Переходим к произведениям политического содержания. Цензура беспощадно кромсает творения Пушкина в видах защиты порядка и религии. А пушкинское творчество пропитано народными мотивами и ... геополитическими размышлениями.
I
1)
ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ
Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной;
Что нужно Лондону, то рано для Москвы.
У нас писатели я знаю каковы;
Их мыслей не теснит цензурная расправа,
И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренно я признаюсь тебе,
10 Нередко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи
То прозу глупую, то глупые стихи.
Российских авторов нелегкое встревожит:
Кто английский роман с французского преложит,
Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
Другой трагедию напишет нам шутя —
До них нам дела нет; а ты читай, бесися,
20 Зевай, сто раз засни — а после подпишися.
Так, цензор мученик; порой захочет он
Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,
Державин, Карамзин манят его желанье,
А должен посвятить бесплодное вниманье
На бредни новые какого-то враля,
Которому досуг петь рощи да поля,
Да, связь утратя в них, ищи ее с начала
Или вымарывай из тощего журнала
Насмешки грубые и площадную брань,
30 Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
Но мнений не теснит и разум терпит он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных уставов;
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на себя,
Полезной истине пути не заграждает,
40 Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?
Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами.
Не понимая нас, мараешь и дерешь;
Ты черным белое по прихоти зовешь:
Сатиру пасквилем, поэзию развратом,
Глас правды мятежом, Куницына Маратом.
Решил, а там поди хоть на тебя проси.
50 Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси
Благодаря тебя не видим книг доселе?
И если говорить задумают о деле,
То, славу русскую и здравый ум любя,
Сам государь велит печатать без тебя.
Остались нам стихи: поэмы, триолеты,
Баллады, басенки, элегии, куплеты,
Досугов и любви невинные мечты,
Воображения минутные цветы.
О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,
60 Не проклинал твоей губительной секиры?
Докучным эвнухом ты бродишь между муз.
Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,
Ни слог певца пиров, столь чистый, благородный, —
Ничто не трогает души твоей холодной.
На все кидаешь ты косой, неверный взгляд.
Подозревая все, во всем ты видишь яд.
Оставь, пожалуй, труд, нимало не похвальный:
Парнас не монастырь и не гарем печальный,
И право, никогда искусный коновал
70 Излишней пылкости Пегаса не лишал.
Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы
Осмеивать закон, правительство иль нравы,
Тот не подвергнется взысканью твоему,
Тот не знаком тебе — мы знаем почему;
И рукопись его, не погибая в Лете,
Без подписи твоей разгуливает в свете.
Барков шутливых од тебе не посылал,
Радищев, рабства враг, цензуры избежал,
И Пушкина стихи в печати не бывали;
80 Что нужды? их и так иные прочитали.
Но ты свое несешь, и в наш премудрый век
Едва ли Шаликов не вредный человек.
Зачем себя и нас терзаешь без причины?
Скажи, читал ли ты «Наказ» Екатерины?
Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем
Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.
В глазах монархини сатирик превосходный
Невежество казнил в комедии народной,
Хоть в узкой голове придворного глупца
90 Кутейкин и Христос два равные лица.
Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры
Их горделивые разоблачал кумиры;
Хемницер истину с улыбкой говорил,
Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,
Киприду иногда являл без покрывала —
И никому из них цензура не мешала.
Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дни
С тобой не так легко б разделались они?
Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:
100 Дней Александровых прекрасное начало.
Проведай, что в те дни произвела печать.
На поприще ума нельзя нам отступать.
Старинной глупости мы праведно стыдимся.
Ужели к тем годам мы снова обратимся,
Когда никто не смел отечество назвать
И в рабстве ползали и люди и печать?
Нет, нет! оно прошло, губительное время,
Когда невежества несла Россия бремя.
Где славный Карамзин снискал себе венец,
110 Там цензором уже не может быть глупец...
Исправься ж: будь умней и примирися с нами.
«Все правда, — скажешь ты, — не стану спорить с вами;
Но можно ль цензору по совести судить?
Я должен то того, то этого щадить.
Конечно, вам смешно — а я нередко плачу,
Читаю да крещусь, мараю наудачу;
На все есть мода, вкус; бывало, например,
У нас в большой чести Бейтам, Руссо, Вольтер,
А нынче и Милот попался в наши сети;
120 Я бедный человек; к тому ж жена и дети...».
Жена и дети, друг, поверь, большое зло:
От них все скверное у нас произошло.
Но делать нечего; так если невозможно
Тебе скорей домой убраться осторожно
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.
с. 79-81
2)
Примечания.
По-видимому, создание стихотворения связано с историей цензурования поэмы «Кавказский пленник». В конце июня 1822 г. Н. И. Гнедич, издатель поэмы, сообщил Пушкину о претензиях петербургской цензуры, степень цензурного вмешательства Пушкин смог оценить в конце сентября, получив в Кишиневе от Гнедича отпечатанные экземпляры.
