Военно-морская попса…остановите музыку!

     На русском императорском флоте устные приказы или команды сопровождались сигналами горном или свистком – «дудками», но была среди «дудок» одна, от которой приятно становилось на душе матроса. Называлась она: «Песни петь и веселиться!». После подачи такого сигнала, моряки получали положенную чарку и могли располагать собой и своим временем, как заблагорассудится, но, конечно, в рамках корабельного устава и приличий. Чаще всего они именно пели и плясали, порою весьма виртуозно.

     Комиссары со временем извели подобную народную самодеятельность, поскольку «самодеятельностью» стали называться вокально-хоровые упражнения на сцене: про Ленина и счастливое детство. Из песен, звучащих по команде остались одни строевые марши, но и тут замполиты со временем дошли до маразма. Эти профессиональные патриоты в восьмидесятом году запретили исполнение в строю знаменитого «Варяга» - «Наверх вы, товарищи, все по местам!..» А морская душа просила музыки!

     С самого утра, с подъема, в береговом кубрике, где жил экипаж подводной лодки, магнитофон врубался на полную мощность. Записи были, в основном, заграничные, тертые-перетертые, тяжелый рок. Кстати, и магнитофоны приказано у матросов отбирать, но лодочные офицеры, начихав на циркуляры, отдавали подчиненным бобинное чудо советской техники под свою ответственность (с магнитофона «вражеские голоса» не услышишь при всем желании, да и идиотизм всем уже надоел). Командир субмарины сам слыл меломаном. Находясь в хорошем расположении духа, он любил рассуждать о творчестве Аллы Пугачевой, которая тогда еще не звалась всуе «Борисовной» и находилась в зените славы. В каюте капитана второго ранга, на видном месте, то есть на сейфе с секретами, красовался цветной портрет эстрадной дивы – кадр из какого-то фильма, а японский двухкассетник «кэпа», купленный за чеки в «Альбатросе», временами рыдал «…которая поет» или «Арлекино, арлекино!»…Иных песен командир не жаловал, а предпочитал пугачевскую попсу, впрочем, о вкусах, тем более начальственных, не спорят, и офицеры, наслушавшись вокала Пугачевой буквально до изумления, начинали тихо ненавидеть певицу, поскольку ощущали себя пчелами, влипшими в патоку.

     «Из-за острова Скрыплева, запугать китайский флот, громыхая дизелями, вышел наш атомоход», - тихо подвывал штурман, командир БЧ-1, на мотив душераздирающей песни про Стеньку и персидскую княжну, чтобы перекрыть медоточивый голос Аллы, в тысячный раз поющий слова измененного девяностого сонета Шекспира в переводе Маршака: «Превозмочь. В эту ночь…» Владивосток оставался за кормой, а впереди лодку ждал морской полигон и зачетные торпедные стрельбы на надводной цели. Шли туда в надводном положении довольно долго и в ходовой рубке было тесно. Кто курил, кто дышал свежим воздухом, а два командира подводных лодок состязались в остроумии по поводу штурмана. Попался он им под руку и на язык именно за то, что он, грешник, являлся навигатором древней ныряющей посудины, спроектированной еще немцами, а построенной в пятьдесят шестом году для устрашения седьмого американского флота, следовательно, был виноват не только за девятиузловой ход при винт-расходе, но и за скверную погоду. Второй командир появился на борту лодки в качестве проверяющего – представителя штаба бригады на зачете. Говорил именно этот бывший торпедист, причем что-то обидное, даже, дважды обидное, поскольку он штурмана не знал ни как человека, ни как специалиста, тем не менее, утверждал заранее, что тот загубит стрельбу, дав неправильное целеуказание. В общем, заводил и каркал под руку. Лейтенанту слушать такое было превыше сил, и он прервал поток злословия язвительным замечанием по поводу Пугачевой, сообщив свежую новость о страшном скандале, состоявшемся в ленинградской гостинице. Как оказалось, оба командира ничего не слышали о статье в советской газете, где красочно описывалась обида метрдотеля публично матерно обруганного суперзвездой.

     Теперь уже мало кто помнит, что во времена позднего застоя официанты, бармены, администраторы гостиниц и завмаги-товароведы являлись элитой нашего общества. Обидеть их – значило оскорбить родную партию, правительство или, подымай выше, директора овощебазы. Наказывалось это публичным остракизмом, моральным порицанием и запретом на выступления. Был случай – даже в тюрьму певца за подобное посадили. Капитаны переключили свое внимание на тяжелый для них вопрос о дальнейшей возможной судьбе Пугачевой и оставили штурмана в покое, причем на лицах начальников экипаж увидел совершенно искреннюю скорбь по поводу грядущей утраты возможности видеть, и слышать кумира. В этом не приходилось сомневаться, маразм же царил. Даже песню про «Варяга» запретили… Беседа на мостике приняла горький оборот, прервавшись только приходом и назначенный район и сигналом «Срочное погружение».

     Акустики хорошо прослушивали надводный корабль, штурман фиксировал на планшете все его эволюции, торпедисты готовили оружие, командир со старпомом что-то колдовали у рулей, проверяющий все записывал. Дело шло к развязке. И вот боевые посты доложили о готовности, штурман дал предполагаемые курс и скорость цели, расстояние до нее и «омегу» - угол отворота торпед от курса (то есть целеуказание). Все затихли, ожидая приказа от командира.

И он скомандовал:

- Ввести «омегу» тридцать пять градусов вправо, - согласился, значит, с расчетами.

- Торпедные аппараты! Товсь!

И вдруг прозвучало: - В честь Аллы Борисовны Пугачевой! Торпедные аппараты! Пли!

     Такого не ожидал никто! После команды «Товсь», согласно устава, сказать можно только два слова: «Пли!» или «Дробь!» (второе – отмена выстрела, если есть сомнения в его точности), но, видимо, любовь пересилила, и командир посвятил торпедный залп даме своего сердца…

     Субмарина дважды вздрогнула всем корпусом, выбросив оружие из аппаратов. Винты противокорабельных торпед застучали за бортом, а лодка приготовилась к всплытию. Через некоторое время воздух высокого давления зашипел в цистернах. В это время радисты приняли по УКВ-связи радостную весть: обе торпеды прошли под корпусом «супостата», и флотское начальство, расположившееся на мостике корабля-цели, могло самолично лицезреть след от них под корпусом. Чистая пятерка – «отлично» за стрельбу, но оценку снизили, поскольку замполит «стукнул» в политорганы о неправильном выборе классовой позиции, выразившейся в восхвалении и почитании не Владимира и не Леонида Ильича, а какой-то там Аллы. Вот вам и «песни петь» и «веселиться».

Владимир КОРНЕЕВ