Крестник

Я отправился на аэродром, чтобы встретить партию вакцины и кое-какие экзотические компоненты для культуральных сред, К., - за тем, что он уклончиво именовал «генеральным грузом», а я шибко не расспрашивал. На этот раз из Ташкента прибыл аж целый «Ан — 22». Вы можете догадываться о его грузоподъемности, но все-таки не представляете себе, сколько всего можно запихать в такого бегемота при желании. За истекший месяц я, в общем, ознакомился со здешними реалиями, и главной из них оказалась именно эта: вполне безопасного проезда по открытой местности в Афгане уже не было. Перемещаться следовало группами, на хорошей скорости и держа оружие наготове. До того, что во всей красе разыгралось потом, в «родных» для меня 83 — 84 годах, было, понятно, еще далеко, но задатки были явные. И если формировалась, - как нынче, - колонна, все малые группы и, тем более, одиночки, норовили присоединиться. Под прикрытие какой-никакой, а брони, каких-никаких, а пулеметов. До того, чтобы отправлять с такого рода караванами АГС, еще не дошло. Это позже. Я управился быстро: шесть стандартных ящиков погрузить недолго, а орлы К. еще возились. Его посылки вообще отличались объемностью. И, организовав процесс, мы как-то почти одновременно заметили одинокого военного. Он стоял в сомнительной тени метеостанции и грыз семечки. Эта где-нибудь в Туле или Саратове самая, что ни на есть, обычная картина, в Баграме вовсе не была такой уж обыденной: скорее, это можно было бы назвать видимостью обыденного. Да и помимо семечек, сама фигура поневоле привлекала внимание, хотя военный и держался с похвальной скромностью, изо всех сил делая вид, что его тут нет и вовсе.

Силу не скроешь, даже если она лишена впечатляющих внешних атрибутов: чуть выше среднего роста и телосложение, скорее, среднее. Ну, - плотный, не без того, но уж тем более не отнесешь к амбалам. И тем не менее видно было, что человек страшно силен. Мы с К. переглянулись. Если кажется сразу двоим, то, скорее всего, это не обман чувств.

- Какие люди, - с растяжечкой проговорил К. рассматривая прапорщика в упор, - и без охраны…

Тот нахмурил светлые брови, пытаясь вспомнить, но, пока, без особого успеха. Не мудрено, за истекшее время мы изменились значительно сильнее. Посмотрел на обратившегося к нему К., потом на меня, снова на К. Тот стоял молча, чуть склонив голову на бок и продолжая разглядывать его с прежней беззастенчивостью. Снова на меня. Это понятно. К. его, по понятным причинам, помнил, а вот Гена его, - вряд ли.

- Маркиз? - Спросил, наконец, все еще с легким сомнением. - Ты то здесь какими судьбами?

- Все теми же, Гена. Все теми же.

Он перевел взгляд на эмблему.

- А-а… Откровенно говоря, - не ожидал. Даже сам не знаю, - почему.

- Уж такой я человек… неожиданный. А интересно, чего ожидал?

- От вас, товарищ лейтенант? Интересно, а ведь я только сейчас задумался, - его глаза, какого-то песочного цвета, едва заметно сузились, - что я о вас думал в те времена? Пожалуй, - я вообще не мог вас представить ни на какой человеческой работе. Понимаю, что звучит глупо. Но так, вообще... доктор... Нормально.

Как ни странно, он, похоже, говорил это не ради проформы. Действительно, прикидывал и примеривал, что к чему, кто — почем, и как подходит к своей социальной роли.

- Я, кстати, тоже не ожидал. Ты, да в армии. Аж целый прапорщик.

- Ну почему? У нас в семье только один дурак-тюремщик. Остальные устроились, работают. Нормально. Даже сеструха замуж вышла, двое пацанов, все пучком… Нормально. А насчет армии, так это, отчасти, вы виноваты, товарищ лейтенант.

Он, похоже, был не проч слегка потрепаться, вспомнить прошлое. Может, чуть покрасоваться, не без того.

- Интере-есно.

- Лежу в больнице, делать нечего, только думать. Мно-ого передумал. До этого такой привычки не имел. Соображать — соображал, а вот думать как-то не приходило в голову. Так жил, как жилось. А тут вдруг полезли всякие мысли: дальше-то что? Дураком никогда не был, но понимаю, что за учебу браться, чтобы толком, поздно, слишком много всего упустил. Что в тюрьму все-таки не хочу. Вот и надумал идти в армию, а потом остаться сверхсрочником.

- Не жалеешь?

- Не. Самое по мне дело.

Пожалуй, так и есть. Самое место для подобных ему хищников: и не в тюрьме, и нравы похожие. О советских прапорщиках и вообще можно много всякого сказать, тема неисчерпаемая, а уж о тех, кто афганского замеса (а неплохо, черт побери звучит, двусмысленно!), - так и тем более. Иные вернулись в Союз весьма состоятельными людьми. Но Гена вряд ли состоял при складе: и сумку от «МОН»-ки, и обмотанные изолентой железяки амуниции, и зачерненные кроссовки я заметил сразу. И я заметил, и К., которому как раз наскучило слишком пассивное участие в разговоре.

- Прапорщик, - обратился он с едва заметным развальцем, - вам в рейды ходит доводилось?

Гена с сомнением посмотрел на меня, но я только поощрительно кивнул. Мол, - можно в полном объеме. И они заговорили. Я только диву давался, как, однако же, мой друг поднаторел в сборе информации буквально из любого встречного источника. Другое дело, что Гена не был любым. Он вовсе не хвастался, рассказывая, что «соображал». По части знания повседневных реалий этой войны, он можно сказать, вообще был кладезем непосредственных впечатлений, наблюдений, да и выводов. Того, что ученые мужи называют «первичным материалом».

