Место действия — Болгария, Румыния, Россия.
Время действия — перед началом Первой мировой войны.
Действующие лица:
Христиан Раковский (1873—1941) — (имя при рождении — Крыстьо Станчев) болгарин по происхождению, крупный политический, государственный деятель, один из лидеров международного социалистического движения, видный дипломат.
Лев Троцкий (1879—1940) — (при рождении — Лейба Бронштейн) видный деятель международного коммунистического движения, придерживающийся идейной позиции, яростно преследуемой сталинским режимом.
Владимир Ленин (1870—1924) — (настоящая фамилия — Ульянов) советский политический и государственный деятель, теоретик и создатель первого в мире социалистического государства.
Автор (из-за кулис): Христиан Раковский — единственный болгарин, ставший членом Международного социалистического бюро II Интернационала и членом ЦК партии российских большевиков. Он был председателем Совета народных комиссаров — должность такая же, как у Ленина, только на Украине, второй по масштабам и значению Советской республики. Многие годы Христиан Раковский работал послом СССР в крупнейших странах Европы. Как и Троцкий, он открыто выступал против Сталина. С конца 20-х—начала 30-х годов имя Х. Раковского постепенно исчезло из публикаций, и сегодня о нём мало кто помнит.
ОНИ ВЕРНУЛИСЬ в Мангалию засветло. Два-три раза в неделю Христо по делам мотался то в Констанцу, а то и в Бухарест. На этот раз они ездили вдвоём и теперь сидели под навесом, остывая после июльского зноя. Дом у Христиана небольшой, но имение его, перешедшее в наследство от отца, богато землями плодородными, виноградниками да мастерами различных ремёсел, обеспечивающими изрядное хозяйство почти всем необходимым.
Девятьсот тринадцатый год в тот день застыл на половине своей. Начавшаяся месяц назад Вторая Балканская война почти не коснулась здешних мест. Но военный корреспондент украинской газеты «Киевская мысль» Лев Троцкий мигом примчался сюда, едва прослышав, что Болгария рассорилась со всеми бывшими союзниками и решила силой отхватить у них такой лакомый кусок черноморского побережья. Поселился Лев в небольшом приморском городке Мангалия у старого друга — единоверца по революционной борьбе за коммунистические идеалы, ныне болгарского помещика Христиана Раковского.
— Рако, как же у тебя хорошо! — Лев пил из глиняной кружки красное вино вприкуску с солёной мамалыгой. — В твоём доме совсем не думается ни о войне, ни о революции. Тишина. Только шум моря. Очень душевно. Потому я и приехал, что почувствовал потребность хоть на короткий срок оторваться от русских эмигрантских дел. А зачем твои земляки-братушки новую войну затеяли?
— Так все хотят у моря жить! — засмеялся Христо. — Вот и нашему царю Фердинанду захотелось расшириться — от Чёрного моря до Белого, то бишь Эгейского. Здесь же, Лео, климат райский, всё само растёт, живи лет до ста, без старости. Природная лечебница.
— Это ты как медик говоришь?
— Как медик я посоветовал бы не вмешиваться в местную природу, ничего здесь не нарушать. Единственное — поднять волнорезы повыше, чтобы вода не захлёстывала даже при шторме. На них скамеечки, лежанки под навесом, газетки, книги — пусть люди читают, кофе-чаи пьют. Для тех, у кого лёгкие слабые, астма или ещё что, — такие аэрозольные ванны лучше соляной пещеры. Мы-то с тобой, Лео, успели в тюрьмах посидеть и знаем, что есть такая болезнь туберкулёз и как сложно с ней бороться.
— Рако, ты сколько раз сидел в тюрьме?
— Арестовывался часто, а сидел реже и не подолгу. Чаще высылался из разных стран — раз семь или восемь, не считал.
