БЕЛЫЙ ВАЛЬС

киноповесть

"Как в сновидении все бывает неверно, бессмысленно и противоречиво, кроме чувства, руководящего сновидением, так и в этом общении, противном всем законам рассудка, последовательны и ясны не речи, а только чувство, которое руководит ими". (Л. Н. Толстой, Война и мир.)

Танец двух белых бабочек, на фоне голубого неба:

Вверх-вниз.

По вертикали.

Вверх-вниз.

Долго и красиво.

Две белые бабочки, на фоне голубого неба. Порхали, порхали...

Пока обе, обессилев, не упали жёлтыми листьями в жухлую траву.

И вскрикнул поезд. Скорый, пассажирский. Вначале далеко-далеко. Затем совсем близко. И снова - далеко. И снова - близко.

Он мчался по осенней земле - на север, на север, на север! Туда, где добывались золото и нефть и где, по слухам, за один сезон можно было заработать денег на приличную квартиру и на безбедное проживание в ней. Мимо опустевших полей и полураздетых лесов, мимо заштатных станций, полустанков и небольших городов. Без остановок.

И, сквозь нетерпеливые гудки тепловоза и дробный перестук колёс, отчётливо зашуршали страницы книги или тетради, и кто-то на французском и русском языках вслух прочитал:

"- Еh bien, mon prince. G;nes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous pr;viens, que si vous ne me dites pas, que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocit;s de cet Antichrist (ma parole, j'y crois) -- je ne vous connais plus, vous n';tes plus mon ami, vous n';tes plus мой верный раб, comme vous dites. Ну, здравствуйте, здравствуйте. Je vois que je vous fais peur садитесь и рассказывайте.

Так говорила... известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Федоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром с красным лакеем, было написано без различия во всех:

Si vous n'avez rien de mieux ; faire, M. le comte (или mon prince), et si la perspective de passer la soir;e chez une pauvre malade ne vous effraye pas trop, je serai charm;e de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette Scherer

- Если у вас, граф (или князь), нет в виду ничего лучшего и если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то я буду очень рада видеть вас нынче у себя между семью и десятью часами"...

- Вот куда надо ехать теперь, - покашливая, говорил, провожая взглядом проносящийся мимо поезд, обездоленный старец без особого места жительства - бомж, стоя в тоскливо-мечтательной стайке своих сотоварищей на перроне небольшой заштатной станции. - На Север! На Север! На Север! Туда, где добываются золото и нефть, где за один сезон можно заработать денег на приличную квартиру и на безбедное проживание в ней! Только там возможно вернуть своё человечье имя!

- Нельзя! - отвечал ему другой обездоленный тип. - Нам, Сергеич, без документов нельзя!

- А я разве говорю, что можно? Я говорю: хорошо бы. Кабы паспорт иметь, да каких-нибудь несколько тысяч денег на билет, - ответил старый бомж, - да сколотить из наших невостребованных рук ударную бригаду... - И помахал вслед промчавшемуся поезду рукой. Остальные бомжи невольно последовали его примеру...

- На Север! На Север! - с надеждой сказала вчерашняя невеста Рита, собирая вчерашнему жениху Андрею дорожный чемодан. - Тёплые носки я уложила слева - там, наверное, уже холодно!.. Сто тысяч рублей - это ведь совсем немного. Правда? Ты их там заработаешь в два счёта, и вернёшься! А я тебя буду ждать! Запомни это, Андрей: я тебя буду ждать!

На приоткрытой дверце шкафа висело белоснежное подвенечное платье.

Рита, порывшись в шкафу и, напевая, аккуратно уложила в чемодан полотенце, носовые платки.

- Кажется, всё! - сказала она. - А где твой бритвенный прибор?

Ей никто не ответил.

- Андрей! - крикнула Рита. - Ты меня слышишь? Андрей!

Юный муж Андрей с намыленными щеками стоял за её спиной, прислонять к дверному косяку. Смотрел на неё и тихо улыбался.

И кто-то снова вслух прочитал:

"Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал... Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, - что он не мог отвечать ему".

- Ри, - сказал юный муж Андрей. - А ведь я без тебя пропаду!

Часы показывали семь утра...

И пока поезд всё мчался и мчался, всё тот же кто-то задумчиво повторил:

«Je vois que je vous fais peur, - садитесь и рассказывайте!».

Из сельского дома с пустым гнездом аиста на крыше, неся в руках гармошку в футляре, вышел в сад сорокалетний Никита Шматов - хмельной вольный казак.

Кто-то сказал:

«Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и опершись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку..."

Обведя нестойким взглядом облетевший сад, Никита проникновенно спросил:

- Где листья?.. - И ответил: - Они опали!.. Где певчие птицы?.. Улетели!.. Теперь улетаю и я!..

И, качнувшись, подошёл к первому дереву.

- Прощай, мамка-любка! - сказал Никита, кланяясь ему до земли. - Всё отдаю за волю: и тебя, и дом, что побелил своими руками, и... Берите! Только дайте мне мой покой! Воля мне нужна, а не женская юбка! Воля!.. Ты мне листья свои присылай, - попросил он дерево, - И цветы. По воздушной почте. Ветер тебе поможет. Поможешь, ветер?.. Ну, смотри! - И наломал букет белых хризантем.

Из распахнутой двери дома за порог стремительно вылетели попеременно тощий рюкзак и меховая шапка. Дверь с вырезанным в ней сердечком захлопнулась, неприступно щёлкнул внутренний замок.

- Начинаю новую жизнь! - торжественно прокомментировал это событие Никита. И погрозил кому-то за дверью: - Меня ещё будут любить! Женщинам без меня - смерть!.. Да здравствует Север!..

Вскрикнув, поезд помчался по бескрайнему полю...

Всё тот же кто-то сказал:

«Je vois que je vous fais peur, - садитесь и рассказывайте!».

Глядя в опись, молодой лейтенант полиции назвал вещи своими именами, и поочерёдно выложил их на служебный стол:

- Расчёска пластмассовая... Сигареты «Корона», полпачки... Зажигалка бензиновая... Часы «Полёт»... Авторучка чёрная... Ремень брючной... Рукопись романа Толстого «Война и мир» - пятнадцать общих тетрадей!

Лейтенант весело глянул на небритого человека с печальными глазами, который молча пересчитывал тетради.

- Есть претензии? - спросил лейтенант.

Небритый человек отрицательно качнул головой.

- Тогда - порядок, гражданин Князь Василий!.. Надо же, какая фамилия: Князь! - благодушно сказал лейтенант, с усмешкой разглядывая небритого человека, - Выше среднего роста, волосы светло-серые. Глаза...

Но что-то смутило молодого лейтенанта в этих, видавших виды, глазах. Он откашлялся и официально сказал:

- Теперь завизируйте, пожалуйста, прокурорскую подписку о невыезде. Суд - через семь дней... Всё понятно?

Князь Василий кивнул и расписался.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

- Да! - спохватился потом лейтенант. - Ваша бывшая квартирная хозяйка просила передать вам вот это!

И выдвинул из-под стола большой кожаный портфель.

- Здесь - ваши носильные вещи. Проверять будете?

- Нет, - сказал Василий и, спустя минуту вышел со своим значительно потяжелевшим портфелем из двери, над которой красовалась вывеска «Следственный изолятор».

И дворник из числа «арестантов», подметавший двор, посмотрел на Василия удивлённо и подозрительно.

- Отпустили?! - поразился "дворник".

- Да, - кивнул Князь Василий.

- За такое... и отпустили?

- Да, - кивнул Князь Василий.

- А мне же тут что, век вековать? Из-за того, что не заплатил за бутылку пива?

- Да, - кивнул Князь Василий.

Снова прошуршали страницы, кто-то читающий текст романа сказал:

" - Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, - проговорила гостья, - этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда".

Лейтенант полиции задумчиво понаблюдал через окно за удаляющейся фигурой бывшего подследственного, побарабанил пальцами по столу... и бросился следом.

- Василий Петрович! - сказал он, нагнав Василия в конце двора. - На одну минуту, пожалуйста! Вопрос, так сказать, частного порядка, к делу отношения не имеющий: Зачем вам, слесарю, понадобилось собственноручно переписывать роман Толстого?

Князь Василий с сомнением посмотрел на лейтенанта долгим взглядом, снисходительно похлопал его по плечу и двинулся дальше...

У главного городского щита с объявлениями толпились озабоченные горожане. Звучали их нетерпеливые голоса:

- Гражданочка, поднимите зонтик чуть выше - мешаете!

- Что там слышно насчёт Северодольска? Что на что меняют?