Михаил Леонтьевич Магницкий
Для русской литературы конца 1810-х—начала 1820-х гг. вопрос о цензуре был достаточно острым. Начатые правительством преобразования в сфере общественного воспитания повлекли за собой ощутимое усиление цензурного гнета. Принципы нового учреждения цензуры сформулировал М. Л. Магницкий, один из главных идеологов этих преобразований, в 1819—1820 гг. «реформировавший» на основе благочестия и верноподданничества Казанский университет, а в 1821 г. ставший одним из инициаторов обвинения ряда профессоров Петербургского университета во «вредном» преподавании естественного права, статистики, всеобщей истории, философии: «Благоразумная цензура, соединенная с утверждением народного воспитания на вере, есть единый оплот бездне, затопляющей Европу неверием и развратом» (речь Магницкого на заседании Ученого комитета при Главном правлении училищ цит. по: Сухомлинов М. И. Материалы для истории образования в России в царствование императора Александра I II Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. T. 1. С. 186). В 1820—1823 гг. Магницкий занимался проектом нового цензурного устава и секретной инструкции цензурным комитетам, по которым запрещению подлежала даже «большая часть переводимых романов и сладострастных стихотворений, кои начинают наводнять литературу» (Там же. С. 474). И хотя формально вплоть до 1826 г. продолжал действовать либеральный цензурный устав 1804 г., составленный академиками Н. И. Фуссом и Н. Я. Озерецковским, реальная цензурная практика сильно расходилась с ним. Совершенному забвению был предан один из важнейших параграфов (§21) цензурного устава 1804 г., предписывавший цензору «удаляться всякого пристрастного толкования сочинений» и трактовать сомнительные места «выгоднейшим для сочинителя образом» (Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. СПб., 1862. С. 89). Самому широкому цензурному произволу открывали путь разные интерпретации § 2, где рекомендавалось «удалять» сочинения, не способствующие «истинному просвещению ума и образованию нравов», и § 18, запрещающего оскорблять «личную честь гражданина, благопристойность и нравственность» (Там же. С. 85, 89). Характерными представителями цензурного режима последних лет царствования Александра I были цензоры Санкт-Петербургского цензурного комитета А. С. Бируков и А. И. Красовский, имена которых употреблялись как нарицательные для обозначения трусливого и глупого цензора. К этому времени относятся анекдотические запрещения эпитетов «небесный» и «ангельский» применительно к женской красоте или улыбке, «соблазнительных» выражений, описаний и проч. В записке «О народном воспитании» (1826) Пушкин называл цензуру начала 1820-х гг. «самой своенравной» (Акад. Т. 11. С. 43). Еще более определенное суждение содержит черновик его деловой записки июля—августа 1830 г., предназначенной для А. X. Бенкендорфа: «Литераторы во время царствования покойного императора были оставлены на произвол цензуре своенравной и притеснительной — редкое сочинение доходило до печати» (Там же. Т. 14. С. 253). Почти то же самое повторено в черновике письма к Д. В. Давыдову августа 1836 г., где Пушкин вспоминает «последнее пятилетие царств (ования) покойн(ого) имп(ератора), когда вся литература сделалась рукописною благодаря Красовскому и Бирукову» (Там же. Т. 16. С. 260). Возмущенные голоса раздавались даже из кругов, далеких от всякого либерализма. А. С. Шишков в поданной Александру I в феврале 1822 г. записке по делу о петербургских профессорах резко высказывался в адрес действующей в России цензуры, подчеркивая, что «цензура должна быть ни слабая, ни строгая; но к сему надо еще присовокупить: и разумеющая силу языка; ибо без сего она будет препятствовать усилиям просвещения» (цит. по: Сухомлинов М. И. Материалы для истории образования в России... С. 389). Проблемы цензуры несомненно обсуждались в пушкинском петербургском окружении, в первую очередь в кружке Николая Ивановича Тургенева (1789—1871), убежденного сторонника свободы книгопечатания. Вернувшись в октябре 1816 г. из Европы, Тургенев 2 января 1817 г. присутствовал на годовом торжественном собрании Публичной библиотеки, где читалось «Обозрение русской литературы 1815 и 1816 годов» Н. И. Греча (напечатано: СО. 1817. Ч. 34, № 1. С. 3—22; № 2. С. 55—67). Рассказывая о собрании в письме к брату Сергею 4 января 1817 г., Тургенев не мог сдержать негодования по поводу услышанного: «Все прочее слушал я спокойно, хотя и с сожалением. Но это обозрение раздасадовало меня. Соч(инитель) говорит между прочим, что в других странах (!) просвещение не может распространяться, ибо там нет терпимости (какой вздор!), а что у нас она есть; что узаконения о цензуре у нас основывают какую-то благоразумную свободу и почитаются шедевром по всей Европе!!! Вот что должно здесь спокойно слушать!» (Декабрист Тургенев. С. 208). Возражение Гречу Тургенев сделал темой своей вступительной «арзамасской» речи 24 февраля 1817 г.: «От терпимости вероисповеданий „Сын отечества” перешел к терпимости книгопечатания, и первое слово, невольно вылившееся из пера его, было — цензура. (...) Таким образом, говоря о свободе книгопечатания и вместе с сим превознося цензуру, ,,С(ын) от(ечест)ва” выводит следствием существование благоразумной свободы.
Я невольно вспомнил о том, как не только у нас, но и во всей Европе приятными наименованиями стараются покрывать наготу деспотизма и порока. Давно уже прямодушные люди не верят словам, сопровождаемым эпитетом благоразумия, и под благоразумным человеком разумеют эгоиста, под благоразумным поведением — тонкое, часто подлое, поведение, под благоразумием цензуры — благоразумие полиции» («Арзамас» 1994. Кн. 1. С. 391).