— Христо, мы с тобой знакомы недавно, и хоть сразу перешли на «ты», но я многого о тебе не знаю, — Лео по-прежнему сидел в белой кепке, скрывающей его богатую шевелюру. — По Добрудже ехали, так все встречные шляпы снимали, и со всеми ты разговаривал. Ты так ловко орудовал в этом этническом и лингвистическом хаосе, прямо как фокусник. Я посчитал: за час ты одиннадцать раз запросто переходил с румынского языка на болгарский, на русский, турецкий, немецкий, однажды даже на французский. Ты сколько всего языков знаешь?
— Европейских — пять, а местные все понимаю.
— Ну, ты полиглот! — Троцкий наконец-то снял свою кепку, тряхнул чёрными куделями. — Не зря Ленин называет тебя «единственный настоящий европеец»…
…Утомившееся за день солнце прощалось с миром. И пока наши герои любуются закатом, позволим себе заглянуть немного в прошлое и чуть подробнее рассказать об этих двух исторических личностях. Больше — о хозяине поместья Раковском, ибо Лев Троцкий родился в семье еврейских колонистов Херсонщины и в данной главе выступает лишь как друг болгарина Христо.
О Льве написаны горы книг, он был — вместе с Лениным — организатором Октябрьской революции в 1917 году и создателем Красной армии. Троцкий оставил после себя огромный архив — сумел сохранить, когда его высылали из страны. А Раковский сумел сохранить Украину, когда её разрывали на части, а потом добился у западных держав официального признания молодого Советского государства. Где его архив, неизвестно. Эти два великих политических деятеля окончили жизнь одинаково: оба были казнены по личному распоряжению Сталина. Один в 1940-м, незадолго до войны, другой — через месяц после её начала.
А теперь подробнее о болгарине Христиане Раковском. Родился он в семье, известной в Болгарии. Сам Христо писал в автобиографии так: «Вся моя семья, как видно из словаря Брокгауза и Ефрона, с начала XVIII столетия занимает одно из первых мест в истории революционной борьбы Балкан». Семья была небедная, отец свободно владел греческим, турецким и румынским языками, занимался овцеводством и успешно торговал. Свободомыслие в доме поощрялось. Даже когда 14-летнего Христо в очередной раз выгнали из школы за «вредные политические высказывания», никто его дома не осуждал. «Целый год без разбора читал всё, что находил в отцовской библиотеке, что попадалось под руку», — вспоминал он позже.
Школьные друзья подняли бунт, требуя вернуть своего товарища. Лишь с помощью роты солдат «восстание удалось подавить». Из Софии пришло помилование: «Восстановить негодника после покаяния». А Христо в ответ публично, в газете обличает невежд-учителей и всё великокняжеское правительство:
«У Болгарии и его правительства я не буду просить извинения и этим горжусь, так как я невиновен. Меня исключили, как и многих других до меня, только из-за капризов директора. Оценки мои хорошие, но они не значат ничего: я уже не могу и не хочу учиться в Болгарии. Настоящая нравственность состоит не в том, чтобы быть покорным рабом учителей и всех, кому захочется. Я нравственный человек! И я горжусь этим, и моё будущее это покажет!»
Вот так — прямо манифест зрелого революционера! В семнадцать лет Христо уехал в Швейцарию — изучать медицину. В Женевском университете сразу же находит единомышленников среди студентов. Большинство членов этого социал-демократического кружка — болгары, но есть русские, немцы, армяне, даже турки. К ним на собрания часто приходят известные марксисты: Георгий Плеханов, Вера Засулич, Павел Аксельрод, Роза Люксембург… За революционную деятельность его и здесь исключают, он едет в Берлин, потом в Париж, затем в Бухарест, всё-таки заканчивает учёбу и даже защищается диссертацию. Докторская степень по медицине присуждается ему единогласно, а книга, написанная на основе диссертации, сразу издаётся на французском языке, а потом и на болгарском, на русском.
