Коловорот.

     Русским воинам, павшим на полях бранных, посвящается

    Сии бо люди крылатыи и не имеющие смерти, тако крепко и мужественно ездя,           бьяшеся един с тысящею, а два с тьмою.

                                                       Повесть о разорении Рязани Батыем в 1237 году

    Коло значит круг.

   Он глядел отчужденно на лица, платки, склоненные головы — и все они тоже                уйдут? Как ушли их пращуры! И народятся и подрастут новые? И так же будут          трудиться, плакать, петь и гулять?

   И как же он мал со всеми своими страстями, страхами, горечью и вожделениями,         такой живой и такой неповторимый, как кажешься самому себе… Как же он мал           перед этим вечным круговращением жизни! И как же безмерно необъятная река           времени, текущая из ниоткуда в никуда, великая нескончаемая река, уходящая во         тьму времен и выходящая из тьмы бесчисленных усопших поколений… Жизнь не         кончалась, жизнь не кончается никогда!

                                                                Д.Балашов. Похвала Сергию. Книга вторая.

Над Русской землею ветер. Ветер над бескрайними заснеженными лесами, над белыми полями. Ветер бесплотен, ветер невидим, ветер безграничен — он везде. Но ветер ощутим, он может легко, лаская, касаться лица, а может так же легко сбить человека с ног, выворотить с корнем вековые дерева, ветер — это сама сила. Ветер — хозяин, ветер — стихия. С заоблачных высей, с высоты птичьего полета ветер ринул на землю. Ветер гудит в вершинах деревьев, метет по полям поземкой, закручивает снежные вихри-смерчи, которые, покружив малое время, теряют свои очертания, распадаются в общем потоке снега и воздуха…

Ветер свистит в удилах. Кони мчатся во весь опор. Триста всадников, — воины. Дружина устремлена к цели, как стрела, пущенная из тугого лука. Узкими тропами продираясь сквозь лесные чащобы, по замерзшим, занесенным снегами рекам, порой утопая по конское брюхо и глубже, неудержимо, неистово, на пределе сил рвется к цели дружина. А Природа воздвигает все новые преграды — снега, бури, мороз, ветер в лицо, лесные дебри, — будто пытаясь замедлить неудержимый бег и вопрошая беззвучно: «Куда спешишь, человек, не навстречу ли гибели своей?»

Впереди, опережая дружину на несколько саженей, на огромном мощном коне несется воевода — воин богатырской стати. Сзади доносится:

— Боя-а-а-рин! Загоним коней! Боя-а-а-рин!

Уж кому-кому, как не ему ведомы все тонкости обращения с лошадьми — вырос в седле! — но он уже который раз за время пути ловит себя на том, что хоть и знает: на пределе несутся лошади, — но он подгоняет еще и еще потому, что ноет сердце, и тянет, и зовет что-то надрывно туда, к родной Рязани. И рассудок, отринув все прочие мысли, твердит и твердит лишь одно в такт конскому топоту: «Быстрей! Быстрей! Только бы успеть! Только бы не опоздать!»

«Эх, как бы правда не загнать! Тогда вовсе не доедем!» — и боярин сбавляет неистовый скок.

Рязанский боярин Евпатий Коловрат находился в Чернигове по посольским делам, когда до него докатились вести о том, что монголы двинулись на Рязань. Под началом Евпатия была сотня отлично вооруженных и обученных воинов — его боярская дружина, также он собрал всех рязанцев, бывших в то время в Чернигове, к ним присоединилось небольшое число охочих черниговцев, из тех, что охотнее брались за рукоять меча, чем за плуг или плотницкий топор, из тех, что всякому труду предпочитали труд ратный. Хорошо вооружив небольшую дружину, Евпатий устремил к Рязани.

Зимой на Руси легче всего передвигаться по льду рек. От Чернигова отправились по льду Десны через земли Новгород-Север-ского княжества. В Новгороде-Северском остановились на краткий отдых. По Десне доехали до Брянска, от Брянска двинулись на северо-восток и лесными дорогами добрались до истоков Жиздры, миновали Козельск, от места соединения Жиздры и Оки повернули по Оке на юг и скоро достигли устья Упы, по Упе поехали на восток в сторону Рязани. От поворота Упы на юг поехали по занесенному снегом почти до верха руслу малой речушки, затем по охотничьим тропам, а то и вовсе без дороги сквозь лесную чащобу Евпатий Коловрат уверенно вел свою дружину. Где-то здесь миновали границу Рязанского княжества, Евпатий приказал поверх полушубков надеть кольчуги и быть постоянно наготове.

