сколопендры. Одну звали Ким, а другую…

— Никки, — быстро сказала Ким.

— Хорошо, пусть будет Никки, — согласился Руфус. — И вот пошли они однажды прогуляться по пещерам…

Когда она заснула, Руфус вышел и тихонько притворил за собой дверь.

Лилита лежала лицом к стене и, судя по доносившемуся негромкому храпу, уже спала. Он переоделся в свою синюю в полоску пижаму, аккуратно, насколько это было возможно в полной темноте, повесил одежду на спинку стула и на ощупь начал пробираться к кровати.

Разумеется, под ноги ему попалась какая-то игрушка Ким.

Пытаясь сохранить равновесие, он схватился за угол стола, зацепил стул и неуклюже повалился набок. К счастью, не ушибся.

— Ч-черт, — ругнулся он. Поднял с пола игрушку — это оказалась кукла — и положил на стол. Когда он забрался под одеяло, жена буркнула ему:

— Не лезь, ты холодный.

— Прости, милая.

— Прости, прости!.. Только и слышу от тебя твои «прости». Только уснешь…

— Ну, не шуми, дорогая, ребенка разбудишь.

— А что «не шуми»? Как сам брякаться на пол, словно боров с ветки дуба, так ничего, а я, значит, «не шуми»!

Руфус промолчал. Лилита умела завестись на ровном месте, не стоило еще подливать масла в огонь. Потом ему вспомнилось еще кое-что.

— Лили…

— Ну чего тебе еще?

— Я Цахеса позвал. В гости.

— Кого?

— Цахеса. Ну, старого Цахеса Кляйна, знаешь? Десятник из смолокурен. Его увольняют.

— Не знаю. И что?

— Он придет к ужину завтра.

Лилита молчала.

— Ты же не против? Лили?

— Ну, пригласил, так пригласил, — проворчала жена. — Значит, ты и готовь. А если ты собираешься с ним жрать шнапс и орать похабные песни, то можешь прямо сейчас собирать свой чемодан и убираться жить к этому своему Цахесу.

— Ну, милая, — Руфус примирительно обнял жену за плечи. — Сколько можно вспоминать…

— Я же сказала, не лезь! Руки холодные! — рявкнула Лилита.

— Извини.

Некоторое время Руфус лежал, глядя в потолок. Потом он уснул.

Ему показалось, что он едва успел закрыть глаза, как кто-то потрогал его за плечо.

— Папа!

— М-м?

— Папа!

Руфус пожевал губами. Разлепил глаза.

— Папа! Мне страшно.

— Что такое… м-м… детка? Что случилось?

— Мне сон приснился.

— Сон? Плохой сон?..

Сейчас до него дошло, что Ким стоит босиком рядом с его кроватью. Он сел.

— Так, мышка, давай-ка пойдем тебя уложим.

— Не-ет, папа! Можно я с вами?

Руфус оглянулся и посмотрел на жену. Лилита спала, отвернувшись к стенке и похрапывая.

— Ладно, залазь. Только тихонько, маму не разбуди.

Ким залезла и начала крутиться под одеялом, устраиваясь поудобнее.

— Папа!

— Ну что?

— Мне приснился тот дяденька.

Похоже, решил Руфус, ребенок слишком перевозбудился днем. И все из-за этого ссыльного. Хотя нет, пожалуй, виноват во всем Марвин. Ну что ему стоило принять ссыльного самому? Да он же от таких вещей удовольствие получает. Просто этот чертов козел еще и ленив, как… как… Ну, как самый распоследний лентяй.

— Спи, мышонок, все хорошо. Его тут нет.

— Папа, а за что его в котел?

— За что сослали, ты хочешь сказать?

— Да.

— Ну… Он плохой. Он делал разные плохие вещи.

— А какие?

— Э-э… Я не знаю, мышонок. Давай спать?

— А откуда ты тогда знаешь, что он плохой?

— Его судили и признали виновным. А я просто… Ну, в общем, это его наказание.

— Он делал кому-то больно?

— Может быть. Я не знаю… Наверное, да. Мышка, давай спать, уже поздно.

Ким замолчала. Руфус закрыл глаза и уже начал было снова засыпать, когда услышал мокрый всхлип. Потом еще один.

— Что такое, мышка?

Ким вдруг разревелась, уткнувшись личиком в его пижаму, плечики ее ходили вверх и вниз, а худенькой ручонкой она вцепилась ему в рукав.

— Тс-тс-тс! Что ты?.. Мышонок, ну что такое? Что случилось? Опять приснилось что-то?..

Он погладил ее по черным волосам, но Ким не успокаивалась.

— Я… Не хочу… — прорыдала она, но слезы заглушили остальную часть фразы.

— Тс-с… Мышка, ты ведь маму сейчас разбудишь! Не плачь, моя хорошая.

Лилита перестала храпеть и пошевелилась. Вывернув шею, она посмотрела в их сторону.

— Что?..

— Спи, спи. Ким приснился кошмар.

Лилита не без труда развернула свое грузное тело и движением профессиональной матери прижала к себе дочь. Ким сразу поутихла, слезы перестали литься из ее глаз, уступив место хлюпанью и шмыганью носом. Руфус даже позавидовал. Он ладил с дочерью, но успокоить ее так быстро и без усилий ему никогда бы не удалось.

— Что случилось, детка? — спросила довольно строго Лилита.

— Я не хочу, чтобы папу… наказывали… в котле, — прохлюпала Ким.

— Что ты, мышонок, — сказал Руфус. — Папу не накажут. Я ведь не делаю ничего плохого, за что же меня наказывать?

Ким издала еще серию всхлипов.

— Дяденьку наказали!

— Ну, так ведь то ссыльный, он виновен…

— А ты тоже делаешь больно! Вилой! И в котле им больно!

Руфус заморгал.

— Вот что, детка, — взяла разговор в свои руки Лилита. — Я тебе обещаю, что никто твоего папу не накажет. Мы его в обиду не дадим, так ведь? А если он нахулиганит, мы его сами по попе нашлепаем.

Ким издала звук — что-то среднее между всхлипом и хихиканьем.

— По попе!

— Да, нашлепаем сами, никому не дадим. А теперь давай спать.

Она принялась гладить Ким по голове, спела ей вполголоса какую-то песенку, и в конце концов Ким уснула.

Рукав отцовской пижамы она так и не выпустила из крепко сжатого кулачка.

© Алексей Березин