Александр Степанович Бируков
Пушкин прямо столкнулся с «своенравной» петербургской цензурой летом 1822 г. при издании поэмы «Кавказский пленник». Цензуровал поэму Александр Степанович Бируков (1772—1844), статский советник, начальник отделения Департамента народного просвещения, 2 апреля 1821 г. назначенный цензором Санкт-Петербургского цензурного комитета и исполнявший эту должность до 2 октября 1826 г. (СПбВед. 1821. № 44, 3 апр.; OA. Т. 2. С. 521; Дневник Пушкина. 1833—1835 / Подред. Б. Л. Модзалевского. М.; Пг., 1923. С. 247—248). Еще до официальной подачи рукописи поэмы в цензуру В. А. Жуковский и Н. И. Гнедич, видимо, по предварительному согласованию с цензором, подвергли существенной переработке текст «Посвящения». О других цензурных придирках Гнедич известил Пушкина, получив рукопись из цензуры 12 июня 1822 г. Бируков, в частности, потребовал замены выражений «небесный пламень», «долгий поцелуй» и стихов «Его томительную негу / Вкусила тут она вполне», «Не много сладостных ночей / Судьба на долю ей послала». «Но какова наша цензура? — иронически писал Пушкин Гнедичу 27 июня 1822 г. в ответном письме, посылая некоторые исправления к тексту поэмы, — признаюсь, никак не ожидал от нее таких больших успехов в эстетике. Ее критика приносит честь ее вкусу. Принужден с нею согласиться во всем: Небесный пламень слишком обыкновенно; долгий поцелуй поставлено слишком на выдержку (trop hasardé). Его томительную негу / вкусила тут она вполне — дурно, очень дурно...» (Акад. Т. 13. С. 39). Получив от Гнедича отпечатанные экземпляры поэмы, Пушкин 27 сентября 1822 г. благодарил его и писал: «Перемены, требуемые цензурою, послужили в пользу моего; признаюсь, что я думал увидеть знаки роковых ее когтей в других местах и беспокоился...» (Там же. С. 48; о цензуровании «Кавказского пленника» см. также: Пушкин. Поэмы и повести 2007. С. 169—173 2-я паг., коммент. О. А. Проскурина). Беспокойство Пушкина было тем основательнее, что летом 1822 г. тот же А. С. Бируков, цензуровавший первый выпуск альманаха А. А. Бестужева и К. Ф. Рылеева «Полярная звезда», запретил к печати пушкинские элегические отрывки (речь, по всей вероятности, шла о «Нереиде» и элегии «Редеет облаков летучая гряда...», см. примеч. ко второму стихотворению — наст, т., с. 536). «Кланяйтесь от меня цензуре, старинной моей приятельнице; кажется, голубушка еще поумнела, — писал Пушкин Бестужеву 21 июня 1822 г., посылая в альманах еще стихи для публикации, в частности послание «Овидию». — Не понимаю, что могло встревожить ее целомудренность в моих элегических отрывках — однако должно нам настоять из одного честолюбия — отдаю их в полное ваше распоряжение. Предвижу препятствия в напечатании стихов к Овидию, но старушку можно и должно обмануть, ибо она очень глупа — по-видимому, ее настращали моим именем; не называйте меня, а поднесите ей мои стихи под именем кого вам угодно...» (Акад. Т. 13. С. 38—39; из посланных Пушкиным Бестужеву произведений Бируковым было запрещено стихотворение «Друзьям» («Вчера был день разлуки шумной...»), см. примеч. к нему — наст, т., с. 700—701; послание же «Овидию» появилось в печати без имени Пушкина, подписано: «**»). С Бируковым связан и самый громкий цензурный скандал 1822 г. — запрещение баллады Жуковского «Замок Смальгольм» как сочинения, не содержащего ничего полезного и нравственного. Возмущенный Жуковский апеллировал лично к министру духовных дел и народного просвещения князю А. Н. Голицыну. В двух письмах к министру, 12 и 17 августа 1822 г., поэт просил защитить его от произвола цензуры и подробно пояснял несостоятельность цензурных претензий. 1 сентября Голицын потребовал объяснений от Цензурного комитета. Завязалась долгая тяжба, получившая достаточно широкую огласку (см. подробнее: Сухомлинов М. И. Материалы для истории образования в России... С. 436—447; PC. 1900. № 4. С. 71—89; Жуковский В. А. Стихотворения. Л., 1939. T. 1. С. 403—406, коммент. Ц. Вольпе). «Жуковский теперь в состязании с цейсурою за свою последнюю балладу», — писал H. М. Карамзин И. И. Дмитриеву 7 сентября 1822 г. (Письма H. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 336).
Выпад против цензуры содержался в статье П. А. Вяземского о «Кавказском пленнике», вышедшей в декабре 1822 г.: «Спешу пояснить строгим толкователям, что и слово любить приемлется здесь в чистом, нравственном и строгом значении своем. Кстати о строгих толкователях, или, правильнее, перетолкователях, заметим, что, может быть, они поморщатся и от нового произведения поэта пылкого и кипящего жизнию. Пускай их мертвая оледенелость не уживается с горячностию дарования во цвете юности и силы, но мы, с своей стороны, уговаривать будем поэта следовать независимым вдохновениям своей поэтической Эгерии — в полном уверении, что бдительная цензура, которой нельзя упрекнуть у нас в потворстве, умеет и без помощи посторонней удерживать писателей в пределах позволенного. — Впрочем, увещевание наше излишне: как истинной чести двуличною быть нельзя, так и дарование возвышенное двуязычным быть не может. В непреклонной и благородной независимости оно умело бы предпочесть молчание языку заказному, выражению обоюдному и холодному мнений неубедительных, ибо источник их не есть внутреннее убеждение» (СО. 1822. Ч. 82, № 49. С. 123—124; П. в критике, I. С. 127). Пушкин благодарил Вяземского за отзыв о поэме и писал ему 6 февраля 1823 г.: «Благодарю за щелчок цензуре, но она и не этого стоит: стыдно, что благороднейший класс народа, класс мыслящий как бы то ни было, подвержен самовольной расправе трусливого дурака. Мы смеемся, а кажется лучше бы дельно приняться за Бируковых; пора дать вес своему мнению и заставить правительство уважать нашим голосом — презрение к русским писателям нестерпимо; подумай об этом на досуге, да соединимся — дайте нам цензуру строгую, согласен, но не бессмысленную — читал ли ты мое послание Бирукову? если нет, вытребуй его от брата или от Гнедича...» (Акад. Т. 13. С. 57).
