О любви человеческой и раболепской

У Тициана есть картина «Любовь земная и небесная», а я вам нарисую картину любви нормальной и извращённой. И пусть она будет не такая возвышенная, но зато куда более реальная и насущная. Располагайтесь, внимайте.

Что есть любовь – это импульс самопожертвования. Стремление отдавать себя кому-то или чему-то. Своё время, свои силы, свои соки. Отдать не жалея, бескорыстно и абсолютно добровольно. Полностью осознавая суть процесса и получая от этого удовлетворение.

Любовь бывает к делу, которое надо довести до конца, к процессу, которому постоянно хочется предаваться, к человеку (или другому живому существу), и к самому себе у некоторых тоже бывает. И чем больше её бывает к себе, тем меньше её остаётся к другим, со всем вытекающим к ним отношении. А к другим любовь бывает между мужчиной и женщиной, между родителями и детьми, а ещё между народами и их вождями.

Любовь между людьми бывает односторонняя, бывает взаимная. Взаимная любовь может быть симметричной и асимметричной: первая бывает только между людьми, вторая только между хозяином и рабом. Отличие только в одном: в первом случае уважение между людьми обоюдостороннее; во втором только в одну сторону (всегда снизу-вверх). Любовь с уважением взамен за отсутствие уважения является любовью раболепской.

Разница между человеческой и раболепской любовью условно можно выразить так. Если в цивилизованном обществе мужчина хочет добиться любви женщины, он дарит ей цветы, оказывает знаки внимания, и всячески доказывает ей, на сколь многие жертвы он готов ради неё пойти. Этим он пытается как-то пробудить в ней встречное чувство. Но самая главная жертва, на которую он должен быть готов ради неё, это уважение к её выбору, каким бы он не был. Потому, что, настоящей любви без уважения не бывает, и, если он по-настоящему её любит, он должен быть готов принять даже отказ.

Недостаточно ли он выложился, или просто оказался не в её вкусе, или ещё какая причина – если женщина скажет «нет», ухаживающий мужчина должен это принять. А если же он подходит к ней хоть с какими угодно подарками, но за этим стоит условие, что слова «нет» он не приемлет, реакция уважающей себя личности будет «Так ты не уважаешь мою свободу выбора? Тогда я тебя именно за это и не полюблю!». И если он ответит: «Тогда я тебя заставлю!», реакция будет «Тогда я тебя невзлюблю ещё сильнее!». И если дальше будет «Тогда буду причинять тебе страдания, и заставлять до тех пор, пока не умрёшь или не полюбишь!» то варианты будут либо «Тогда я умру в ненависти!», либо «Хорошо, я растопчу все свои принципы и стелюсь перед собой…». Но если первый вариант, то чем больше он будет прилагать усилий в этом направлении, тем больше будет мотиваций для противостояния.

Если домогающийся любви будет иметь власть силой навязывать свою волю на ход событий, и на восточный манер займётся укрощением женщины при помощи битья, то он либо забьёт её насмерть, либо сделает из неё рабыню. Рабыня будет любить своего хозяина (по-своему), и может даже ловить свой ловить кайф от его доминирования. Механизм явления прост: «Ты велик, я ничтожна. Чем больше подразумевается эта разница, тем больше значения имеет момент, когда ты мне соизволяешь уделить чуточку своего внимания. Я буду унижаться перед тобой, пресмыкаться, всячески увеличивая эту разницу, потому, что чем она больше, тем большее будет иметь значение момент, когда ты соизволишь до меня снизойти. Потому, что чем ты выше ты будешь надо мной, тем оно будет ценнее. О, господин мой, позволь сделать тебе приятно…» – «Отстань, надоедливая – нет у меня сейчас на тебя времени!» – «Как скажешь, мой господин, как я люблю твою строгость!».

Путь утверждения своего достоинства трудный, как влезание на гору; путь отказа от своего достоинства лёгкий, как скатывание вниз. Если мужчина будет на восточный манер укрощать женщину, он искушает её сменой пути с трудного на лёгкий.

Раболепская любовь для кого-то удобнее, чем полноценная. Потому, что любовь на равных требует напряжения. Потому, что настоящая любовь – это уважение, а уважение к партнёру не позволит уронить своё достоинство, чтобы не накормить его недостойным содержанием своей сущности. Любовь раболепская ничего этого не требует. Там можно наоборот, расслабляться и ловить кайф от полёта в свободном падении своего достоинства вниз. И хозяин это всё стерпит (потому, что это укрепляет его положение), и простит раба за это, и раб будет ему за это ему за это благодарен. И раб будет ценить его за то, что он не только строг, но и снисходителен. И таким образом, раб хозяина будет не только бояться, но и любить (в понимании иных рабов это может быть единственная любовь, которая только и может иметь место в отношениях).

Хозяин укрощённого раба тоже может по-своему любить. Мужчина может порабощённую женщину одевать в дорогие одежды, надевать на неё красивые украшения, дарить (возможно) дорогие подарки. Она же, красивая и цветущая, его больше возбуждает – больше удовлетворения от обладания ею. И отдельное удовлетворение ещё возможно от того, что, когда она ловит кайф от его доминирования, он чувствует себя богом, в то время, как, если бы он её, не смирившуюся, брал грубой силой, он был бы обыкновенным насильником. Поэтому раболепская любовь со стороны порабощаемых для агрессоров с утонённой натурой куда предпочтительнее не покорившейся ненависти.