Он уже женат, и русская девушка Лиза Рябова зовёт молодого мужа в Россию, предлагает жить там. И он поедет с ней в Санкт-Петербург, но царская охранка тут же потребует выслать его — Христиан и там уже в списках неблагонадёжных. А отец настаивает на возращении в Мангалию. Христо должен поступить в румынскую армию, иначе будет лишён гражданства, а значит, потеряет право наследовать такое прекрасное поместье. Столетия назад эти богатые земли принадлежали Болгарскому царству, но теперь отошли к Румынии, до границы здесь рукой подать.
Мангалия так и осталась «немножко вольным городом». Многоязычное население, несколько мечетей и начальных школ, сотни три магазинов, ещё больше таверн. На пристани — бесконечные склады, десятки судов стоят под погрузкой. Их видно от дома, на открытой веранде которого сидят сейчас два старых друга-единомышленника — Лев Троцкий и Христо Раковский. Воздух здесь осязаемо упруг. Божественная тишина вокруг, лишь цикады звенят, да близкое море играет береговыми камнями. Тёплый июльский вечер 1913 года…
— Ты загорел, подрумынился в своей природной лечебнице! — смеётся Лео, поглаживая усы.
— Наверное, ты прав! — уже стемнело, и потому Христо подаёт знак слугам принести керосиновые лампы. — Хозяйство большое, приходится заниматься им с утра до вечера. Но не забывай, мой друг, что прибавочная стоимость, о которой говорил Маркс, идёт на нужды международного революционного движения в Европе. Потому на столе мамалыга и овощи, а не рябчики с ананасами. Так что давай помянем основоположников!
— Нет, не зря Ленин называет тебя единственным европейцем в партии, — Лео чокается с ним глиняной кружкой. — Он, кстати, сейчас в Швейцарии.
— Да, я уже читал отчёт о его выступлении в Цюрихе. И знаешь, меня очень погрели его слова: «Нет большего несчастья для нации, как покорить себе другую нацию». Но есть и то, с чём не согласиться сразу, о чём надо крепко подумать.
— Ты про возможную войну?
— Даже слепому уже видно, что она вот-вот будет. И затронет она не только Балканы, потому что речь идёт о переделе мира. Лео, мы же на пороховой бочке сидим. Ленин это тоже понимает и утверждает, что марксисты должны выступать за поражение своего правительства, за превращение войны империалистической в войну гражданскую. На мой взгляд, это спорно, мягко говоря.
— Рако, а давай не будем портить такой прекрасный вечер? Давай завтра о войне поговорим, а? Расскажи лучше, как ты жил эти годы.
— Как я жил? Как обычно. Много работал, много ездил по Европе. Друзья обзывали меня «кочевником революции». В 1899 году отправились с женой в Россию. Мы ещё тогда могли с тобой встретиться, но ты ж в то время в тюрьме отсиживался, — усмехнулся по-доброму Христо. — Из России выгнали как «неблагонадёжного», воссоединился с женой лишь через год, — оказывается, у русских за взятку можно стать и «благим», и «надёжным». Жена умерла родами, а следом ушёл из жизни отец. То был тяжёлый период для меня. Больше года служил в румынском военном госпитале. С верными товарищами создали здесь партию социалистов. Сейчас постоянно пишу статьи для марксистских изданий, плотно занимаюсь отцовским наследством, наращиваю прибавочную стоимость для нужд партии…
— Кстати, я у твоего кучера видел якорь на руке — он что, русский?
— Он из тех матросов с броненосца «Князь Потёмкин», что остались в Румынии, — Христо закурил новую сигару, словно показывая, что рассказ будет длинным. — В русской революции 1905 года это, наверное, одно из самых значимых восстаний. Интересная сложилась тогда ситуация. Ты только представь, с каким ужасом румынские власти смотрели на русский броненосец, появившийся на рейде Констанцы. Они не хотели принимать незваных гостей, но больше боялись, что откажи — и матросы начнут из главного калибра обстреливать город.