Никаких прямых свидетельств об отношении Пушкина в петербургские и кишиневские годы к самому институту цензуры, однако, нет. Как полагал, Б. В. Томашевский, мнение Пушкина о цензуре складывалось под влиянием пропаганды Бенжамена Констана (Constant de Rebecque; 1767—1830) и сводилось к полному неприятию цензуры (Томашевский Б. В. Из пушкинских рукописей. С. 284). Таким образом, оно должно было быть близко взглядам Н. И. Тургенева, М. Ф. Орлова и других представителей пушкинского декабристского окружения, внимательно следивших в эти годы за публицистикой Констана. Говоря о влиянии Констана, Томашевский прежде всего имеет в виду главу о свободе печати в его комментариях к наполеоновской конституции Ста дней «Principes de politique, applicables à tous les gouvernements représentatifs» (Paris, 1815). Прямое свидетельство о знакомстве Пушкина с этим сочинением относится, впрочем, к существенно более позднему времени: в «Путешествии из Москвы в Петербург» (1834—1835) Пушкин вольно пересказывает одно из рассуждений Констана, являвшееся в свою очередь автоцитатой из более раннего его сочинения «Размышления о конституциях и гарантиях» («Réflexions sur les constitutions et les garanties; publiées le 24 mai 1814, avec une esquisse de constitution») (см.: Акад. T. 11. C. 236, 264, 473; Томашевский Б. B. Французские дела 1830—1831 гг. в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово // Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово. 1827—1832. Л., 1927. С. 351 (Труды Пушкинского Дома. Вып. 46); Томашевский Б. В. Из пушкинских рукописей. С. 316—317). Здесь, однако, Пушкин возражает Констану и признает необходимость в государстве института цензуры, выступая сторонником умеренного ограничения свободы печати.
В письме к Вяземскому Пушкин называет свое стихотворение «посланием Бирукову», тем не менее оно не является ни личным памфлетом на Бирукова, ни даже, как кажется, выступлением против института цензуры как такового: в нем говорится лишь о существующей цензурной практике и деятельности трусливых, невежественных цензоров.
С т. 5. Что нужно Лондону, то рано для Москвы. — Пушкин следует общему представлению об Англии как стране, в максимальной степени обладающей свободой книгопечатания. Ср., например, в статье П. А. Корсакова «Краткая история свободы тиснения во Франции»: «Где же та неограниченная свобода тиснения, которою Франция столько думает величаться?.. Может быть, она существует в одной только Англии; может быть, одна только конституция сего государства совместна с нею; одному смешенному правлению или чистой демократии прилична неограниченная свобода книгопечатания: другого рода правительствам она вряд ли свойственна» (СН. 1817. Ч. 2, № 18. С. 145—146). «Классической страной» в отношении свободы печати называет Англию и Бенжамен Констан (Constan В. Principes de politique, applicables à tous les gouvernements représentatifs. P. 248). В Англии предварительной цензуры не существовало с 1694 г., а с 1794 г. все «преступления печати» находились в компетенции суда присяжных.
С т. 11 — 12 и след. Людской бессмыслицы присяжный толкователь, Хвостова, Буниной единственный читатель... — Устойчивый комплекс «арзамасских» литературных мотивов — насмешки над стихами графа Дмитрия Ивановича Хвостова (1757—1835) и Анны Петровны Буниной (1774—1829), над присяжными одописцами и т. д. См., например, у Пушкина в «Тени Фон-Визина» (ст. 92—156, 182—185) (наст, изд., т. 1, с. 136—138). Ср. также во вступительной «арзамасской» речи М. Ф. Орлова (22 апреля 1817 г.): «Я прощаю великодушно Хв(остову) оба издания его басен, ибо сам не ведает, что делает, но никогда не прощу ни тем, кто раскупили первое издание, ни тому, кто напечатал второе. (...)
Я опасаюсь, чтоб угрюмое воображение Шекспира Шихма(това) не имело для публики дурных последствий, то есть сочинения какой-нибудь новой трагедии. — Я полагаю, что меланхолическая нежность пастушки Буниной одна может усыпить пылкость российского Ротру. — Я советую им вступить в законный брак и определяю старца Мешкова их посаженным отцом. (...) Я исповедую, что не будет у нас словесности до тех пор, пока цензура не примирится с здравым рассудком и не перестанет вооружаться против географических лексиконов и обверточных бумаг» («Арзамас» 1994. Кн. 1. С. 407).
С т. 31 и след. Но цензор гражданин и сан его священный... — Ср. в главе о цензуре в черновой редакции «Путешествия из Москвы в Петербург»: «Цензор есть важное лицо в гос(ударстве), сан его имеет нечто священное. Место сие должен занимать гражданин честный и нравственный, известный уже своим умом и познаниями (...). Рассмотрев книгу и дав оной права гражд(анства), он уже за нее отвечает...» (Акад. T. 11. С. 237).
С т. 43 — 44. А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами? Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами... — Парафраза из оды Державина «Вельможа» (1794):
Осел останется ослом,
Хотя осыпь его звездами;
Где должно действовать умом,
Он только хлопает ушами.
