Новый год

Принято считать, что собаки чувствуют приближение смерти. На исходе ночи престарелые псы с трудом отрываются от последнего ложа и медленно, словно моченый сахар в холодном чае, растворяются в предутреннем тумане. Уходят тихо. В какой-то свой особенный край, туда, где можно сидеть рядком на облаке и хлебать лунный свет из блюдца. Врут. Я сижу рядом с остывающим Дымком. Собаке перебили лапы, пробили бок. Бес его пойми, может сожрать хотели. Вырвался, ко мне приполз. Одному подыхать в подворотне всяк тоскливо, даже если ты дворняга.

Я – бомж. Уличный. Пьяный. Свободный. Уже два года. Завтра я оседлаю товарняк и назовусь бродягой. Если не забьют лихие люди на первом же полустанке, не скрутят менты, не вылезет на охоту по мою никчемную душу еще какая тварь придорожная, то, бог даст, помру все так же свободным в гнилом придорожном овражке где-нибудь на степном полустанке. Завтра. Мой черед завтра. Заботы сегодняшнего дня – захлебывающийся кровью дворовый пес. Дымок. Друг. Ласковый. Красивый. Дымчатый. Благородного лошадиного окраса. Щенком ко мне притулился. Приполз на запах колбасы. Даже и не помню, откуда я уворовал-то ее. Вроде только в похмельных перерывах разжевывал сухой колбасный обрубок, а очнулся — рядом живой комок. Пригрелся. Колбасу дожрал. Обгадился и спит. Как с таким не задружиться? А сейчас его лихорадит. Жар пожирает собаку изнутри. Пес не скулит. Лишь мордой в руку ткнулся, оборони, мол. И смотрит виновато. Но уж если не могу я тебя исцелить, то хотя бы не позволю вот так сдохнуть.

К новому году город принарядился. Как и всегда. На Светлой поставили большущую ель. Как и всегда. На плакатах городской голова. Лощеная харя взором ласкает, свершений обещает. Как и всегда. И музыка. Сегодня дают Деда Мороза. Вокруг понатыкали ларьков, палаток. Торгуют новогодней хренью с горячительным в разлив. Два подмерзших мента до веселья меня не допустили, подкрепив аргументацию: «Нехер праздник портить людям» ленивым пинком. Отправился в обход, к переулку Кирова. Витрины одинаково кричали про новый год. Встречали скидкой, сопровождали уценкой и провожали распродажей. Надежда была одна: может и на точке на скидку расщедрятся. Точка находилась в конце переулка — приметный дом и мужичок подле. Оба преклонных годов. Дом звали памятником архитектуры. Мужичка звали Тахиром, он приторговывал смертью и разнотравьем. Я хотел только морфия. Шел бодро. В кармашке тулупчика призывно булькал пузырек. За пазухой шелестела последняя заначка. Несколько честных монет. Но на лекарство для Дымка хватит.

Снег под ногами скрипел весело и легко. Авоська с утренним уловом синкопировала под ритм шагов. На повороте в переулок налетел резкий ветер, чуть не сбил с ног. Дыхание перехватило, пришлось повернуться и пройти несколько шагов спиной вперед. Так я дотопал точнехонько до нужной подворотни. Тахир, то ли цыган, то ли другой какой алхимик, поставлял мне зелья еще в мирное время. Он дружил с окрестной шпаной и прикармливал милицию. Пару раз его показательно ловили, но через сутки банчила снова сидел на том же месте с тем же товаром, только цена была повыше. Чтобы издержки покрыть. Иногда Тахир напоминал пограничный столб. Место его дислокации было незыблемо, ровно на два шага от входа в подворотню, не дальше, не ближе. Кто мог, подшучивал: Тахир на посту, значит баян на замке. Ожидание химии сменилось разочарованием. Банчилы не было ни в двух шагах от подворотни, ни в пяти. В пределах видимости он вообще не наблюдался. Я покрутился вокруг, и не сразу сообразил заглянуть в подворотню. Ветер и тут поспособствовал, подтолкнул в спину. А уж в подворотне меня приняли как родного.

Их было трое. Двое какого-то бедолагу ногами охаживали. А третий, что пошире, сначала вытаращился на меня, а затем, не разбираясь, саданул кулачищем наотмашь. От такого удара впору шлепнуться на зад да сандальки разбросать, а я только глазами хлоп-хлоп. Не понял, мол, повторите. Он и повторил. Второй раз кулачищем, чуть челюсть не своротил. Бутылки в авоське коротко звякнули и навсегда затихли. И какая-то жуткая обида меня разобрала. Обычно морду мне бьют безответно. Помню, один раз харю так разворотили, что месяца три на себя похож не был. И били меня тогда тщательно, со всем старанием, а я и не сопротивлялся. Или струсил, или просто понадеялся, что убьют. А тут как-то совсем обидно стало. По-детски. Впору заплакать. Бутылки же все утро собирал. Думал, сдам, еще и для Дымка какой колбаски добуду. И совершенно неожиданно для себя я этому амбалу залепил сумкой с утренним уловом точно по темечку. Тот как-то по-бабьи взвизгнул и рухнул на снег.