- Аркадий, запиши: улица Южная, дом девятьсот, квартира пятьсот тридцать пять!

- Южная?

- Южная!

- А что там? Эй, что на улице Южной?

- Вас это не касается. Вы что - Аркадий?

- Как это не касается? Пролезла вперёд, а других, видишь ли, «не касается»!

- Так вот и не касается!

- Ну, так я всё равно запишу: дом девятьсот, квартира...

- Да кто же это опять там с красным зонтиком?!

- Господи, сколько я буду видеть перед собой эти спины? Господа!.. То-ва-ри-щи-господа! Кто видел ночью вспышку над городом? Говорят, звезда Зодиака сошла с орбиты и приближается к Земле! Всё небо огнём полыхнуло!

- Спокойно! Куда прёшь, Зодиак?

- В брянских лесах племя пигмеев поймали! Зимой голые ходят!

- Спокойно!.. Надя, ну что там со шлюпкой, - не нашла?

- Пока нет!

К щиту подошёл жизнерадостный человек с трубным голосом, которому очень хотелось быть у всех на виду.

- ДОБРОГО ВСЕМ ЗДОРОВЬЯ, ДРУЗЬЯ! - выкрикнул он, как в охотничий рог протрубил.

Вздрогнув, все на него посмотрели.

- СКАЖИТЕ МНЕ, БУДЬТЕ ДОБРЫ, КТО ИЗ ВАС ВЧЕРА ПОТЕРЯЛ В ТРОЛЛЕЙБУСЕ ЧЁРНЫЙ КОШЕЛЁК С ДЕНЬГАМИ? - трубным голосом спросил гордый собою человек.

Посмотревшие мельком на него, от него отвернулись.

- Ещё один хитроумный мудрец! - сказал кто-то... - Наверно, Зодиак или пигмей.

- Игорёк, есть моторная лодка!

- Шлюпку ищи, шлюпку! «Продаётся шлюпка» и так далее!

- ДВЕ ТЫСЯЧИ ДОЛЛАРОВ Я НАШЁЛ ВЧЕРА В ТРОЛЛЕЙБУСЕ! КТО ПОТЕРЯЛ КОШЕЛЁК? - спросил этот человек, и потряс в воздухе пухлым чёрным кошельком.

Он со своей выходкой был никому не интересен.

- Я прошу: посмотрите, не продаётся ли гарнитур «Люба »! - крикнула в толпу у щита женщина в платочке.

- Нашла шлюпку, Игорёк! Нашла!

- Где?

- Здесь только номер телефона!

- Записываю! Диктуй!

Человек с трубным голосом демонстративно пересчитал вынутые из кошелька деньги:

- СТО ДОЛЛАРОВ! ДВЕСТИ! ТРИСТА!.. Я СПРАШИВАЮ: ЧЬИ ОНИ?!

Безрезультатно потряс купюрами над головой.

Обречённо спрятал их в кошелёк и поплёлся своей дорогой, нагло приставая к встречным прохожим. Те, шарахаясь от него, как от чумного, спешили по своим делам...

Школьник и школьница с ранцами за плечами, проходя мимо столпившихся у щита горожан, остановились.

- У них там что, большой компьютер? - спросила маленькая школьница.

- В том-то и дело, что нет, - ответил школьник постарше. - Если бы у них были компьютеры, то не толпились бы здесь, а покупали всё, не выходя из дому. Наверно, бедные люди. Или привыкли всё делать вместе - может, просто старые совки.

Василий Князь, полюбовавшись всеми, закурил.

Полураздетая осень смотрелась в прозрачные лужи и пестрела опавшей листвой. В повисших на проводах каплях воды затаилась грусть...

Художник-любитель, глядя из окна своей квартиры во двор, старательно вписывал всё это акварелью в картину личной жизни: лёгкий умелый мазок кистью - пронзительно-жёлтый берёзовый листик. Ещё один мазок - прозрачный шарик дождевой капли.

По мокрой улице шла колонна унылых призывников. Человек с красным флажком впереди, человек с красным флажком сзади. Между ними - вялая публика с рюкзаками за плечами, с чемоданами в руках.

Князь Василий, понаблюдав за ними всеми, внедрился в их ряды... И вдруг запел красивым, бодрым голосом:

Дальневосточная - опора прочная!

Союз стоит, стоит непобедим!

И всё, что было нами завоёвано,

Мы никогда врагу не отдадим!

Стоим на страже всегда-всегда,

А если скажет страна труда -

Прицелом точным - врага в упор!

Дальневосточная, даёшь отпор!

Краснознамённая, смелее в бой!..

Современные юноши насмешливо перемигнулись, покривлялись, но подтянулись, выстроились, пошли согласованным шагом.

Заслышав строевую песню своей армейской юности, из подворотен и подземных переходов выползли поодиночке и группами городские бомжи. Постояли, тепло поулыбались. Кое-кто из них, приободрившись и расправив согбенные плечи, пристроился к колонне призывников, в её хвост... стал подпевать.

Когда впереди, на тротуаре, замаячила телефонная будка, Князь Василий вышел из строя...

Его удалой запев подхватил нестарый бомж в конце колонны:

Идёт страна походкою машинной,

Гремят стальные, чёткие станки,

Но если надо - выстроим щетиной

Бывалые, упрямые штыки...

И дружно грянули ожившие певческие голоса некогда весёлых жизнерадостных людей в обносках:

Стоим на страже всегда-всегда...

Василий Князь вошёл в телефонную будку и набрал многозначный номер.

- Мне нужно тебя видеть! - ласково сказал он. - Нет. На старом месте. Спасибо. Я, тем временем, успею побриться...

Кричали в небе журавли.

Тихая осень бежала по мокрым проводам, назначая добрые встречи.

Кого-то ждала под розовым зонтиком юная девушка.

Кого-то высматривала, сидя на скамье, старушка с апельсином в руке.

Куда-то спешила под мелодию фортепианного «Осеннего вальса» Фредерика Шопена красивая женщина.

Кто-то кому-то был необходим.

Такси прошуршало по широкой улице, свернуло в переулок и остановилось. Переулок был безобразно вспорот поперечной траншеей, вдоль которой горбились непроходимые курганы вырытой земли.

Дородная молодая женщина с ярко накрашенным ртом выбралась из такси, прошла вперёд и затопталась у непредвиденного препятствия.

- О господи! - воскликнула она сварливо. - Опять наворочали, чтоб вам руки повыворачивало на том свете! Всё делается, не как у людей! Всё шиворот-навыворот! Осенью копают, зимой закапывают, а летом греются на солнце!.. Ну, что ты скажешь?! А я, дура, ещё и туфли белые надела!

Наконец она разыскала тропинку, протоптанную у самой стены дома и, бранясь, перевалила на другую сторону «хребта».

Здесь тоже было неприютно и грязно. Всюду валялась арматура и лоскуты содранного асфальта. Откуда-то сочилась вода. К тому же, прямо посередине узкого переулка зияла чёрная дыра канализационного колодца.

Тем не менее, лицо сварливой женщины смягчилось и посветлело: из люка колодца показалась голова Князя Василия.

- Я тебя по голосу узнал! - сказал Василий, радостно улыбаясь. - Здравствуй, Нюра!

Женщина тоже расцвела улыбкой. Подбоченясь, она с любовью разглядывала Василия, по горло застрявшего в земле.

- А ты чокнутый, Вася, - сказала она. - Ей-богу, чокнутый! Ты что там делаешь?

- Устраняю неполадки, - сказал Василий. - Тогда не успел, а надо.

- Я ж и говорю, что чокнутый! Его хотят упрятать в тюрьму, а он в колодец полез!.. Ну-ка, вылазь - Николай ждёт!

- Какой Николай?

- Муж мой.

- Муж?

- Личный таксист! Ты что, не знал, что у меня муж есть?

- Знал. А зачем он ждёт?

- Хочет своими глазами посмотреть на героя, который голыми руками избивает современного капиталиста!

Улыбка сползла с лица Василия.

- Нет, - сказал он. - Я ещё не всё сделал по работе.

И скрылся в люке колодца...

Ритмичная музыка владела миром: нарядная Нюра танцевала соло.

Тот, кто читал текст романа, сказал:

"Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de ch;le давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею".

Сидя за накрытым празднично столом, Князь Василий тёплым взглядом следил за неожиданно изящными и красивыми телодвижениями дородной Нюры. И улыбался.

Муж Нюры Николай, по габаритам не уступающий Нюре, оперевшись мощным подбородком на могучие кулаки, беспросветно и сурово думал о чём-то своём...