(Державин Г. Р. Соч. С объяснит, примем. Я. Грота. СПб., 1864. T. 1. С. 626)
В читательском восприятии стих ассоциировался с державинской одой; ср. характерную описку в копиях Заб|, ДоЛ| и Дол2: «Где должно умствовать, ты хлопаешь ушами» (см. раздел «Другие редакции и варианты» — наст, т., с. 317); то же в копиях в тетради из архива И. С. Гагарина (см.: Revue des études slaves. Paris, 1987. T. 59. Fase. 1—2. P. 353) и в альбоме П. Яснопольского в РГБ (см.: Трофимов И. Т. Неизвестный вариант стихотворения А. С. Пушкина «Послание цензору». С. 167).
С т. 45. Не понимая нас, мараешь и дерешь... — Возможно, реминисценция из «Путешествия из Петербурга в Москву» (1789) А. Н. Радищева, ср.: «Обыкновенные правила ценсуры суть: почеркивать, марать, не дозволять, драть, жечь все то, что противно естественной религии и откровению, все то, что противно правлению...» и т. д. (Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Вольность. СПб., 1992. С. 81 (Сер. «Литературные памятники»)).
С т. 4 8. ...Куницына Маратом. — Александр Петрович Куницын (1783—1840) — выпускник Петербургского педагогического института и Геттингенского университета, адъюнкт-профессор нравственных и политических наук в Лицее в 1811—1820 гг., в 1817—1821 гг. параллельно преподавал в Главном педагогическом институте (с 1819 г. — Петербургский университет). В период университетских преобразований, проводившихся Магницким и Руничем, его книга «Право естественное» (СПб., 1818—1820. Ч. 1—2) была запрещена, ее экземпляры изъяты и уничтожены. Выступая в ученом комитете при Главном правлении училищ с требованием о запрещении книги Куницына Рунич объявил ее разрушительной в отношении веры: «...Сличив последствия сего философизма во Франции с наукою, изложенною Куницыным, увидим только раскрытие ее и приложение к гражданскому порядку. Марат был ни что иное, как искренний и практический последователь сей науки» (цит. по: Сухомлинов М. И. Материалы для истории образования в России... С. 205). Запрещению подверглась не только книга Куницына, но и само преподавание естественного права. В своем «Мнении о науке естественного права» Магницкий вслед за Руничем рассматривал его как науку, «которая сделалась умозрительною и полною системою всего того, что мы видели в революции французской на самом деле» (РА. 1864. Кн. 1. Стб. 322). Хотя никакие материалы процесса Куницына в печати не появлялись, он был хорошо известен. «Мнение» Магницкого было включено в рукописный сборник общественно-политических сочинений, составленный в основной своей части в 1821—1823 гг. кишиневским приятелем Пушкина H. С. Алексеевым (ПД, ф. 244, оп. 8, № 24; о сборнике Алексеева см.: Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы. М., 1979 С. 108—131; то же: Эйдельман Н. Я. Статьи о Пушкине. М., 2000. С. 89—92).
С т. 53 — 5 4. То, славу русскую и здравый ум любя, Сам государь велит печатать без тебя. — Книги, печатавшиеся «по высочайшему повелению», цензурой не рассматривались. Так печаталась «История государства Российского» Карамзина, встретившая поначалу цензурные затруднения. 28 октября 1816 г. А. И. Тургенев сообщал Жуковскому в Дерпт: «Карамзин имел неудовольствия по военной типографии, ибо начальник ее варвар и, как говорит брат Николай, — хам. Но князь (А. Н. Голицын) доложил государю и освободил „Историю” от ценсуры» (ПД, ф. 309, № 47136, л. 51). См. также: Чистова И. С. О публикации «Истории государства Российского» H. М. Карамзина // НЛО. 1997. № 27. С. 106—111.
С т . 63. Ни слог певца пиров, столь чистый, благородный... — Речь идет о Е. А. Баратынском, авторе поэмы «Пиры» (1820; опубл.: Соревн. 1821. Ч. 13, № 3). О непонимании этого стиха читателями свидетельствует его устойчивое искажение в копиях: «Ни слог певца, порыв столь чистый, благородный».
Ст . 72. Осмеивать закон, правительство иль нравы... — § 15 цензурного устава предписывал цензору при рассмотрении сочинений наблюдать, «чтобы ничего не было в оных противного закону Божию, Правлению, нравственности и личной чести какого-либо гражданина» (Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. С. 88).
Ст . 7 7. Барков шутливых од тебе не посылал... — Имеются в виду порнографические оды, широко распространявшиеся в рукописных сборниках под именем поэта и переводчика Ивана Семеновича Баркова (1732—1768), на самом деле являвшегося автором лишь небольшой их части. Знакомство Пушкина с рукописной «барковианой» отразилось в «Монахе» (1813; Песнь первая, ст. 17—20) и «Городке» (1815; ст. 212—232).
С т . 7 8. Радищев, рабства враг, цензуры избежал... — Имеется в виду «Путешествие из Петербурга в Москву», напечатанное А. Н. Радищевым в 1790 г. в собственной типографии. Ср. высказывание Пушкина о Радищеве в главе «О цензуре» в «Путешествии из Москвы в Петербург»: «Расположась обедать в славном трактире Пожарского, я прочел статью под заглавием Торжок. В ней дело идет о свободе книгопечатания; любопытно видеть о сем предмете рассуждение человека, вполне разрешившего сам себе сию свободу, напечатав в собственной типографии книгу, в которой дерзость мыслей и выражений выходит изо всех пределов» (Акад. Т. И. С. 263).
