Грибочки

ЖЕНЩИНАМ НАШИМ ПОСВЯЩАЕТСЯ

... отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, ‒ кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нее набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «матушка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «что ты, батько, меня задавил?» Я пришел, ‒ на меня, бедная, пеняет, говоря: «долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!» Она же, вздохня, отвещала: «добро, Петровичь, ино еще побредем. (протопоп Аваакум)

Когда немцы вышли на край Калужской области наша бабушка Горбачёва Устинья Яковлевна выкатила из хлева двухколёсную тележку, покидала в неё необходимый скарб, усадила сверху трёх старших дочерей девяти, семи и четырёх лет, обвязала хвартУк вокруг шеи, положила в получившуюся люльку четвёртую дочь, грудную, поклонилась дому, что свёкор её по возвращении с русско-японской сложил, расцеловалась со свекровью, что дом осталась стеречь, и покатила тачку ту, от Гавриловки своей и на восток, куда глаза глядели, куда и прочие шли, потоком без конца и края.

А шло ‒ ой как много! На тульском тракте ни головы, ни хвоста потока того видно не было. Тысячи шли. А может и десятки тысяч. Кто считал? И среди них ‒ моя баба Устя, с коляской её и четырьмя дочерьми.

Моей маме, третьей дочери бабы Усти, тогда четыре годика было. От войны в детской памяти лишь обрывки сохранились, да радость великая на День Победы. Но тот исход на всю жизнь в память врезался. А особо

ГРИБОЧКИ

Мама рассказывала, что баба Устя с ними до Саратова добрела. А её младшая сестра, которая тогда в люльке-фартуке лежала, утверждает, что только до Тулы. Кто прав? Не знаю. У бабки уже не спросишь. Да и у мамы с её сёстрами старшими тоже уже не уточнишь. Ну, пусть до Тулы. От самой Брянской области... Пешком... Толкая тачку...

И сколько дней шли ‒ тоже уже никто точно не знает.

Мама говорила, что долго шли, вечность. Сопровождаемые таким же вечным голодом. Ибо есть было нечего. Вообще.

- Всю дорогу, ‒ рассказывала она, ‒ мы ныли в три горла: «Мам, дай поесть...».

А та: «Девки, терпите!»

Идём. Терпим. Минуту-другую. И снова свою песню тянем: «Мам, есть хотим...».

А та только: «Девки, терпите!»

- Ох-хо-хонюшки, мамочка ты наша! ‒ вздыхала уже мама моя. И продолжала.

Младшей, Нюрочке, ‒ лепота! Лежит себе возле груди и горя не знает. Коль есть захочет, то всё что надо ей ‒ рядом. Мать даже и не останавливается. Тележку лишь одной рукой толкает. А мы идём, за подол держимся и ноем: «Мам, дай нам...».

А та, вдруг: «Девки! Гляньте! Вон кустик! А под кустиком ‒ грибочек! Бежите...»

И мы как сиганём наперегонки. Старшие Настенька и Иришка пошустрее, сверкая пятками к кустику несутся. А я сзади семеню и вдогонку им блажу: «Не троньте! Мо-о-ой грибочек!»

Ага, послушались. Подбегают к кустику и искать начинают.

Я в рёв: «Не троньте мой грибочек! Мо-о-о-й...»

А те под кустиком уже траву ощупывают.

Тут и я подбегаю, в слезах вся и с криком своим. И тоже искать начинаю.

Но нет грибочка.

Стою, плачу.

Глядя на меня и старшие выть начинают.

А я гляжу на тех, и ещё сильнее заливаюсь.

Ну и сёстры тоже.

Ох и горько плакали.

А тут и мама наша с тачкой и Анечкой в фартуке подъезжает. И мы ей хором, да со слезами жалостливыми: «Мамочка! А грибочка-то и нету...»

А та, спокойно так, отвечает: «Девки, да вы же не под тем кустиком искали. Я про вон тот говорила, что подале».

Снова бежим. Снова старшие меня обгоняют. Снова реву вдогонку. Потом вместе ревём: «Мама, нету грибочка-то!!!»

А мать: «Девки, так его, поди, воловские сорвали. Что пред нами идут. Вы, вона, под той берёзкой посмотрите».

И мы снова наперегонки бежим, до берёзки уже. Но и там ‒ пусто. Опять ревём...

Людей-то море шло. Вот все грибочки и ягодки вдоль дороги и пообрывали. Все...

А так до Тулы или Саратова и добежали, грибочки те выискивая. Там и наелись наконец-то. И обогрелись. И выспались...

Больше ничего про исход тот не помню. Даже не помню, где были, когда мать тифом заболела и в больнице оказалась. Да в беспамятстве, как старшая сестра говорила. Кто-то ж за нами ухаживал, покуда мать с того света вытаскивали? А кто? Не помню. Поклониться бы...

***

Слава Тебе, бабушка ты наша Устинья Яковлевна, мати-героиня!

Слава вам, советские женщины!

Слава вам, женщины российские!

Слава вам, бабоньки русские!!!

Будем жить!

И помнить...

На фото: баба Устя по возвращении из эвакуации.

***