Потом музыка смолкла, и Нюра рассмеялась. Она дурашливо взлохматила Василию волосы на голове, чмокнула его в лоб и тщательно вытерла с него следы помады.

- А ты, Вася, небось, думал, что Нюра Бобровина умеет только пивом торговать, да разделять чужое горе! - сказала она. - А я - вон какая! Я же, Вася, до нынешнего капитализма, была беспечной, как божья пташка! Жаль, мы не встретились тогда!

Муж Нюры Николай вдруг шумно сдвинул локтями посуду со своего края стола на середину.

- Дела! - сказал он озадаченно. - Дела так дела!.. Никак, и правда, Василий, тебя могут засудить!

Василий Князь беспечально кивнул:

- Могут.

- Никак, засудят! - сокрушённо вздохнул Николай.

Василий снова кивнул.

- Да за что?! - взорвалась неожиданно Нюра. - За что? «Засудят, засудят»! За что судить-то? Ведь вот, не знает человек, в чём дело, а туда же - «засудят»!

Николай вышел из тяжёлой задумчивости, обвёл взглядом собеседников.

- Так при народе вмазал капиталисту по шее! - оправдываясь, сказал он.

- Ну и что?! - опять взорвалась Нюра. - А капиталист что, не человек, что ли? Это, во-первых! Во-вторых, ему вмазали за то, что постороннюю девчонку без спросу в свой лимузин хотел затащить! А в-третьих, эти непрошеные хозяева жизни, сами напрашиваются! Мало того, что всё народное присвоили, так они ешё и порядочных девчонок ловят на улице, как своих подневольных!

Нюра, вгорячах, осушила бокал и села.

- У меня всё! - сказала она.

Помолчали.

- Тебя тоже, Нюра, надо сажать, - рассудил потом Николай. - Но твоё дело второе! Пока надо думать, как Василия спасать!..

- Да нет, ребята, - возразил Князь Василий, не переставая любоваться Нюрой. - В общем-то, я виноват, конечно. Девчушка-то, как она сама сказала у следователя, была его подруга. Просто они поссорились тогда...

- Брехня! - взвилась Нюра опять. - Запугал её или подкупил! Чтоб у этого гнилого прыща когда были такие хорошенькие девчонки? Бред! Всё покупают, сволочи, всё продают!

Николай оторвал взгляд от своих больших кулаков.

- А ты откуда знаешь, что он - прыщ? - спросил Николай.

- Господи, да это же - прыщавый сын олигарха Запрудного!

- Того, что держит все асфальтовые, масло и винзаводы области? - Николай криво ухмыльнулся. - Понятно! - И снова забылся в тяжкой думе...

Трижды «прозвонил» в кармане Николая мобильник и умолк.

- Никак, диспетчер разыскивает, - отрешённо предположил Николай, приподнимаясь. - Шли бы вы погулять, отдыхающие, что ли, пока я за баранкой что-нибудь придумаю для всех нас!..

На улице сгущался вечер. Осень зажгла фонари. Грусть капала с голых ветвей на головы, на плечи...

Притихшая Нюра, пока шли к скверу, поглядывала на Василия. Василий улыбался, и был весь в себе - он слушал ниоткуда всплывшие звуки мелодии вальса: «тарам-тарам-тарам-там-там»...

Ему мерещился великосветский бал: дамы в длинных белых платьях, кавалеры - во фраках и в мундирах с эполетами...

Шедшая рядом Нюра его окликнула:

- Вася!

Он её не услышал.

«Тарам-тарам-тарам-татам-там-там»...

- Вася! - ещё раз окликнула Нюра.

Выходя из забытья, Василий спросил:

- Что, Нюра?

- Ты, правда, считаешь меня близким себе человеком?

- Да, Нюра!

- Да за что? Я же грубая и очень толстая баба!

- Ты, Нюра, надёжный и добрый друг.

Нюра облегчённо вздохнула, и взяла Василия под руку.

- Вася! - сказала она чуть позже.

Он опять её не услышал: «тарам-тарам-тарам»...

Великосветский бал был в самом разгаре.

Кто-то, читая текст из романа, сказал:

« и из-за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало, развеваясь, бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.»

- Вася! - снова окликнула Василия Нюра.

- Что, Нюра? - встрепенулся он, с мечтательной улыбкой возвращаясь в сегодня.

- Расскажи что-нибудь о себе.

- Да я в твоей пивной, кажется, тебе уже всё давно рассказал.

- А ты ещё расскажи! Тебе же станет легче. Вот, например, об чём ты думал теперь?

- Теперь?

- Да. Когда не услышал меня.

- Теперь, Нюра, я думал о вальсе.

- О каком вальсе?

- О том, который так и не станцевал.

- И теперь об этом жалеешь?

- Да. Особенно теперь, когда так ощутимо запахло холодным севером...

- Я тебя понимаю. Расскажи!

Они вошли в сквер, опустились на сухую скамью под деревом с густой жёлтой листвой. Василий вынул из кармана пачку сигарет, зажигалку. Закурил.

- Был у нас в отделении сержант по прозвищу Флюгер, - сказал он с не сходящей с губ улыбкой. - Вёрткий такой, шустрый парень. А с девушками танцевать боялся - танцевал только со мной. Ну, и уговорил он меня в одно воскресенье сходить на танцы в ближайшее село... Пришли. Вечер в разгаре. Народу полно. Шум, смех...

Василий умолк, прислушиваясь к торопливому стуку каблучков. Напрягся... Мимо прошла девушка под розовым зонтиком.

- Да, - продолжил Василий. - Объявляют белый вальс с хлопушками. Помнишь, были такие танцы - с хлопушками: кто-то выбирает тебя, и, с кем бы ты не танцевал, подходит, хлопает в ладоши, и твой предыдущий партнёр беспрекословно уступает ему своё место. Помнишь?

- Помню, - заулыбалась и Нюра. - Мы, когда выезжали в колхоз на уборку картошки, тоже по выходным в сельском клубе так танцевали.

- Вот, - продолжил Василий... - Мы с Флюгером спокойно топчемся вдвоём. И вдруг я слышу за спиной очень взволнованный девичий голос: «Не надо! Пожалуйста, не надо!» И тут же кто-то хлопает меня по плечу. Не в ладоши, как положено, а по плечу. Флюгер сразу куда-то исчез, я оборачиваюсь и вижу: молоденький лейтенант крепко держит за руку перепуганную девушку, и строго смотрит на меня. «Товарищ солдат, она хочет с вами танцевать!» - говорит он. Громко так говорит, c кровной какой-то обидой в командирском голосе... и уходит. А меня, словно громом поразило: такая она хорошенькая, эта девушка, светлая, чистая!.. стою и стою, до тех пор, пока девушка эта не заплакала и не убежала... А потом, когда возвращались в казарму, Флюгер сказал, что она, эта девушка, - невеста лейтенанта и что свадьбы у них теперь не будет. А наутро мы снялись по тревоге, да так в те места и не вернулись... Так я главного вальса своей жизни и не станцевал.

Нюра, во все глаза глядевшая на Василия, обеими руками зажала себе рот.

- Вася! - почти испуганно сказала она. - Я её знаю - это Люся!

Снова послышался дробный стук каблучков... Ещё одна девушка прошла мимо.

Князь Василий сидел, не шевелясь.

- Она, Васечка! - выдохнула Нюра. - Люся сама мне что-то такое рассказывала. Она, как и ты, с тех пор всё ждёт и ждёт! Едем! Лови машину, Васечка!

Василий смотрел на неё, и не двигался.

- Едем, Васечка! - нетерпеливо повторила Нюра.

Василий смотрел на неё, и не двигался.

Тогда Нюра оставила его, и сама бросилась через сквер, к оживлённому перекрёстку...

Человек, нашедший в троллейбусе чёрный кошелёк, расклеивал на телеграфных столбах, на тумбах, на стенах домов и на заборах объявления:

«КТО ПОТЕРЯЛ ЧЁРНЫЙ КОШЕЛЁК С ДВУМЯ ТЫСЯЧАМИ ДОЛЛАРОВ, ПРОСЬБА ОБРАЩАТЬСЯ ПО АДРЕСУ...»

«КТО ПОТЕРЯЛ ЧЁРНЫЙ КОШЕЛЁК С ДВУМЯ ТЫСЯЧАМИ ДОЛЛАРОВ, ПРОСЬБА ОБРАЩАТЬСЯ...»

Они вышли из такси у подъезда высотного дома и постояли, осматриваясь. Нюра цепко держала взволнованного Василия за руку.

- Здесь! - сказала она. - Так одна и живёт!