Внешне многие атрибуты такой любви могут быть похожи на атрибуты любви полноценной. Разница только в стоящих за ними принципах, которые могут остаться за кадром для стороннего наблюдателя. Полноценно любящий заботится о любимом человеке, и хозяин заботится о рабе. Полноценно любящий дарит подарки любимому, и хозяин может что-то дарить. В отдельных фрагментах этой картины можно и не увидеть всей сути – она видна только тому, кто видит её полностью.

У раболепской любви есть моральная сторона вопроса, которая решает всё для тех, кто адекватно понимает ситуацию. Если человек просто порабощён, то его можно унижать, над ним можно издеваться, об него можно вытирать ноги и заставлять подчиняться, но в душе всё равно он будет ненавидеть своего поработителя. И он может подчиняться требованиям и выполнять все команды, но внутри себя он по-прежнему будет говорить своё «нет». И даже если его заставят целовать ноги своим хозяевам, и физически выполнять все действия, означающие почитание, то в душе он будет плеваться, внутренне отвергая те эмоции, принятие которых его заставляют изображать.

Внутреннее несогласие для порабощённого – это такой последний рубеж, который его чувство собственного достоинства оставляет не взятым противником, где он, не в силах сопротивляться чужой воле в реальности, сопротивляется её принятию в своём внутреннем мире. Если же человек поражается раболепской любовью, то эмоции будут искренни, и в его внутреннем мире не останется никаких барьеров, которые оставались бы не сломленными экспансией поработителя. Поэтому для всех настоящих тиранов, знающих вкус дела, целью является не создание положения, при котором все их бы просто боялись, а достижение состояния, при котором их искренне бы любили. Это логическое завершение пути их самоутверждения своего достоинства в ущерб достоинству окружающих. Сущность таких паразитов отличить нетрудно: для их рабов характерна заложенная программа мышления «Мы никто, хозяин – всё!». Ну или, как вариант «Мы очень много кто! И мы очень сильны! И мы вообще сильнее всех и лучше всех. Но только благодаря тому, что над нами есть Хозяин. С ним мы всё, без него мы никто. И если бы его не было, мы бы были никем, и ничего не могли, и нас вообще бы не было!». И они его могут любить, как любят дети родителей, как поклонники кумиров, и как мазохисты любят своих господ, не оставляя никакого места для морали, способной идти в утверждение их чувства собственного достоинства вопреки его политике восхваления своей личности. Поэтому в том, что народ любит тиранов при жизни и рыдает потом на их похоронах, для зрящего в корень нет ничего удивительного – это ничего не доказывает ему из того, что их защитники пытаются ему втереть. Это доказывает только, что у тех тиранов не осталось не взятых барьеров и их политика была доведена до её логического завершения. И в атрибутах этой любви в виде оваций и цветов разница может быть не заметна – она заметна только в принципе: одни лидеры никого идти за собой не заставляют, и добиваются того, чтобы люди пошли за ними добровольно, а другие принудительно диктуют условия, что если не хочешь любить вождя, то нет тебе места в этой жизни.

Утрата любимого человека вызывает страдания, как у полноценного человека, так и у раба, но только некоторые особенности поведения различаются. У человека идёт утрата куда более сильная, но у него и соответствующее чувство собственного достоинства, которое противостоит постигшему его удару. И если человеку не хватает сил сдержаться, он будет лить слёзы, и он может не устоять на ногах от горя, но каково бы не было его поведение, оно не разрушит уважения к нему у другого нормального человека, наблюдающего со стороны и понимающего суть дела. Потому, что в данном случае это будет говорить только о силе постигшего того человека удара, а вот в случае с рабом ситуация будет иная. Рабы тоже будут рыдать в случае утраты своих хозяев, они тоже могут (и будут) извиваться в страданиях, но значительность их утраты для нормального человека будет непонятна. И потому все их страдания будут восприниматься, как неспособность сдержаться, обусловленная не силой потери, а отсутствием внутреннего стержня, позволяющего держать удар и не сгибаться. Стержня, который выеден изнутри политикой их хозяина при жизни, содержание которого последний уносит с собой, оставляя от сущности своих жертв бесхребетную оболочку. Высосанной паразитической политикой, в которой нуль уважения к свободам и достоинству других людей, и гипертрофированное уважение к его культу. И потому в страданиях таких рабов по утрате таких личностей есть что-то отталкивающее для нормального человека, к чему не захочется приобщаться, а от чего хочется только сторониться и держаться подальше. И потому максимальное чувство, которое они способны вызвать своими страданиями, будет только жалость.

Жалость – это то, что остаётся от любви, когда из её удаляется всё уважение. Поэтому я всегда выступаю за то, чтобы быть чем-то большим, чем достойным просто жалости. Таково моё мнение, и я его никому не навязываю, ну а вы свой выбор делайте сами – я свободу выбора уважаю и мне этого достаточно.