С т . 79. И Пушкина стихи в печати не бывали... — Речь идет о поэме Василия Львовича Пушкина «Опасный сосед», широко распространявшейся в рукописях и литографически изданной П. Л. Штиллингом в Мюнхене в 1815 г. (см.: Степанов В. П. Заметки о В. Л. Пушкине. 2. Первое издание «Опасного соседа» // ПИМ. Л., 1983. T. 11. С. 262—266). В читательском восприятии этот стих, однако, нередко связывался не с Василием Львовичем, а с самим автором послания, на что указывает чтение ст. 80 в копиях (см. раздел «Другие редакции и варианты» — наст, т., с. 319).
С т. 82. Едва ли Шаликов не вредный человек. — Князь Петр Иванович Шаликов (1768 или 1769—1852), эпигон Карамзина, в произведениях которого был доведен до предела карамзинский культ чувствительности, что вызывало неизменную иронию, а также эпиграмматические и пародийные характеристики Шаликова, особенно в арзамасских кругах. В копии Бар к этому стиху сделано примечание: «По словам Соболевского, этот стих Пушкин любил повторять» (см.: Лет. ГЛМ. С. 520).
С т. 84. Скажи, читал ли ты «Наказ» Екатерины? — «Наказ» — изложение общих принципов государственного устройства, написанное Екатериной II в руководство созванной ею комиссии по составлению проекта уложения законов и выдержанное в духе французской просветительской философии. Вопросам свободы слова и печати посвящены статьи 480—484 «Наказа». В ст. 484 говорится: «Запрещаются в самодержавных государствах сочинения очень язвительные: но оные делаются предлогом подлежащим градскому чиноправлению, а не преступлением; и весьма беречься надобно изыскания о сем далече распространять, представляя себе ту опасность, что умы почувствуют притеснение и угнетение: а сие ничего иного не произведет, как невежество, опровергнет дарования разума человеческого и охоту писать отнимет» (Наказ Ея Императорского Величества Екатерины Вторыя Самодержицы Всероссийския, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения, с принадлежащими к тому приложениями. СПб., 1820. С. 233).
С т. 87 — 90. В глазах монархини сатирик превосходный ~ Кутейкин и Христос два равные лица. — Имеется в виду комедия Д. И. Фонвизина «Недоросль» (1781) и один из ее персонажей — недоучившийся семинарист Кутейкин.
С т. 94 — 95. Наперсник Душеньки двусмысленно шутил, Киприду иногда являл без покрывала... — Имеется в виду И. Ф. Богданович (1743—1803), автор шуточной поэмы «Душенька» (1778—1783) на сюжет о б Амуре и Психее.
С т. 100 и след. Дней Александровых прекрасное начало... — Резкий поворот к внутренней реакции под влиянием событий Французской революции в конце Екатерининского царствования повлек за собой ограничения в сфере книгопечатания. Частные типографии были упразднены еще при Екатерине указом от 16 сентября 1796 г. В царствование Павла I свобода печати была окончательно стеснена рядом последовательных запретительных мер. Иностранные книги подвергались строжайшей цензуре, устроенной прямо при портах, ввоз их был ограничен, а позднее, по указу от 18 апреля 1800 г., и вовсе запрещен (Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. С. 33, 46, 59). Начало царствования Александра I было ознаменовано рядом либеральных постановлений по свободе печати.
31 марта 1801 г. императорским указом отменено установленное Павлом I запрещение на ввоз книг из-за границы и распечатаны упраздненные в 1796 г. частные типографии; по указу 9 февраля 1802 г. уничтожены устроенные при Павле цензуры в городах и при портах, дозволено учреждать вольные типографии, книги в которых могли печататься с разрешения губернаторов (Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. С. 65, 72). В 1804 г. принят «Устав о цензуре», ограничивавшийся только изложением общих принципов и остававшийся самым либеральным по духу из всех действовавших впоследствии в России цензурных уставов. Устав 1804 г. воспринимался современниками как либеральное установление, возвращающее к традициям Екатерининского царствования и гарантирующее определенный уровень свободы печати. См., например, мнение П. А. Корсакова: «Если бы читатель спросил меня, что мне кажется пристойнейшим для России: неограниченная свобода печатания или совершенное стеснение мыслей, то я подумал бы о первой. Но если бы мне дали на выбор полную свободу тиснения или умеренную цензуру, основанную на правилах Великой Екатерины и Цензурном уставе Министерства просвещения, — то я, верно, остался бы при последней» (Корсаков П. А. Краткая история свободы тиснения во Франции UСН. 1817. Ч. 2, № 18. С. 146).
В неопубликованной французской статье начала 1823 г. «Замечания на книгу доктора Фора „Воспоминания о Севере”» («Observations sur l’ouvrage du Docteur Faure, intitulé „Les Souvenirs du Nord”»), предназначавшейся для парижского журнала «Revue Encyclopédique», Вяземский писал: «Первые годы нового царствования были ознаменованы самыми прекрасными начинаниями. Установления мудрые, реформы либеральные обещали большие успехи в развитии нашей образованности, народного просвещения и всех отраслей национального благосостояния. Положение о цензуре подало нам надежду, что если цензура вообще может быть мудрым установлением, у нас она будет именно такой. Вверенная профессорам университетским и членам других ученых обществ, людям образованным, которые по меньшей мере по своему положению являются друзьями просвещения и должны с пониманием относиться к своему занятию, она обеспечила бы права авторов. И куда привели нас эти прекрасные надежды? Цензура неприступная, ханжеская, отданная во власть наемных сеидов обскурантизма, призванных задушить любую мысль, любой признак жизни, полностью остановила ход нашей литературы. Книги, печатавшиеся при императоре Павле, были бы сегодня запрещены. Философия, изучение естественного права, науки политические преследуемы наравне с мифологией» (ПиС (Нов. серия). Вып. 5 (44). С. 61—62; оригинал по-фр.).