Василий попытался освободиться.

- Надо бы цветов купить, Нюра, - сказал он.

- Потом! - заторопилась Нюра. - Пока будешь за цветами бегать, кто-нибудь твой вальс станцует вместо тебя, без хлопушек!

В лифте она критически оглядела Василия с ног до головы. Покивала головой.

- Вот же жизнь! - сказала Нюра. - Она же про тебя все уши мне прожужжала!.. Название села того помнишь?

- Нет. Нет. Я после ранения два месяца не приходил в сознание. Не то, что названия села, имени своего долго не мог вспомнить...

- Запомни: село называлось Волошки!- подсказала Нюра.

- Волошки?

- Волошки.

- Не помню.

- В переводе с украинского - Васильки. Так Люся говорила.

Нюра задумалась.

- Василий, Васильки, - продолжила она. - Василий - ты, Васильки - полевые цветы... Тебе это ни о чём не говорит?

- Нет. А что?

- Совпадение. Или судьба... Это судьба, Васечка! Всё будет...

Лифт остановился. Они прошли к двери, за которой женский голос, под гитару, задушевно пел:

Не обижайте любимых упреками,

Бойтесь казаться любимым жестокими.

Очень ранимые, очень ранимые

Наши любимые!

Очень ранимые, очень ранимые

Наши любимые!

Нюра в последний раз оглядела Василия, нажала на кнопку звонка.

Чарующие звуки мелодии смолкли. Послышались торопливые шаги.

- Как бы нас, всех троих, один удар не хватил! - прижала Нюра к сердцу руку.

Предварительно щёлкнув запорами, дверь отворилась. Высокая Женщина строго глянула на Нюру, и вдруг радостно, хорошо заулыбалась.

- Боже мой, Нюрочка! - сказала она. - Как хорошо!

И они дружески расцеловались.

- Я не одна пришла, Люся! - радостно прошептала Нюра.

- C кем же?

- С НИМ!

Высокая Женщина нервно хрустнула тонкими пальцами, посмотрела по сторонам и застыла в немом изумлении.

Нюра в страхе обернулась.

Лестничная площадка была пуста.

Тихая осень смертоносно заскрежетала тормозами автомашин, ухнула грохотом бьющегося стекла и металла... Завыли сирены спецмашин. Ниоткуда сорвался сильный ветер с крупным дождём.

Ветер. Дождь... Этот ветер, этот дождь, эта беспросветная тоска в стонах полуобнажённых деревьев и... это третье справа окно в четвёртом этаже... и подъезд... и ступени, долго ведущие к двери, обитой коричневым дерматином... и кнопка дверного звонка, на которую нажал Художник-любитель.

- Вы к кому? - спросила Девочка-подросток, выглянув из-за приоткрытой двери.

- Я... Извини. - нерешительно ответил пришедший Художник-любитель в мокром плаще с капюшоном. - Здесь находится третье справа окно в четвёртом этаже?

- Что-что? - не поняла его Девочка-подросток.

- Окно вашей квартиры - третье справа, если смотреть со двора? - уточнил Художник-любитель.

- Ну... да. А что?

- Это у вас всё лето кто-то играл на пианино?

- Да. У нас. А что?

- Видишь ли, я эту музыку рисовал... А теперь, когда слышу только свист ветра и стоны полуобнажённых деревьев...

Девочка-подросток вышла за порог.

- Музыку? - с интересом спросила она. - А как вы её рисовали?

- Очень просто. Слушал, и рисовал.

- Красками?

- И красками тоже.

- А чем ещё?

- Ещё?.. Воображением...

Этот ветер, бьющийся в стёкла окна лестничной клетки, эти капли воды, стекающие с мужского плаща на плиточный пол... Капюшон... И чудной незнакомец...

- Музыку нарисовать невозможно, - сказала девочка-подросток, разглядывая высокого посетителя в мокром плаще. - Её можно только записать в нотную тетрадь или на диск. Музыку нарисовать невозможно.

Посетитель в мокром плаще с капюшоном вынул из-под плаща какую-то картонку в небольшой деревянной рамке и протянул её девочке. Зазвучала мелодия фортепианного «Осеннего вальса» Фредерика Шопена.

- Тогда, что же, по-твоему, это такое? - спросил он.

- Ух ты! - восторженно выдохнула девочка-подросток, уставившись взглядом в картонку. - Какая красивая!.. Это - моя мама.

- Вот, - провёл ладонью по своему влажному лицу посетитель в плаще. -

А ты говоришь, что музыку нарисовать невозможно. Она дома?

- Кто?

- Твоя мама.

- Нет.

- Жаль... Но ты уверена, что это именно она на картине?

- Кто?

- Твоя мама. Ты уверена, что это именно она?

- Да. А кто же ещё?

Мужчина радостно улыбнулся.

- Музыка! - сказал он. - Живая. - И осторожно потянул за край рамки картины, которую Девочка не сразу отпустила.

- Ну, прощай! - с облегчением сказал он, пряча картонку под плащ. - И спасибо! Ей, пожалуйста, не говори о моём визите. Хорошо?

- Кому?

- Музыке-маме своей. Хорошо?

Девочка неуверенно кивнула.

- Не скажешь?

Девочка отрицательно качнула головой.

- Большое спасибо! - ещё раз сказал чудной Художник-любитель.

- А зачем вы приходили? - спросила Девочка вослед уходящему.

Он остановился, оглянулся:

- Хотел убедиться в том, что правильно понимаю классическую музыку.

И дальше пошёл.

А ветер… а дождь… Они утихли, ушли.

На улице вновь прояснилось.

И вновь знакомый читателю голос:

«Над ним не было ничего уже, кроме неба, - высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему серыми облаками... Да! Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!»

Пассажирский поезд вёз в одном из вагонов вчерашнего жениха Андрея и вольного казака Никиту Шматова...

В тамбуре вагона, неумело раскуривая очередную сигарету и кашляя, печальный Андрей сказал Никите Шматову:

- Вы этого не поймёте, Никита Николаевич. Извините... Вы хороший, добрый человек, но вы, наверно, никогда не любили. А я... Мне нужно только вернуть свадебный долг... Потом мы заживём на славу! Знаете, как мы любим друг друга?

Никита Шматов со свежей хризантемой в петлице пиджака снисходительно улыбался:

- И знать не хочу!

- Сказать, почему не хотите?

- Ну, ну, ну!

- Вы, Никита Николаевич, похоже, никого никогда не любили.

Никита, шутя, щёлкнул его по носу:

- Главное, дорогой, чтоб любили меня. Вот найду такую... Знаешь, чего я сейчас, как никогда прежде, хочу? Сейчас, когда открылась перспектива заработать кучу денег?

- Чего?

- Хочу надеть на себя волчью шкуру!

- В каком смысле?

- В прямом! Заработать вдоволь денег, купить шубу из волчьей шкуры и пройтись по одной знакомой улице. Знаешь, как когда-то давно богатые купцы ходили - в мохнатой волчьей шубе нараспашку, опираясь на массивную резную палку с набалдашником из слоновой кости! А следом за тобой цыгане с гитарами идут: «К нам приехал, к нам приехал наш Никита Николаич дорогой!»

Оба посмеялись.

- И вы исключительно ради этого едете на север? - спросил Андрей.

- Ну, не ради же свадебного долга, как некоторые! Я, мамка-любка, еду не отдавать, а приобретать!.. А там, глядишь, и коней разведу! Время такое настало - как хочешь, так и живи, никто не мешает! Главное, денег побольше иметь! И мы их с тобой заимеем!

Из вагона в вагон, через тамбур, прошёл парень-проводник.

- Слышь, парень! - окликнул его Никита. - Ресторан в каком вагоне?..

- Я не хочу, - умоляюще сказал Андрей. - Никита Николаевич, я не хочу! Нам ещё ехать и ехать, а у меня... а я... я не хочу.

Никита понимающе улыбнулся.

- Разве хочешь, мамка-любка, - сказал он, обнимая Андрея за плечи, - надо!.. Не волнуйся, угощаю я.

И потом, сидя за столиком вагона-ресторана и наполняя очередные рюмки водкой, повторил:

- Надо, мамка-любка, надо! Жить надо!

- А как? - спросил погрустневший Андрей.

- Что «как»?