В самой глуши набрели на лесной починок в две избы. Хозяева здесь не знали, далеко ли продвинулись монголы. Но уже в следующем лесном сельце они узнали, что Пронск сожжен дотла, а его жители либо побиты, либо уведены в полон, о том, что с Рязанью, — неведомо.

Евпатий повел дружину к Рязани, оставя Пронск в стороне. Шли осторожно, Евпатий выслал вперед две сторóжи по десятку воинов в каждой, они шли одна за другой, на случай, если первый десяток попадет в засаду, то второй смог бы предупредить об опасности дружину.

Проехали пустое село, оставленное жителями, скрывавшимися в лесу, но следов монголов не было видно. Чем ближе к Рязани, — тем тревожнее становилось на душе. Навстречу из леса выбежали десятка три людей — бабы с детьми и несколько мужиков. Дружинники остановились. Бабы заголосили-запричитали, вцепившись в стремена. Угрюмо глядели мужики. Сразу несколько дружинников не сговариваясь задали один и тот же вопрос:

— Где монголы?

— Не ведаем, родимые, наше село сожгли, в Рязани укрыться мы не поспели, сбегли в лес, вот теперь так и мыкаемся, ночуем в лесу, все припасы кончились.

Дружинники поделились своими припасами и понеслись дальше. Не останавливаясь, пролетели несколько сожженных сел. В одном селе на пепелище копошились люди, при виде конных бросились было к лесу, но распознав своих, повернули навстречу:

— Откудова, воины? Как живы остались?

— С Чернигова людей веду, сам здешний, рязанец. Далеко ль степняки? — молвил Евпатий Коловрат.

— Ушли на Коломну.

— С Рязанью что?!

— Нету больше Рязани…

Крупными хлопьями повалил снег. Дали закрыло белой пеленой. Близит Рязань. Неистово мчится дружина сквозь пространство снегов. Снега на земле, снегом наполнен воздух. Снегом залеплены борода и брови, слепит очи. Царство снегов, белый мир, стена падающего снега — воплощение постоянства и движения, формы и бесформенности, белое марево, белая бесконечность, белая тишь… И только глухой топот копыт…

Рязань близка, и только снегопад делает ее пока невидимой для глаз. Знакомо все вокруг, но все не так, — ни одной живой души не встретилось окрест прежде многолюдной Рязани.

По мере движения в белом мареве начало проступать нечто… Оно не имело привычной глазу формы городских стен, — на высоком валу полузанесенные обгоревшие нагромождения бревен, и тишина, мертвая тишина.

Молча дружина въезжала в ворота. Резкий пронзительный скрип резанул по душе! — на искривленных петлях колыхнуло ветром обугленную дубовую плаху порушенных ворот. Молча ехали рязанцы и черниговцы по мертвому городу. Дорогу перебежало пять волков, сытые галки лениво взлетали с развалин… Полузанесенные снегом — полураскопанные волками мертвые тела… Множество тел… Посиневшие, с выклеванными глазами, обглоданные волками мужчины, женщины, дети, старики: простолюдины, бояре, воины, монахи… — в прошлом, а теперь — мертвые, окоченевшие, растерзанные зверями тела. И множество волков, недовольно скалившихся и неторопливо отбегающих посторонь с видом потревоженных хозяев.

Рязанцы разъехались по городу, — каждый искал пепелище своего дома. Евпатий остановился, слез с коня перед руинами своего жилища, обнажил голову, сняв стальной шелом, подошел, смахнул рукой снег с обугленного бревна, медленно пошел вокруг… Боль, которую он усмирял, оставаясь внешне спокойным, вся та боль души, ничем не сдерживаемая больше, неистово выплеснулась наружу, — крик потряс воздух, галки испуганно встрепенулись и всей стаей поднялись ввысь, вздрогнули кони под дружинниками, дрогнуло что-то внутри людей. Взревев, точно смертельно раненый зверь, Евпатий рухнул наземь, рухнул лицом в снег. Он рыдал во весь голос, рыдал, не таясь своих дружинников, он сжимал кулаки, стискивая снег каменеющими от напряжения пальцами, колотил кулаками, загребал снег на непокрытую голову… В этом плаче не слабость своего воеводы увидели воины, но силу. Из глаз многих дружинников тоже неудержимо катились слезы по щекам, теряясь в густых бородах, святые мужские слезы.