— Говорят, ты немало сделал, чтобы всё уладилось к обоюдному согласию.
— Я не раз ездил на корабль. Его Ленин назвал «непобеждённой территорией революции». Но всё было непросто. Главное — за организаторами восстания шло меньшинство. А надо было решать судьбы всех семисот матросов, гарантировать их неприкосновенность, дать им статус, который не предусматривал бы принудительной депортации, разрешал бы жить здесь и работать. Румынские социалисты вышли на митинги в поддержку восставших. Полиция применила силу при разгоне, и мне тоже досталось так, что оказался в больнице…
— А что стало с «потёмкинцами»?
— Поначалу всё было хорошо. Но семейные стали выписывать из России жен и детей, это не понравилось властям. Большинство матросов потянулись в Америку, часть разбрелась по Европе, душ полтораста осталось в Румынии. Их здесь ценят как честных и старательных работников…
Христо долил вино гостю и себе и продолжил:
— Многие женились на румынках, обзавелись домишками-детишками. «Подрумынились», как ты говоришь. Уже так рассуждают:
«Наследник царя Фердинанда, похоже, российскую княжну за себя берёт, и будто бы Бессарабия пойдёт в приданое. Получим, говорят, от России Бессарабию, от Австрии добудем Трансильванию и Буковину, у Болгарии уже кусок оттяпали — станет Румыния самой богатой страной, вот тогда заживём…»
— Да уж! — усмехнулся в усы Троцкий. — Народ согласен на войну. Как ни крути, она всё ближе…
Утром они поехали в Констанцу. Конюх — тот самый, с якорем на руке, — запряг тарантас, и поутру, ещё солнце не взошло, они отправились. Когда въезжали в городок Эфорие, Троцкий, завидев десятки полуголых людей, измазанных лечебной грязью, засмеялся:
— Христо, снимаю шляпу! Ты как всегда прав: это природная лечебница. Эйфория! Когда революция победит — мы все так будем жить!
Дорога шла берегом моря. Оно с утра было ещё спокойным, лишь кривые полосы тёмно-зелёных водорослей доказывали, что всю ночью волны играли камнями. Пахло море пряно, божественно. Часам к девяти решили остановиться и передохнуть. Хозяин таверны, старый турок, принципиально не снявший феску с головы, принёс им кофе в маленьких чашечках, небольшой кувшин с ледяной водой и целую миску рахат-лукума.
— И здесь тебя знают? — спросил Лео, услышав, как дружелюбно Христо говорил с хозяином.
— Нет, я здесь первый раз. Просто старик спросил, кто мы. Я честно ответил, что социал-демократы из России. И он честно признался, что уважает Россию, хотя и был ранен на Шипке. Уважение через силу — здесь это в традиции, Лео…
Прошло полтора часа, и вот они уже в Констанце. Христо что-то ищет в многочисленных лавках для своего большого хозяйства. Ворчит, что всё заметно подорожало. Улицы в центре города шумны, удивляют богатством, близкому к показной роскоши и мотовству. Все что-то продают, громко торгуясь, или молча бездельничают — бродят взад-вперёд, пьют кофе, играют в кости. У пивной «Князь Потёмкин», сидя на корточках, бородатые мужики курят ароматные турецкие сигареты. Становится жарко, лёгкий морской бриз не спасает. Пробравшись сквозь уличную толпу, к тарантасу подходит босоногая цыганка. Она ещё совсем ребёнок, лет шестнадцати, но держит у груди младенца, туго завёрнутого в тряпки. Что-то говорит Троцкому.
— Предлагает погадать по руке, — перевёл Раковский.
Лео протягивает ей две монеты. Цыганка быстро прячет их, молча изучает Лёвину ладошку, потом резко поворачивается к Раковскому, хватает за руку и его. Она не смотрит мужчинам в глаза, молниеносно вернув монетки, быстро отходит от тарантаса. Обернувшись, громко что-то говорит — и исчезает в толпе.