- … и что ты с ним сделаешь? Днем он сотрудничает, а ночью стреляет по заставам. Или взять аскера какого-нибудь. Вроде наш. И «духов», вроде, гоняет исправно, а потом вдруг и сам уходит к духам, и своих уводит. Почему? Потому что те, кого гонял до сих пор, были из враждебного племени…

Ну, это все я знал неплохо. Пожалуй, даже получше, чем он, потому что — уже в зрелых формах. Другое дело, что источник моей осведомленности мог бы вызвать… излишние вопросы.

- … в «зеленке» и постреливает себе. Либо откуда-нибудь с горы. И точно, зараза, стреляет. Что твой снайпер…

Что да, то да. Дети природы. Зрение, не испорченное чтением. А скоро начнется минирование дорог. И прорваться на скорости, как нынче, станет куда как проблематично. Колонны будут ползти, как черепахи, накрывшись панцирем брони и ощетинившись стволами. Стреляй на выбор. Куда-нибудь, - да попадешь, а сам, скорее всего, останешься невредим. Ставь мину, - и не ошибешься: если никто не подорвется, можно пострелять по саперам. Очень дорогой, кстати, персонал: и жизненно необходимый, и дефицитный одновременно.

Есть такая восточная игра: «го» - иначе именуемая «облавными шашками». Смысл ее, если не вдаваться в подробности, заключается в том, что шашки соперника, - одиночные, и взятые целыми группами, - надо окружить. Мы, сунувшись в Афганистан, как раз и вляпались в такую игру. Каждый из нас, в нашей форме, чужой, отлично видимый, каждая наша группа, в отдельно стоящих, огороженных местах, - на заставе, в лагере, на базе, - оказывались в постоянном окружении. В этакой липкой, эластичной, почти незаметной, но не рвущейся паутине. Мы, их враги, были постоянно на виду, они — невидимы, потому что нельзя отличить врага от обычного угнетенного дехканина. Тем более, что угнетенному труженику Востока ничего не мешает быть по совместительству и врагом. Для него война — вообще чуть ли ни единственная возможность проявить себя. Несмотря ни на какое угнетение. Причем стреляют и ставят мины — только некоторые, водят караваны с оружием и дурью — вообще единицы, а вот смотрят, пожалуй, все. От пяти-шестилетних бачат, и до почти неподвижных, мхом покрытых дедов, день-деньской сидящих где-нибудь в тенечке. А еще есть бессловесные бабы в паранджах, которых и замечать-то не положено. Принято считать, что их, вроде как, и нет совсем, а они-то — есть.

Вот она где, - сетецентрическая война, а не те теоретические выдумки, о которых тут начнут орать только лет через двадцать пять — тридцать. Мы казались себе такими прогрессивными по сравнению со здешними дикарями, а на самом деле они пользовались куда более продвинутой концепцией войны. С другой стороны, сами виноваты: забыли базовое определение войны. «Война, - это игра, в которой выживание соперника не является критическим соображением». Нет человека — нет проблемы, нет народа, - нет целого вороха проблем. Какой из всего этого следует принципиальный, на уровне доктрины, вывод? На сетецентрическую войну нужна сетецентрическая война, только на ином техническом уровне, - и тогда мы вновь получаем преимущество над дикарями. Когда-нибудь, - а теперь этого, похоже, не миновать, - это станет лишним козырем в куда более серьезном столкновении. Это прежде, просрав Афган, мы могли со спокойной совестью сдаться. Как будто даже с облегчением. Мол: наконец-то!

Теперь, поскольку в это дело впряглись мы, такого легкого выхода у нашей смертельно усталой страны больше не будет. Мы останавливаться, похоже, не умеем, и, поэтому, либо омерзительная агония Союза затянется, либо мы, все-таки, - выползем. По самому, как говорится, краю Гауссианы.

Раньше было все равно, а теперь вдруг остро захотелось, чтобы кое-кто в реальности увидел, - какая она, НАСТОЯЩАЯ Империя Зла. Чтобы сто раз проклял и поганый свой язык, и себя самого за то, что и вспомнил-то это название. Не говоря уж о том, что прицепил его к Первому в Мире государству Рабочих и Крестьян. Пожалеет, что накликал, только будет поздно.

Тем временем неподалеку нарисовался какой-то неочевидный военный, - понятно, тоже прапорщик, - и Гена сразу заторопился. Получив от коллеги пару туго набитых вещмешков, передал ему аж целых пять. Где они находились до этого момента, - сия тайна велика есть. Очевидно, ее знают только прапорщики. Так или иначе, беседа явно заканчивалась. А когда прощались, он вдруг спросил:

- Бабушка-то как? Жива?

- Да слава богу. - Я чуть не поперхнулся, услыхав этакий вопрос, но проскочил. - А чего это ты вдруг?

- О! - Он достал из привезенного сидора матерчатый мешочек семечек. - Я ж с тех пор не курю совсем. Запомнил, что тебе бабушка не велит. - Вон на семки подсел. Такая, скажу тебе, зараза, - хуже любого курева… Так что бабке привет передавай…

- Обязательно.

Но когда он отошел шагов на пять, все-таки окликнул его.

- Гена. «Дурью» не торгуй.

- Да с чего ты взял? Да я…

- Вот и не надо. Пропадешь, а у нас на тебя виды.