С т. 118 — 119. У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер, А нынче и Милот попался в наши сети... — Общее ужесточение внутренней политики в начале 1820-х гг. сказалось и на отношении к иностранной литературе, ввоз которой в Россию осуществлялся Комитетом цензуры иностранной при Министерстве внутренних дел. Почти четверть зарубежных изданий, поступивших на цензурный просмотр в 1820—1822 гг., была запрещена (см.: Оксман Ю. Г. Очерк истории цензуры зарубежных изданий в России в первой трети XIX века IIУчен. зап. Горьковского гос. ун-та им. Н. И. Лобачевского. Горький, 1965. Вып. 71. С. 341—365).
Характеризуя это усиление цензурного гнета, Пушкин ставит в один ряд сочинения Иеремии Бентама (Bentham; 1748—1832), английского юриста и социолога, теоретика политического либерализма, Жан-Жака Руссо (Rousseau; 1712—1778), автора «Общественного договора» («Du contrat sosial», 1762) и «Эмиля» («Emile, ou De l’éducation», 1762), запрещенного при Екатерине II в 1763 г. особым указом (см.: Кобеко Д. Ф. Екатерина II и Жан-Жак Руссо // ИВ. 1883. № 6. С. 611), Вольтера, поэма которого «Орлеанская девственница» («La Pucelle d’Orléans», 1762) также всегда находилась под цензурным запретом, и французского историка аббата Клода-Франсуа-Ксавье Милло (Millot; 1726—1785), учебные книги которого в России широко переводились и печатались. Однако последние тома французских переизданий «Начальных оснований английской истории» и «Начальных оснований французской истории» Милло (Eléments de l’Histoire d’Angleterre, depuis la conquête des Romains jusqu’à George II. Par l’abbé Millot. 7-me éd., rev., corr. et augm. (...) jusqu’à la paix de Tilsitt... Paris, 1813. T. 4; Eléments de l’Histoire de France, depuis Clovis jusqu’à Louis XV. Par l’abbé Millot, continués (...) jusqu’au jour du couronnement de Napoléon... 9-me éd. Paris, 1814. T. 4), где повествование было продолжено Ж.-Б.-К. Делилем де Салем (Delisle de Sales; 1739?—1816) и доведено до современности, действительно были запрещены для ввоза и распространения в России еще в 1816—1817 гг. (см.: Общий алфавитный список книгам на французском языке, запрещенным иностранною ценсурою... СПб., 1855. С. 243).
Ст. 126. Хоть умного себе возьми секретаря. — В басне И. А. Крылова «Оракул» (1807) говорится о судьях, «которые весьма умны бывали, пока у них был умный секретарь».
II
1)
УЗНИК
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно;
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
10 Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я!..»
с. 83
2)
Примечания.
Размер (четырехстопный амфибрахий с мужской клаузулой) сближает стихотворение с написанными ранее «Черной шалью» (1820) и «Молдав(ской песней)» («Нас было два брата — мы вместе росли...») (1821) (см. наст, т., с. И, 122 и примеч. к «Черной шали», с. 527). По мнению Б. В. Томашевского, объединяет все три произведения и то, что они «так или иначе связаны с темой преступления» (Томашевский. Пушкин, I. С. 449). Однако, сохраняя некоторую преемственность с «Молдав(ской песней)» и «Черной шалью», «Узник» демонстрирует существенные отличия. Мотив преступления здесь сильно редуцирован, сюжетность почти полностью утрачена, и выбранный стихотворный размер теряет изначально присущий ему «балладный» семантический ореол (см.: Проскурин 1999. С. 103). Тематически и образно стихотворение ориентировано на народную поэзию. В параллелизме поэтических образов скрыто метафорическое уподобление узника в темнице птице в неволе, молодца-сокола, вырывающегося из неволи, — птице, вылетающей из клетки.
В тексте пушкинского стихотворения неявно присутствует ряд традиционных формул народной поэзии: формулы желания («если б я был птицей, полетел бы»); горестного раздумья, грусти (глядение в окно, см. в разделе «Другие редакции и варианты» первоначальный вариант белового автографа: «Гляжу я в окошко темницы сырой» — наст, т., с. 324). См., например: Великорусские народные песни / Изд. проф. А. И. Соболевским. СПб., 1900. Т. 6. № 229, 230, 232, 338, 429, 439, 472, 474—476, 479—481, 485—492, 494, 499—508, 511, 525, 532, 533.
Истоки темы узника в пушкинских кишиневских произведениях («Узник», «Братья разбойники») можно видеть в поэме Байрона «Шильонский узник» («The Prisoner of Chillon», 1816), известной Пушкину по французскому прозаическому переводу в издании А. Пишо и Э. де Саля (см. о нем в примеч. к стихотворению «Погасло дневное светило...» — наст, т., с. 506). В поэме Байрона, в частности, есть эпизод, когда герой смотрит из окна своей темницы на парящего орла:
The eagle rode the rising blast,
Methought he never flew so fast
As then to me he seemed to fly;
And then new tears came in my eye,
And I feit troubled — and would fain
I had not left my recent chain...