- Жить как? Если, например, моя жена Рита хочет жить только по-своему, а я по-своему. Если её с детства баловали, как какую-то принцессу, а я, с малых лет, подчинялся жёсткой воле родителей и мечтал только об одном: «Вот вырасту, женюсь на принцессе Рите, заживу!»... И начало-то было, как и задумывалось: вырос, женился. А она, Рита, оказывается, после всего не желает мне подчиняться, как мужчине. Я ей - стрижено, она мне - кошено! Я ей «Замолчи!» А она мне: «Сам замолчи!» Я ей: «Ты не любишь меня!» А она в ответ: «Это ты не любишь меня!» И ведь за все время моей беззаветной любви ни разу не заплакала... Мы с ней уже скоро год как расписаны, а свадьбу сыграть всё никак не могли, пока я не занял у одного человека сто тысяч...

- А что же родители? - спросил Никита.

- Какие родители?

- Как это «какие»? Твои, и её! Что, не могли детям устроить человеческую свадьбу?

- А! - отмахнулся слегка захмелевший Андрей. - Могли, конечно. Даже хотели. Только я не захотел - что я, маленький, что ли?

- Уважаю! - от души сказал Никита. И крикнул официанту: - Нам, пожалуйста, ещё один графинчик!

- И ведь за всё время моей беззаветной любви, она ни разу не заплакала, - продолжил Андрей.

- Кто? - поразился Никита.

- Моя Ри. Представляете? Задерёт нос и уходит куда-то. Вначале я думал, что уходит пожаловаться на меня своим родителям или закадычным подружкам. Оказалось, что нет. Уходит в лесопарк, за посёлком, и бродит там, между берёз, и поёт. Бродит и поёт. Когда я однажды за ней проследил, то думал вначале, что она ждёт там какого-то принца, что, наверно, влюбилась она... и опять промахнулся - просто ходит там, красивая, и поёт замечательным голосом. Пока не выпоётся... не выпоется... в общем, пока не перепоёт все песни, домой не идёт. А придёт, опять хочет жить только по-своему.

Взять, хотя бы, прошлый февраль, утро: ещё темно за окном, я, как всегда, собираюсь в город, на рабочую смену - рассовываю по карманам зажигалку и пачку сигарет. Всё! Больше мне ничего не потребуется, потому что работаю я в городе водителем хлебовозки, - из еды брать с собой ничего не нужно, так как всё там для этого есть. Нет!

- Возьми с собой бутылку парного молока, - говорит эта принцесса.

- Я же, Галчонок, тебе уже не раз говорил, что в пекарне всё есть, - отвечаю я ей с любовью. Что ж мне таскаться с этой бутылкой! Зачем?

- Чтобы весь день помнил меня! Возьми, очень прошу!

- А я тебя прошу: слушай, пожалуйста, меня. Не возьму! - отвечаю ей я.

- Возьми!

- Не возьму!

- Вот и выходит, что ты не любишь меня! - говорит она на прощанье и, как всегда, задрав нос, хлопнув дверью, уходит в предрассветный мороз.

- Не вздумай на морозе петь! - заботливо кричу ей вослед. - Заболеешь!..

И вынужден с испорченным настроением вначале идти на станцию, потом трястись полчаса в вагоне пригородной электрички, потом весь день крутить в городских пробках баранку своей хлебовозки - развозить хлебобулочные изделия по магазинам, по барам, ларькам. В настроении, с которым и жить не охота...

Другая бы непременно подумала, прежде всего, о муже своём, эта - нет! Всё по-своему, по-своему...

И вот, глядя в синее окно вагона, я тогда стал представлять себе эту другую, но, конечно, c лицом Ри. И с фигурой её...

Вот, допустим, я еду сейчас, а эта, другая, покаянно бежит по перрону, машет мне ладошкой и плачет. Хорошая, беззащитная, милая.

Уже закончился станционный перрон, а она всё бежит и бежит... через заснеженные поля, через овраги и буераки. Бежит и машет рукой. И плачет...

Когда она однажды, там, за окном, споткнулась и упала лицом в снег, я вышел в тамбур покурить. Там курили ещё два мужика.

- Ты чего это, парень, - плачешь? - спросил у меня один из них.

- Нет, - ответил я, и стал разгонять рукой сигаретный дым - я же до сих пор не умею закурить по-мужски. - В глаз что-то попало, - говорю.

- А мне показалось - плачешь! - сказал ещё этот тип.

- Да ну! - ответил я, отвернувшись к застеклённой двери тамбура.

Но мне, в самом деле, жалко было ту другую, хорошую, упавшую в снег.

Вот от такой я наверняка взял бы эту чёртову бутылку молока. Пусть даже пришлось бы её потом незаметно оставить на крыльце или у калитки... но бутылку эту я, конечно бы, взял. Чтобы не печалить любимую. Потому что такая жена думает о душевном состоянии мужа, который едет теперь на работу. Жалеет его, а не уходит из дома, задрав нос... А она... Понимаете, она:

- Возьми! - чуть ли не приказывает. - Возьми!

Приехавшие в город люди толпою обходят её, выпрыгнувшую из впереди стоящего вагона и протягивающую мне прозрачный кулёк с бутылкой утреннего молока:

- Возьми, я же прошу!.. Представляете? - обратился Андрей к Никите. - Как думаете, она любит меня?

- Официант! - как на пожаре, крикнул расчувствовавшийся Никита в глубь вагона-ресторана. - Официант!

Кто-то, читавший текст, сказал:

«Je vois que je vous fais peur, - садитесь и рассказывайте!».

В вагоне пассажирского поезда, глядя в окно, кто-то сказал:

- Смотрите, волк!

- Это пёс, - откликнулся кто-то другой. - Скоро начнутся собачьи свадьбы. Видимо, к невесте бежит. Ох, ох, ох!

Под неумелыми детскими пальцами зазвучала гармошка:

Ка-лин-ка, ка-лин-ка, калинка моя,

В саду ягода-малинка моя...

По просёлочной дороге, параллельной железнодорожному полотну, бежал большой серый пёс с обрывком цепи за спиной.

И если, под нехитрые переборы пожелтевших от времени кнопок-клавишей гармошки, оглядеть осеннюю пустоту между двумя деревнями, то всё покажется прекрасным.

И копна свежей соломы у горизонта.

И пожелтевшая берёза на взгорке.

И красные ягоды на облетевшей рябине.

И роса на стерне скошенного поля.

И забытое какой-то вороной перо.

И просёлочная дорога, что вьётся грязным шнурком от деревни к деревне...

А если посмотреть на бегущего по дороге из одной деревни в другую пса, то можно и умилиться, и чуть-чуть погрустить.

Большой, серый, с языком до земли и с обрывком цепи за спиной.

Бежит и бежит. Долго бежит, опережая стучащий колёсами вагон и уставая...

Ка-лин-ка, ка-линка, калинка моя...

И под эту же мелодию у городского дома с тёплым светом окон на этажах, махала рукой долговязому пареньку девушка под розовым зонтиком.

Не очень молодые супруги бережно вводили в подъезд старушку с апельсином в руке.

Красивая женщина, под мелодию фортепианного «Осеннего вальса» Фредерика Шопена, возвращалась, очевидно, домой.

Шёл по улице Князь Василий...

У подъезда своего дома поджидала его обиженная Нюра.

- Что ж ты сбежал? - укоризненно спросила она, когда Василий подошёл.

- Я помню, Нюра, другую. - ответил Василий. - Это была не она... Вынеси, пожалуйста, мой портфель.

Нюра прижала руки к груди.

- Не она?! - печально спросила. - Как же так? Вот беда, Боже ж ты мой!.. Вася... А ты не ошибся - времени-то прошло сколько? Люся очень хорошая, ты с нею отойдёшь душой - она же у нас организатор счастливых свадеб, тамада - всё излечит музыкой своего доброго сердца. Обласкает, приголубит... И из тюрьмы тебя будет ждать.

Василий провёл ладонью по её нарядной голове.

- Вынеси, пожалуйста, мой портфель, - сказал он ещё раз. - Спасибо тебе, Нюра, за всё!

В Нюриных, подведенных чёрной тушью, серых глазах заблестели слёзы.

- О чём ты думаешь, Вася... сейчас? - с тревогой в голосе спросила она. - В эту минуту, а? Ты же весь какой-то не такой! Скажи мне, пожалуйста, чтоб я знала! Скажи честно! Мне что-то невесть как тревожно. Скажи, а?

Василий, разглядывая её, улыбнулся:

- Ну, а это-то тебе зачем?

- Да я же переживаю за тебя, такого! Ну, скажи! О чём ты сейчас думал?.. О смерти?

Василий вытер её слёзы пальцами руки.

- Вот ещё! - сказал он. - Я что, на смертника похож?

- Очень похож, Васенька! Видит Бог, что похож!

- Перестань!

- Похож, похож! Бледный весь, осунулся как-то... До неузнаваемости... Вася, это ты?