Рязань постоянно жила под угрозой войны, нашествия, поэтому многие рязанцы под своими домами выкопали потайные погреба, куда прятали самое ценное, а при опасности падения города прятались и сами хозяева, запасшись едой, они могли сидеть там неделями, не высовывая носа. Теперь, когда монголы ушли, уцелевшие жители вылезали из своих погребов, в основном это были женщины и дети, мужиков совсем мало осталось. Оплакав своих погубленных родичей, свой сожженный город, всю свою прежнюю жизнь, они уходили в уцелевшие лесные села, — те, кого миновала степная напасть, никогда не бросят на погибель оставшихся без крова и пищи, так уж повелось, тем и жива Русь.

* * *

На лесной тропинке нет человечьих следов, только звериные. Трое всадников чувствуют себя не хозяевами здесь, в заснеженном лесу, а будто в гостях. Едут молча, не нарушая праздным словом величественную тишь зимнего леса. Вот Евпатий поворачивает коня в чащобу, двое дружинников молча едут за ним. Теперь их путь пролегает вообще без тропинок. Евпатий едет по одному ему ведомым приметам. Его люди не задают лишних вопросов, они уверены, — никто не знает леса лучше их воеводы Евпатия Коловрата. Довольно долго медленно пробирались они по лесу, осыпая снег с ветвей, наконец Евпатий заметил полуземлянку, мало отличающуюся от засыпанных снегом древесных завалов. Евпатий остановился, огляделся, втянул воздух, увидел свежий человеческий след, почуял еле уловимый запах дыма, — здесь, на месте хозяин!

Уже давно, на охоте Евпатий нечаянно набрел на лесную избушку. В избушке в полном одиночестве жил дед, когда Евпатий спросил его имя, тот только отстраненно повел рукой:

— Имена имеют значение только там, среди людей, а здесь, в лесу, одному оно ни к чему мне.

— Но ты же, наверное, жил раньше среди людей, как они звали тебя? — спросил Евпатий.

— Люди звали меня по-разному, но я уже очень давно один.

— Почему ты оставил людей? Ты скрывался?

— Это было давно и теперь не имеет значения. Я не убегал от жизни, просто ушел по своему желанию.

— Как ты, Старый? Не боишься, что немощь свалит тебя, и некому будет помочь, некому даже подать воды?

— Тебе, человеку из мира, трудно понять меня, но… Бог всегда со мной, и что бы ни случилось, я принимаю как должное, поэтому не имею страха.

С тех пор Евпатий не раз приезжал в лесную избушку побеседовать со стариком, немало почерпнул он из этих разговоров, многое поменялось в его убеждениях и взглядах на мир, на многие свои вопросы нашел он здесь ответ.

Приезжая, Евпатий каждый раз привозил с собой крупы и хлеба, но сегодня он приехал с пустыми руками, — припасы кончились, день близился к вечеру, а Евпатий с дружинниками ничего не ели со вчерашнего дня. Часть своих людей Евпатий послал в лесные села за мужиками и припасами, а часть отправил на охоту, сам же решил съездить в лесную избушку, в последний раз…

Боярин слез с коня, отдал повод дружиннику. Отворилась низкая дверца избушки, и навстречу ему вышел хозяин.

— Здравствуй, Старый, — приветствовал Евпатий.

— Будь здрав, Коловрат.

— Беда, напасть великая: наехали со степи монголы — народ неведомый, язычники; не устояла Рязань — разорили, пожгли, людей всех побили от младенцев грудных до старцев глубоких, никого не пощадили — ни княжью семью, ни монахов, ни иереев, все убиты лежат да в Оке потоплены. Подо льдом видать — народу вповалку понапихано, живьем в полыньи загоняли. Кто в живых остался, по пальцам сосчитать можно — в погребах схоронились, бабы с ребятишками. Тучи воронья объевшегося, сотни волков людей не страшатся — они ныне хозяева в Рязани. Мои все тоже… Всю семью мою извели… Только косточки обгоревшие на пепелище дома моего… Захоронил… в Чернигов был послан князем нашим, не поспел я испить чашу смертную вместе со всеми. Дух мой в смятении, сердце щемит, душа болит. Вот такие дела ныне, Старый.