— Что? Что она сказала, Христо?
— Она сказала, что мы оба плохо кончим, Лео. Убьют нас…
…Начало войны они встретили по-разному. Лев Троцкий после Балкан вернулся в Вену, где ему нравилось настолько, что он мечтал там остаться долго. Почему бы и нет?
На солнечной стороне узкой венской улочки —
Гнутая спинка стула, запах утренней булочки.
Войны здесь нет, есть бетховенские сонаты —
Разве мы не об этом мечтали когда-то?
Но знакомый австрийский полицейский вечером 2 августа 1914-го шепнул ему, что завтра выйдет приказ об аресте всех русских и сербов. И Лев Давидович с семьёй ночью покинул Австро-Венгрию. Некоторое время Троцкий жил и работал в нейтральной Швейцарии, написал там книгу «Война и Интернационал». Там же, в Швейцарии, оказался и Ленин с соратницами — Надеждой Крупской и Инессой Арманд. Они тоже в начале августа жили в Австро-Венгрии, и у Ленина тоже были знакомые в полиции, но повезло Ильичу меньше. Впрочем, закончилось всё благополучно. В отличие от сотен интернированных и казнённых русских эмигрантов, будущему вождю мирового пролетариата удалось через полмесяца освободиться из тюрьмы. Спасибо местным друзьям-демократам — они морально и материально поручились за его благонадёжность.
Христиан Раковский, когда началась война, работал доктором в своей Мангалии. Он недавно женился в третий раз, руководил местной социал-демократической организацией, редактировал ежедневную газету — словом, жил как обычно. Но когда Румыния вступила в войну на стороне Антанты, был арестован за распространение пораженческих настроений.
Из тюрьмы его освободил подошедший русский гарнизон. Христо тоже мог поехать в нейтральную Швейцарию, но шёл май 1917-го, и весь мир с интересом наблюдал, как в России творится нечто роковое. Туда, к старым своим друзьям, Раковский с семьёй и отправился.
Сразу после Октябрьской революции он вступает в партию большевиков, а спустя всего два месяца он уже комиссар-организатор Совнаркома РСФСР, помогает устанавливать советскую власть на юге страны. Через год его направляют на Украину — и ни кем-нибудь, а главой правительства. В начале 1919 года дела там были аховые, или, как сказал бы Ленин, архиаховые. Властвовать на Украине мечтали и кайзеровские немцы, и петлюровские бандиты, и белые генералы, и «зелёные» атаманы. Четыре с лишним года Христиан Раковский строил на этой земле народную власть.
А потом было его публичное выступление против национальной политики Сталина. Раковский заявил: «Нужно отнять от союзных комиссариатов девять десятых их прав и передать национальным республикам». Этой фразы оказалось достаточно, чтобы новый генсек снял «единственного настоящего европейца» с поста председателя Совнаркома Украины. Дальше — годы тяжёлой дипломатической работы вдали от родины. Они с Троцким по-прежнему едины в том, что диктатура пролетариата в России превратилась в полное бесправие трудящихся и кровавый террор против инакомыслящих. Утверждая это, они сами становились инакомыслящими, следовательно, подлежали репрессиям. Ссылки, тюрьмы, снова ссылки. Цыганка оказалась права: их убьют…
Автор (из-за кулис): В 1918 году Ленин и Троцкий были выдвинуты на Нобелевскую премию мира. Номинировать двух советских лидеров на эту высокую награду предложил глава Нобелевского комитета Норвегии. Он был в восторге от «Декрета о мире» — призыва большевиков прекратить войну без аннексий и контрибуций. И премию наверняка дали бы, но после покушения на Ленина в России начался красный террор, и кандидатуры были сняты.
Оценили 2 человека
2 кармы