- Я, Нюрочка, я!

- Тогда скажи, о чём ты думал всё это время?

- Какое время?

- Всё время после того, как сбежал!

- Да думал я, Нюра, совсем о другом.

- О чём?

- О жизни вообще. Вспомнилось почему-то далёкое.

- Армия?

- Нет.

- Но не о белом же вальсе с хлопушками думал?

- Нет... Думал я о том, как в младенчестве выпал из подводы.

- О Господи! - воскликнула Нюра. - Час от часу не легче!.. Как выпал?

- Сам не знаю. Все мои поехали дальше, а я позорно выпал. Потом они за мной, кажется, вернулись. А может, нет. Может, я всё ещё валяюсь на дороге.

Нюра с облегченьем всхлипнула.

- Ну, это, слава Богу, не смертельно, - сказала она.

- Нет, конечно.

- Да и маленький ты тогда был... Но ведь выжил же, правда?

- Выжил.

- И жить будешь. Правда?

- Правда.

- Обещаешь?

- Клянусь!

- Ну, и всё!.. А куда ж ты теперь? - спросила она.

- Попрощаюсь с учителем.

Над лесом телевизионных антенн поднималось жёлтое солнце.

Двигалась по тротуару длинная тень Василия Князя.

Читавший фрагмент из романа сказал:

"На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель-адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина".

В сонном городе из стекла и бетона слышались крики петухов, блеянье овец и райское щебетанье певчих сказочных птиц. Обилие этих звуков наводило на мысль о несметных стадах и о тысячных стаях пернатых. Но это было не так. Так проказничало многоэтажное эхо.

Петух же был один. Овца - одна. Канареек - три. Птицы сидели в обособленных клетках, утопающих в зелени комнатных растений, а овца была привязана к ножке того же массивного стола, на котором птичник и размещался. И весь этот живой уголок сиротливо приютился у фасада старой деревянной развалюхи, стоявшей у подножья современного здания-исполина. Здесь же приютились несколько стульев, на одном из которых сидел древний старик в праздничном одеянии... Приставив ко лбу ладонь, старик подслеповато вглядывался в пространство перед собой.

- Здравствуй, дядь Тимофей! - радостно сказал принаряженный Князь Василий, подходя со своим увесистым портфелем в руках.

Старик опустил руку на острое колено, кивнул.

- Ага, - сказал он устало. - Здравствуй, Васятка. Садись.

Василий опустился на свободный стул, рядом поставил портфель.

- Переезжаете? - спросил.

- Что ж делать? Под снос идём... Если гора сама приходит, надо на неё влезать. И поздновато, и трудно, а надо... Не это меня волнует. Другое здесь дело: на поверку выходит, что всё, чем я жил долгие годы, и что лелеял, людям теперь и даром не нужно. - Дед кивнул на живность и утварь. - Третий день всё это выволакиваю, чтоб хоть кому радость принесть, а всё без толку.

Князь Василий оглядел стариково богатство, и понимающе кивнул: взгляд его задержался на вбитом в землю колышке с фанерной перекладиной. «Раздаётся даром» - было написано на самодельном щитке.

- Беда, да и только! - вздохнул дед Тимофей. - И что делать, ума не приложу: тащить всё это в блеск новой квартиры - и много и лишне, а перебить и порезать рука не поднимается. Просто беда!

Василий расстегнул свой портфель, вынул лист чистой бумаги и ножницы.

- Беда твоя, дядь Тимофей, - не беда! - сказал он, разрезая лист бумаги на небольшие квадраты. - А тётка Варя где?

- Где ж ей быть? - сказал дед, с любопытством наблюдая за затеей Василия. - С основным барахлом стережёт новую квартиру!

- Жаль. А я мечтал у вас чаю попить.

- Это мы и без Варвары сварганим, - сказал дед Тимофей. - А чего это ты мастеришь?

- Ценники.

- Для чего?

- Чтоб люди знали цену твоему богатству.

- Ха! - неожиданно весело рассмеялся старик. - Сколько я тебя не учил, всё без толку! Даром не берут, ты это можешь понять?

- И не возьмут.

- Так на что, извини, твои ценники эти сдались?

- На то, дядь Тимофей, что люди давно отвыкли от людского к себе отношения - им всё кажется, будто любая доброта - это подвох или прихоть сумасшедшего. И чужое им даром не нужно. Так уж привык современный человек, что за всё нужно платить... Сколько стоит, например, петух на базаре?..

Потом они, сидя на низком подоконнике, пили чай в пустой комнате.

- Всё носишься, Васятка, по свету! - неодобрительно сказал старик после долгого молчания, - Всё носишься!.. Куда ж теперь?

- Скорее всего - на север.

- На работу или всё мечтаешь свою кралю найти?.. Я, знаешь, порою всё вспоминаю, как ты мне рассказывал про неё, про эту кралю. После службы-то в армии... Так расписывал, что я и сам в неё, грешным делом, чуть не влюбился: такая она, мол, хорошенькая, эта девушка, светлая, чистая!.. Правда, что ли, такая?

- Правда.

- Так ведь была! Теперь-то, поди, не такая.

- Такая, дядь Тимофей, такая! Думаю, даже краше стала теперь.

- Значит, на север едешь всё же её, свою кралю, искать? Или на какую работу?

- На работу, дядь Тимофей, на работу! Наверно, буду лес валить.

Дед покивал головой:

- Ну, лес так лес. Главное, Васятка, всегда держать хвост пистолетом! Помнишь, как я учил?

- Конечно, помню!

- Ну, то-то вот! Будешь помнить про это, ни в жизнь нигде не пропадёшь. Этому меня ещё дед мой учил. С тех-то пор я и не унываю. Даже теперь, когда людям от меня ничегошеньки не нужно - ни птицы божьей, ни моей овцы, ни мебели. Что-нибудь, да придумаю, наконец. С этим правилом нас никогда не сломить. Верно я говорю?

- Как всегда!

Старик допил чай и поставил чашку на блюдце кверху дном.

- Cпасибо, Васятка! - сказал он, обнимая Василия. - Спасибо, сынок, что не забыл. Я всегда знал, что ты своё место в жизни найдёшь... А там, глядишь, и с кралей какой всё уладится. Верно, нет, - говорю?

- Верно!

- Ну, прощай, коль тебя время торопит!

- Прощай, дядь Тимофей!

Они крепко обнялись.

- Как найдёшь свою кралю, сообщи! - сказал старик. - Живы будем, устроим тебе свадьбу на славу! Не забывай!

- Как можно забыть, дядь Тимофей, как можно!

Старик улыбнулся.

- Эт ты сейчас про кралю свою сказал или про нас с Варварой.

- Про всех, дорогих!

Когда они вышли на улицу, от богатства деда Тимофея там ничего не осталось. На жухлой траве стояло сито с надписью на крутом боку, сделанной рукою Василия: «касса». В кассе покоились какие-то деньги.

Полуобнажённая осень тихо грелась под лучами жидкого солнца. Парк был пуст, и молчали фонтаны.

На одинокой скамье сидел Князь Василий и читал написанный в тетрадке от руки роман Толстого «Война и мир»:

"Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В середине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий. Он, смеясь, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его. Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперёд, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться".

Закурил, устремил задумчивый взгляд в глубину столетней полуголой аллеи... и увидел идущего к нему улыбающегося крупного мужа Нюры Николая с лейкопластырем на расцарапанном лбу.

- Ну, дела! - сказал, как ни в чём не бывало, крупный Николай, усаживаясь рядом. - Нюхом нашёл! Сам не верю! - Вынул из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги, протянул. - Вот, возьми и порви своими руками.

- Что это?

- Заявление в органы от того прыща, который девчонку с улицы хотел затащить в своё авто... Я ему так классно подставился на своём домашнем «москвиче», что он, помимо согласия на ремонт моего драндулета, забрал и это заявление, трус никудышный, червяк! Может, слышал в городе грохот и жуткий вой сирен спецмашин?.. Он, красавец, похоже, даже в штаны намочил.

Василий снова перевёл взгляд на свою раскрытую тетрадь.

Николай подержал на весу протянутое заявление "прыща", затем разорвал его на мелкие кусочки и выбросил в рядом стоявшую урну.

- Ты не рад, что теперь свободен? - обиженно спросил он.

- Рад, Николай, рад, - ответил Василий, отрываясь от тетради. - Спасибо тебе, дорогой! Только я уж как-то настроился на север.

- Скис, что ли? Без всякой борьбы, без усилий?