Евпатий с дружинниками нарубили сухих дров, развели костер. Дружинники ушли греться в избушку. Коловрат со стариком остались у костра. Стало совсем темно.

— Монголы не ушли в степь, на Владимирщину двинулись, — молвил Коловрат.

— Что далее делать мыслишь?

— Соберу оставшихся людей, что по лесам хоронятся, и вдогон пойду.

— Совладаешь ли с войском вражьим?

— Монгольское войско огромно, тьмочисленно. Я это понял по их следам окрест Рязани. Такого войска не видел я за всю жизнь свою. Не соберу я на обескровленной Рязанщине за краткий срок силу, способную противустать степному войску.

— Чего ты хочешь?

— Умереть.

Молча сидели боярин и старик, глядя на пламя костра. Тишину зимней ночи нарушало только потрескивание пылающих веток.

— Славное имя у тебя, Коловрат. Хотя оно просто пришло к тебе, но не случайно оно нашло именно тебя. Это перст судьбы, если хочешь. Смысл его глубок. Имя, согласно своему звучанию, значению и своему духу незримо влияет на жизнь человека. Доныне у тебя было двойное имя — Евпатий Коловрат. Евпатий — данное тебе при крещении, и Коловрат — данное тебе судьбою через людей, это выглядело как случайность. Ранее ты жил с двойным именем, теперь тебя ведет это — Коловрат (что значит круговорот), ибо все, что было в прошлом, умерло для тебя.

— Что это ты заговорил об именах, ты, не придающий значения своему имени?

— Ты пришел от людей и уйдешь к людям, а среди людей без имени нельзя. Твое имя — Коловрат, значит круговорот. Коловращенье Солнца, коловращенье дня и ночи, лета и зимы, сама жизнь есть коловращенье, так было, так есть и так будет… Колесо (коло) жизни… Применительно же к человеку оно может значить — вращающийся, идущий по кругу. Твое имя глубоко, но каждый понимает его в силу своего разумения.

Евпатий припомнил, откуда пришло к нему это второе имя — Коловрат. Когда ему было пятнадцать лет, и он только начал службу в дружине рязанского князя, его приставили охранять одни из ворот Рязани. Набольший рязанский воевода устроил смотр всей княжеской дружины. Смотр был на площади в центре Рязани перед княжьим двором, а затем дружина отправлялась за город на учения. Евпатия поначалу оставили у ворот еще с четырьмя дружинниками, так как всю охрану с ворот не снимали никогда. Все бы ничего, но вдруг мчится Ваньша из ихого десятка весь в пене:

— Евпатий! Где Евпат? Е…! А ну давай дуй на площадь во весь опор! Воевода приказал, чтоб все новички на смотру были! За тебя я здесь остаюсь! Давай! Все стоят уже! Е…!

Евпатий, не помня себя, схватил щит, копье и в полном во-оружении — в кольчуге, шлеме, с мечом, щитом и копьем — ринул на площадь, не чуя ног под собой, наводя переполох среди кур на улицах. Неимоверным усилием передвигая одеревеневшими ногами, весь в поту, грудь ходит как кузнечный мех, он влетел на площадь, где дружина уже красовалась ровными, блистающими металлом рядами. Евпатий, не останавливаясь, летел вдоль строя, вытянув шею, крутил головой, пытаясь увидеть знакомые лица дружинников своей сотни. Вдруг он чуть не столкнулся с десятком всадников в доспехах, блистающих золотом и драгоценными каменьями. Он метнулся от одной лошади и едва не попал под копыта другой и, вконец растерявшись, поскользнулся и рухнул наземь со всей своей бронею! Шлем скатился с головы, Евпатий, лазая на четвереньках между конскими ногами, подобрал шелом, надел его, поднял голову, и — о ужас! — над ним на огромном жеребце возвышался сам набольший воевода рязанский!

— Ты откуда будешь, воин?! — пророкотал воевода, грозно сверкнув очами.