Дальше все было быстро и как сквозь мутное стекло. Толком не запомнил ничего. Крики, мелькания, кому-то рожу розочкой изрезал. Кто-то заорал: «Шухер!». А дальше дворы, забор длиннющий, и вот я уже стою возле не понятных гаражей, а на мне мужик виснет. Тот бедняга из подворотни. Вот когда его-то подхватить успел? Я аккуратно мужичка сгрузил в сугроб и внимательно осмотрел. Лицо сочится кровью, глаза заплыли, но усищи и белая борода будто бы в драке не участвовали. Чистехоньки! Словно в этот кровавый момент они отдельно от хозяина где-то обретались. И если бы не эта странность, то походил бы мужичек на викинга после рубища. Я полез за пазуху, заветный пузырек тепло булькнул. Не разбился, не подвел.

- Давай-ка, дружище, глотни для компрессу, — я влил в мужика несколько капель, а затем и сам приложился к бутылочке. В животе сразу затеплело, захорошело.

- На вот, снегом что ли заешь, — зачерпнул я снега и поднес «викингу».

Мужик долго таращился на снег в моей ладошке, потом поднял голову и прохрипел:

- Ты это, вон с крыши гаражной зачерпни снежок, там почище будет.

Было интересно наблюдать за его процедурами. Бородач так остервенело обтирался снегом, словно лицо до кости содрать хотел. Раза три меня к гаражам гонял. От его усилий даже потеплело.

- Растерся, викинг? Давай еще по…- я протянул пузырек да так и застыл. И нашелся не сразу. Не каждый день случается отправиться за дурью, а выручить из беды…да его же не бывает! Не бывает! Однако вот он, борода-два-уха. Сидит, глядит, вроде доволен, а глаза, точно угли, до костей прожигают.

- Ну, здравствуй, дедушка…

-Борода настоящая, — Дед Мороз довольно осклабился, — а стишок хороший, его еще Маяковский придумал. Но я не сержусь.

-А Тахир где? - похоже, в подворотне меня по башке-то долбанули крепко, передо мной Дед Мороз, а я несу несусветное.

-А он везде. В снеге вот этом, — Дед Мороз указал в небо, — видишь, как красиво снежинки кружатся?

Когда понимаешь, что в каждой снежинке твой знакомый, само созерцание снегопада становится особым действием. Словно ты сопричастен к небывалой, великой тайне. И хоть знаешь, что дрянь был человечишка, да в глубине души шевелится что-то жалостливое, участливое.

Зажглись фонари. В их свете Тахир торжественно искрился и, тихо кружась, ложился на землю.

-Мне было надо, — пробормотал я, заворожено глядя на этот танец.

-Давай-ка, я тебе помогу, — Дед Мороз уже стоял рядом, — поднимайся.

Я ухватился за протянутую руку, свет погас.

Темнота обступила со всех сторон. Обволокла, словно байковое одеяло, укутала. Ни беспокойств, ни страхов. Как-то спокойно, тихо, благостно. А потом голос.

Желай.

Снова фонари, двор с гаражами. Дед Мороз держит меня за руку, а голос в голове не отступает.

Хочешь, в жизнь сытую тебя верну? Я свободен от прошлого. Хочешь власти, влияния? Я свободен от общества. Желаешь обогатиться? Я свободен от денег. Любви? Девы молодые, стройные, красивые без памяти любить тебя будут! Я свободен от страстей. Чего же ты хочешь, уж не жизнь ли долгую, может вечную? Я свободен от желаний.

Крупными хлопьями пошел снег. На огромном пустыре за новостройками, в большой картонной коробке зашевелился бродячий пес. Он с трудом оторвал голову от лап, раскрыл пасть и высунул язык. Снежные хлопья медленно садились на морду, таяли на языке, отвлекая от боли. Пес щурился и, может в эту самую минуту, был немного счастлив.

Дымок. Выживи.

Желаешь? Да.

Дымок. Друг. Ласковый. Красивый. Дымчатый. Смешной толстый щенок лошадиного окраса. Трогательно лижет руки, извиняется за колбасу. Ешь, дружок, ешь. Не скули. Сиди живым комком рядом. Завтра я тебе еще колбасу добуду. Через нее дружить с тобой станем. А пока сиди. Грейся.

© rassty