- Так бороться-то, Коля, не с кем. Разве что с самим собою. Всё было уже и было... Ничего, видишь ли, в людях не меняется столетиями: там были мерзавцы и честные, есть они и теперь; там были любимые и нелюбимые, есть они и сейчас. Были неприкосновенные сановные люди, есть они и теперь. Там были настоящие друзья, есть они и сегодня. Там люди радовались и грустили, и здесь то же самое. Все мы, как нержавеющие роботы, запрограммированные каждый на своё. Меняются режимы и мундиры, а суть человека неизменна. Даже вот это написано, будто сейчас:

«В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего».

Николай заглянул в тетрадь Василия:

- Что это?

- Лев Николаевич Толстой, «Война и мир»

- Зачем тебе это?! - неожиданно вспыхнул всегда спокойный Николай, и встал, заходил у скамьи. - Чтобы научиться подставлять для битья вторую щёку? Он же, кажется, напоследок проповедовал именно эту ерунду?.. Тебе что, стало жалко того прыща, что в штаны намочил? Он тебя со своим боровом папашей чуть в тюрьме не сгноил, а ты и лапки кверху поднял? Хлюпик, что ли? Безрогий козёл? Ничтожная козявка? Дохляк?

Василий с любопытством смотрел на разошедшегося Николая.

Тот, встретившись с взглядом Василия, умолк, неожиданно примирительно и даже робко спросил:

- Ну, и куда ты теперь?..

- Выхода нет - на вокзал! - улыбнулся Василий, глянув на часы на руке, и пряча в портфель толстую тетрадь.. - Спасибо тебе, Николай, большое спасибо! Никогда не забуду вашу, с Нюрой, доброту! - И протянул для прощания руку.

Тепло и дружески обнялись.

Сеялся мелкий дождь. Тускло блестели железнодорожные рельсы. По ним торопливо прошлёпал маневровый тепловоз.

По радио вокзала объявили о скором прибытии поезда дальнего следования.

Встречающие, отъезжающие и провожающие высыпали на мокрый перрон.

Извиняясь, сквозь толпу пробежал полицейский патруль.

Из сизо-влажной пелены, сотрясая перрон, подошёл и мягко остановился поезд.

Несколько минут длилась обычная в таких случаях неразбериха с бурными приветствиями и прощальными напутствиями... И вдруг в конце поезда вовсю залилась гармошка.

Потом, горланя разухабистую песню и круто развернув меха двухрядки, из толпы, которая кучковалась вдоль вагонов поезда, выступил на перрон вольный человек Никита Шматов. В петлице его расстёгнутого пиджака парализованной старушкой дёргалась увядшая хризантема.

Гармониста бережно поддерживали под локти двое полицейских.

Следом, в сопровождении третьего полицейского, интеллигентно подпевая, нёс общий багаж вчерашний жених по имени Андрей.

Проходя мимо, гармонист неожиданно резко свернул меха гармошки и, оторвавшись от сопровождающих, набросился с объятиями на отъезжающего Князя Василия.

- Мамка-любка! - радостно закричал он. - Кого я вижу: ротный запевала! Не узнаёшь? Я же - Никита Шматов! Не признаёшь?

Отбиваясь, Князь Василий не признавал.

Подоспевшие полицейские силой оторвали Никиту от растрёпанного Василия, и повели дальше.

Не понявший происходящего, вчерашний жених Андрей всё же счёл нужным поздороваться с человеком, которого только что так пылко обнимал его старший попутчик.

- Здравствуйте! - вежливо сказал он, нестойко поклонившись. - Примите, пожалуйста, привет из дальнего Севера!.. То есть, мы направляемся именно туда. А вы?..

Но и его увели вслед за лихим Никитой, который, вырываясь, кричал со слезой в голосе:

- Не признаёшь? Эх, мамка-любка! Кого не признаёшь? Флюгера не признаёшь, верного сослуживца! Где правда? Где память добрых дней? Нету! Всё прогнило, всё погрязло!

Василий, переборов минутную остолбенелость, с запоздалым раскаянием ринулся на помощь бывшему сослуживцу.

- Флюгер! - растерянно бормотал он. - Флюгер, друг! - и закричал: - Иду-у!

Поезд испуганно тронулся. Путешественников уже вводили в комнату полиции, когда их догнал Князь Василий.

- Я с ними! - категорически заявил он представителям власти, и вырвал из рук Андрея футляр от Никитиной гармошки. - Мы ехали в одном вагоне!

И, решительно оттеснив сопровождающих, вместе со всеми вошёл в комнату полиции.

В комнате, с левой стороны, стоял стол с телефонами, за которым сидел стареющий дежурный полицейский. Правая половина комнаты была отгорожена от вольного мира аккуратными решётками, какие можно видеть в любом зоопарке. За решётками пустовали в ожидании «гостей» два топчана из голого дерева. По бокам решёток свисали гостеприимно раздвинутые шторы из плотного материала.

- Так! - молодо сказал дежурный, и даже как бы обрадовался подвалившей желанной работе. - С приездом, значит! - И хорошо поставленным повелительным голосом вдруг выкрикнул: - Документы!

- А в чём дело?! - взвился лихой гармонист. - Что такое? К-хто ты такой?

- В самом деле, - поддакнул вчерашний жених Андрей, - Куда мы приехали? Это Север?

Князь Василий напористо протолкался вперёд и выложил свой паспорт:

- Вот!

- Этот - примкнувший, товарищ старшина! - доложил молодой полицейский.

- Что значит «примкнувший»?

- Доброволец. Он в поезде не ехал.

- Как это не ехал? - запротестовал Князь Василий. - Мы с товарищем Флюгером не то, что ехали, - мы вместе служили в армии, делили невзгоды! А теперь вместе пили в вагоне! Нет, товарищи полицейские, я ехал! Они вот подтвердят! Ребята, скажите им: ехал я или не ехал?

- Ехал! - подтвердил юный Андрей. Василий ему понравился. - Как сейчас помню! Вначале не хотел, потом я ему сказал: «Поехали, пожалуйста, мне же надо свадебный долг отработать!» И он поехал. Сел в поезд и поехал... Мы же с ним в школе вместе учились, а потом приехали на Север. Правда, Никита Николаевич?

- Какой разговор?! - радостно развернул меха гармошки Никита-Флюгер. - Вместе ехали, вместе сошли! Потому что это есть наш, общий, перрон прибытия!.. Дай я тебя расцелую, мамка-любка-ротный запевала!

- Отставить цирк! - повысил голос старшина. - Снять с плеч гармонь!

Никита-Флюгер струсил и повиновался.

- Вы знаете, за что ссадили с поезда этих субчиков? - обратился старшина к Князю Василию. - Они в пьяном виде дебоширили, распевая похабные песни! А вы, гражданин, трезвый. Значит, никакого отношения к данному делу не имеете.

- Нет, имею! - заупрямился Василий. - И самое прямое - это мои школьно-армейские друзья! Я с ними учился, служил и ехал!

Старшине история начинала надоедать.

- Ехал, не ехал, - какая разница? - отмахнулся он. - Вы - трезвый, гражданин, а эти - лыка не вяжут!

- Я тоже не умею вязать, ну и что!? - настаивал на своём Князь Василий. - Я хочу быть с ними вместе! Я прошу меня задержать!

Старшина молча протянул Василию паспорт.

- Задерживать вас нет оснований, гражданин - сказал он.

- Почему? - возмутился Князь. - Я такой же, как они! Даже хуже - я подписку давал!

Говорить с ним старшина больше не захотел.

- Идите! - сухо сказал он, переводя повеселевший взгляд на притихших странников.

- Ладно! - пригрозил Василий. - Я докажу! Кое-кому кое-что! Я с тобой, Флюгер, не бойся!

И, хлопнув дверью, вышел. У него, по-видимому, созрел план каких-то конкретных действий. Он направился прямо в ресторан вокзала...

Здесь играла музыка и сидело множество пассажиров хорошего настроения.

Князь Василий повертел головой, прицеливаясь, куда бы сесть.

За ним с повышенным интересом наблюдала хорошенькая юная официантка.

- Этот - мой! - сказала она мимоходом своей подруге, и с приветливой улыбкой заторопилась к Василию.

- Здравствуйте! - радушно сказала она. - У нас сегодня тесновато. Но вы не беспокойтесь - для вас имеется служебный столик. Идите, пожалуйста, за мной!

Она провела Василия к служебному столику:

- Что будете заказывать?

- Граммов пятьдесят водки... для запаха! - Он её не узнал.

Официантка кивнула и ушла.

Василий осмотрелся.

Люди веселились. Кто-то, радуясь приезжим, которых только что встретили, кто-то в предвкушении скорого отъезда.