(Орел взмывал все выше, и думал я, что нет ничего более быстрого, чем казался мне его полет; и новые слезы затуманили мои глаза, и я почувствовал себя взволнованным — и рад был бы не расставаться со своей недавней цепью... — англ.) (The Works of Lord Byron. A new, revised and entlarged ed. / Ed. by E. H. Coleridge. London, 1905. Poetry. Vol. 4. P. 27). Во французском переводе: «L’aigle traversait le ciel, porté sur le souffle des vents. Son vol ne m’avait jamais paru si prompt et si libre. Alors, de nouveaux pleurs coulèrent de mes yeux, je laissai retomber ma tête sur ma poitrine, et j’aurais souhaité de n’avoir jamais abandonné mes chaînes» (Орел парил в небе, несомый ветром. Его полет никогда еще не казался мне столь быстрым и свободным. Тогда слезы вновь полились из моих глаз, я уронил голову на грудь и желал бы никогда не покидать своих цепей. — фр.) (Œuvres complètes de lord Byron, traduites de l’anglais par A. E. de Chastopalli. 2-me éd., rev., corr. et augm. de plusieurs poëmes. Paris, 1820. T. 2. P. 74). О преломлении этого эпизода поэмы Байрона в пушкинских «Братьях разбойниках» см.: Проскурин О. А. «Братья-разбойники» и «Шильонский узник»:
(Как и почему Пушкин сошелся с Жуковским) И Russian Literature and the West : A Tribute for David M. Bethea. Stanford, 2008. P. 140—141. У Пушкина происходит своеобразная трансформация байроновского образа: орел оказывается таким же невольником, как и узник. Из кишиневского дневника Пушкина (см.: Акад. Т. 12. С. 308) известно, что он посещал кишиневский острог. О том же свидетельствовал со слов Пушкина Н. И. Куликов, рассказавший, в частности, эпизод, когда «главный, первостатейный каторжник, всеми уважаемый» (может быть, упомянутый в пушкинском дневнике Тарас Кирилов) сообщает поэту о своем намерении бежать: «...клетка надломлена, настанет ночь, а мы ночные птицы и вольные!» — и осуществляет его в ту же ночь (Куликов Н. И. А. С. Пушкин и П. В. Нащокин : Очерки и воспоминания II PC 1881. № 8. С 613—614).
В 1832 г. А. А. Алябьев написал на текст пушкинского стихотворения романс для голоса и фортепиано. Всего на тему «Узника» создано около 40 музыкальных произведений: романсы и песни, хоровые произведения, инструментальные и симфонические сочинения (см.: Винокур Н. Г., Каган Р . А. Пушкин в музыке. М., 1974. С.147—149; Stöckl Е. Puskin und die Musik. Leipzig, 1974. S. 330—332).
Фольклорная основа стихотворения, его образная и тематическая близость к народным разбойничьим и тюремным песням и балладам предопределили широчайшее распространение его в народе. С 70-х гг. XIX в. стихотворение неоднократно перепечатывается в массовых сборниках и песенниках. Народные редакции «Узника» известны с 1885 г. (первая публикация текста: Донские казачьи песни / Собрал и издал А. Пивоваров. Новочеркасск, 1885. С. 5—6). Из всех стихотворений Пушкина «Узник» имеет наибольшее число народных вариантов (перечень публикаций устных переделок «Узника» см.: Мельи, М. Я. Поэзия А. С. Пушкина 1825—1917 гг. в русском фольклоре : Библиогр. указ. : (По материалам Пушкинского Дома). СПб., 2000. С. 174—183). Все это протяжные лирические песни и баллады; в зависимости от среды бытования они разнятся тематически: разбойничьи, казачьи, солдатские, матросские, тюремные (к ним примыкают песни каторги и ссылки). Среди политзаключенных и политкаторжан царской России бытовали и народные редакции стихотворения в виде песен, в которых оно приобретало ярко выраженный революционный характер, и авторские переделки в духе революционного романтизма (например, стихотворение И. И. Ионова «В плену»; см.: Назарова В. Г. Поэзия политической каторги и ссылки Сибири : По страницам журнала «Каторга и ссылка» //Советская литература и фольклор Бурятии. Улан-Удэ, 1962. Вып. 2. С. 198—199). Украинские варианты сходны с русскими, часто возникали на их основе и бытовали в той же среде (см.: Охрименко П. П. А. С. Пушкин и украинское народно-песенное творчество II Науч. доклады высшей школы. Филолог, науки. 1976. № 2. С. 31—38; см. также о молдавских вариантах: Сидельников В. М. Народные редакции пушкинского «Узника» ИПисатель и жизнь : Сб. историко-литературных, теоретических и критических статей. М., 1967. Вып. 6. С. 130—131). Изучение фольклорных вариантов «Узника» показывает, что в настоящее время в народной среде происходит не фольклоризация пушкинского произведения, а контаминация на его сюжетной основе мотивов традиционных лирических песен и баллад.
III
1)
<ЗАМЕТКИ ПО РУССКОЙ ИСТОРИИ XVIII ВЕКА.>
...
Он (Потёмкин) разделил с Екатериною часть воинской ее славы, ибо ему обязаны мы Черным морем и блестящими, хоть и бесплодными победами в северной Турции.*
...
_____________________
* Бесплодными, ибо Дунай должен быть настоящею границею между Турциею и Россией. Зачем Екатерина не совершила сего важного плана в начале фр.<анцузской> рев.<олюции>, когда Европа не могла обратить деятельного внимания на воинские наши предприятия, а изнуренная Турция нам упорствовать? Это избавило бы нас от будущих хлопот.
15
3)
Тут приходит на ум старинная формула:
Величие Рима заменяет римлянам бессмертие.
______________________________________
Продолжение следует.
Пушкин и духовность. 1813-1820 - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1821. "Кавказский пленник" - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1821 (1) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1821 (2) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1821 (3) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1821 (4) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1821 (5) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. "Гавриилиада" - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. "Гавриилиада" (2) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. "Гавриилиада" (3) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1822 (1) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1822 (2) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1822 (3) „Царь Никита и сорок его дочерей” - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Оценили 4 человека
7 кармы