Из-за ширмы на Василия смотрели все свободные от работы официантки.

Хорошенькая их подруга принесла на подносе единственную рюмку водки. Князь Василий тут же её залпом выпил и, забыв о своём портфеле, помчался к выходу...

- Всё! - объявил он, ворвавшись в комнату полиции.

Здесь обстановка несколько изменилась. Исполнители непристойных песен освистанным дуэтом расположились за решётчатым занавесом. А дежурный музыкальный критик в творческом одиночестве изучал какую-то партитуру.

- Что «всё»? - спросил он равнодушно.

- Я выпил водки!

- Ну, и на здоровье!

- Я могу остаться?

- Нет. Идите!

- Но я пьян, и ехал в поезде!

- Идите! Пьяные так не рассуждают.

- А как они рассуждают?

Старшина оторвался от бумаг, глянул в сторону "освистанных" певцов.

- Так по какому поводу, гражданин Шматов, вы до такой степени напились? - спросил он осоловелого Никиту.

- Ещё раз говорю: я ничего не пил! - упрямо сказал Никита, с трудом ворочая языком.

- Вот как рассуждают пьяные, - мудро прокомментировал его ответ старшина. - Идите!

Поздняя осень продолжала грустить.

Подняв воротник плаща, Князь Василий налегке вышел из здания вокзала, прошёл в соседний сквер, устало опустился на мокрую скамью под открытым небом.

За ним потерянно приплёлся вчерашний жених Андрей со своим багажом, присел рядом.

- Меня отпустили, - пожаловался он Василию. - Только оштрафовали, и отпустили.

- А где Флюгер? - спросил Василий, ища взглядом армейского сослуживца.

Андрей безнадежно махнул рукой.

- Там! - сказал он. - Никита Николаевич, оказывается, ещё и целовал проводника на рабочем месте.

- Ну и что?

- А она не хотела этого.

- Его не выпустили?

- Нет. Его хотят отправить в какой-то не то изолятор, не то вытрезвитель.

В глазах Василия вспыхнула надежда.

- Иди в здание, не мокни! - сказал он и, налегке помчался к телефонной будке, набрал там нужный номер.

- Следственный изолятор? - спросил Василий. - Мне нужен лейтенант Стецевич... Послушайте, лейтенант: это Князь Василий. Да. Василий Петрович Князь. Вам, правда, интересно знать, для чего мне, слесарю, понадобилось переписывать от руки роман Толстого «Война и мир»?.. Сделайте, пожалуйста, одно одолжение, и я тебе всё расскажу...

Армейские товарищи, тихо улыбаясь, смотрели друг на друга сквозь металлические решётки.

- Такие дела, мамка-любка! - пожаловался Никита-Флюгер.

- Бывает, - успокоил его Василий. - Ты сильно изменился, Флюгер, - Я тебя не сразу узнал.

- А ты - нисколько, - ответил Никита. - Волосом только посерел. Несладко жилось?

- Как жилось, так и жилось, - уклонился от прямого ответа Василий. - Я не очень жалею.

- Думаешь, я жалею? - оживился Никита. - Да для меня, мамка-любка, всё вот это - жизнь настоящая и есть! - он обвел камеру весёлым взглядом. - Поживу здесь, поеду дальше! Всё лучше, чем на месте сидеть.

- Раньше ты, кажется, мечтал о другом.

- Раньше ты был лучшим запевалой в полку. А теперь часто поёшь? - Никита неожиданно посветлел лицом и рассмеялся. - Помнишь, как я тебе в подушку живую ящерицу зашил?

- Нет.

- Как не помнишь?! В палатке мы тогда жили. На дальнем посту. Ночь такая лунная, тихая. Мы с тобой только сменились, и спать улеглись. А ты вскочил и говоришь: «Кажется, кто-то крадётся!» Только приляжешь, и опять: «Кажется, кто-то крадётся!» Не помнишь?

- Нет. Я многого не помню. Так получилось. Помню только, как мы с тобой, перед той жуткой боевой тревогой, в последний раз на танцы ходили, - сказал Василий.

- А! - опять посмеялся Никита-Флюгер. - Это, когда на тебя Настёха запала?

- Какая Настёха?

- Ну, после того случая, брошенная невеста лейтенанта, а потом моя бывшая жена. Я же потом туда вернулся, в село то. Ну и спас, так сказать, девушку от всеобщего позора. А она, оказывается, с тех пор меня и невзлюбила.

Князь Василий молча смотрел.

- Помнишь? - спросил Никита. - Село КрЫлечко? Вальс...

- КрылЕчко? - переспросил Василий.

Никита отрицательно качнул головой.

- КрЫлечко, - поправил он. - От слова «крыло».

В двери комнаты полиции звякнул ключ. Вошёл полицейский наряд...

- Так, кончайте! - сказал новый дежурный. - Здесь не комната свиданий! - Задержанный Шматов, на выход!..

Князь Василий бесцельно побродил по шумному залу ожидания, опустился в свободное кресло.

За ним следом приплёлся откуда-то вчерашний жених Андрей с багажом.

- Вы не подскажете, как мне теперь быть? - спросил он, присаживаясь рядом. - Ждать Никиту Николаевича или двигаться дальше?

Василий, занятый своими мыслями, глянул на него и не ответил.

- А если ждать, то где приютиться? - рассуждал дальше Андрей. - На гостиницу тратиться не хочется, а ждать целых пятнадцать суток, это!..

Князь Василий посмотрел на часы, перевёл взгляд на расписание поездов, которое висело напротив, и стал его изучать.

- А может, пока не поздно, вернуться домой? - продолжал развивать свою мысль юный муж Андрей. - В конце концов, что такое этот свадебный долг?.. Если так будет продолжаться и дальше, то в дороге можно будет задолжать вдвое больше. Может, мне, в самом деле, лучше ехать домой? Устроюсь, заработаю... А? Может, лучше ехать домой?

Думая о своём и, решая про себя свои личные проблемы, Князь Василий уверенно сказал:

- Ехать! Чего бы это ни стоило, ехать! - и засуетился в поисках своего портфеля.

- Спасибо! - просиял юный муж Андрей, торопливо направляясь к кассам.

К Василию подошла хорошенькая официантка из ресторана... с его тяжёлым портфелем в руке.

- Вы на меня не обижаетесь? - спросила она виновато.

Василий непонимающе посмотрел. То на неё, то на свой портфель.

- За мои показания там... тогда, в отделении полиции, - напомнила девушка. - Я очень боялась. Он же перепортил жизнь многим моим подругам... Вы не обижаетесь?

Василий с трудом вспомнил...

- А! Да-да! Да! - сказал он, и отрицательно покачал головой. - Нет! Нет-нет-нет! Не обижаюсь!

- Вы куда-то уезжаете? - с облегчением вздохнув, заулыбалась девушка.

- Уезжаю, - сказал Князь Василий.

- Как жалко! Куда?

- В село под названием КрЫлечко, - ответил Василий. - От слова "крыло"

А кто-то знакомый из толстовского далека сказал:

Василий Князь, чем дольше смотрел на милую девушку, тем заметнее приободрялся, светлел глазами и лицом, чувствуя себя всё увереннее в своём выборе и увереннее.

И милая, светлая девушка улыбалась ему.

- Какое красивое название села! - сказала девушка-официантка. - Крылатое! Там, наверное, живет много птиц?

- Наверное. Но я знаю только одну.

- Ждёт?

- Надеюсь.

- Сомневаетесь?

- Ждёт.

- Счастливая! А я бы вас ждала без всяких сомнений. Хоть всю жизнь, - искренне призналась девушка.

- Правда? – не поверил Василий.

- Правда-правда! Хотите, докажу?

Их улыбчивую беседу нежданно прервал раскатистый смех за спиною Василия.

Там сидел Человек, нашедший недавно в троллейбусе чей-то кошелёк с двумя тысячами долларов.

- Чёрт, чёрт, чёрт! - гудел он, вставая и безнадёжно и в тоже время как-то весело шаря по своим карманам. - Кто-то у меня всё же спёр этот заколдованный кошелёк с долларами! А я так старался отдать их владельцу!

И было непонятно, радуется он этому факту или печалится...

По осенней земле мчался пассажирский поезд.

Кричали в небе журавли.

С неба падали жёлтые листья.

От автора:

Тебе не приснится и не причудится -

Жёлтые листья бродят по улице.

Жёлтые-жёлтые, не распознанные,

Где-то кленовые, в чём-то берёзовые,

Очень похожи на рваные письма:

«Милая!..», «Милый мой!...»

Листья, листья...