Евпатию показалось, будто небеса разверзлись громом, он побледнел, в глазах слегка потемнело.

— О… о… коло врат я… — заикаясь, пролепетал Евпатий, поднимая копье и со звоном роняя щит.

— Коловрат?! Быстро в строй! Коловрат!

Евпатий, вздев копье вверх, прижимая щит под мышкой, ринул прямо на плотный строй дружины, который сразу разомкнулся, и незадачливого отрока отпихали в последние ряды, подальше от воеводских глаз.

Ядреный мужицкий хохот во всю глотку, не таясь, заполнил площадь. Смеялись все, и набольший воевода с сопровождавшими его первыми рязанскими боярами тоже. С тех пор так и пристало — Коловрат да Коловрат. Но за три десятка лет забылось уже людьми, от чего пошло это прозвище, люди старели, умирали, приходили новые, и все уже воспринимали это как неотъемлемую часть его имени — Евпатий Коловрат, и, более того, теперь происхождение этого имени связывалось с особым воинским умением, в котором Евпатию не было равных и о котором будет сказано дальше.

Евпатий прервал воспоминания и вернулся к настоящему:

— Что скажешь, Старый? Мне уже нечего терять на этом свете, все, что было мне дорого, ушло, но людей поведу на верную гибель…

— Слушай свое сердце, Коловрат, но не ненависть свою.

Костер угасал. Они сидели неподвижно, зачарованные мерцанием углей, ощутимо объятые тишиной, будто тишина обрела плотность.

* * *

Переночевав в лесной избушке, Коловрат вернулся к дружине, — дело не терпело отлагательства. Посланные возвращались со съестными припасами и людьми. Его дружина составляла уже около полутысячи человек. Некоторые пришли с конями. Лесовики были вооружены луками, топорами, рогатинами. Рогатина — короткое копье в рост человека с толстым древком и широким длинным лезвием наконечника — в крепких мужицких руках очень грозное оружие.

Не задерживаясь долго, дружина двинулась вверх по Оке к Коломне. В пути дружина росла как снежный ком, — из леса навстречу выходили небольшими ватагами вооруженные мужики. В одном месте привалило сразу две сотни оружных под предводительством матерого охотника. Они уже сталкивались с монголами и изрядно пощипали из леса их отбившиеся сотни. К разрушенной Коломне подошло уже около тысячи ратников, горящих жаждой мщения. Монголы ушли отсюда недавно, следы неисчислимого войска были свежи. На целые версты снег был вытоптан до земли сотнями тысяч конских копыт. Степняки ушли на Москву.

Коловрат приказал всем пешим ратникам идти лесами на север наперерез, выходить к реке Клязьме, а сам с тремя сотнями всадников помчался вдогон монгольскому войску, — своими глазами посмотреть, своими руками пощупать.

Монголы осадили Москву, и в разные стороны от монголь-ского войска, словно щупальца, потянулись конные сотни — зорить землю, грабить села, добывать припасы для войска, ловить скот и разбежавшихся по лесам людей. Одна такая сотня, отяжеленная добычей от удачного набега, возвращалась к войску, гоня несколько десятков полонянников. Никто не ждал опасности, вдруг из-за леса наперерез высыпало несколько сотен конных воинов в кольчугах, остроконечных шлемах, — это были русские. Конная лава развернулась, обтекая обоз, оторопевшие монголы в считанные мгновения были смяты и порублены, пленных не брали.

Освобожденные полонянники вновь завладели своим добром, мужчины, взяв монгольское оружие и сев на монгольских коней, присоединились к дружине Коловрата, у женщин же своя нелегкая доля в лихолетье, — сохранить детей, да тепло домашнего очага в своем сердце, — свой подвиг, не ратный, но подвиг терпения и ожидания, — ждать через все горести и напасти своих ненаглядных, потому и ненаглядных, что не наглядеться потом выплаканными очами на милого своего, когда вернется он, и радуясь, и не веря еще, что жив и уцелел в этой бешеной круговерти лихолетья. Оставаясь, женщины принимали на свои плечи и все тяготы мужского труда, и подвиг их незаметен в тени ратных дел, но не менее значим, и не будь его, не было бы и ратных побед, не будь его, и ратные победы ни к чему. Так поклонимся же женщине, сохранившей детей в суровую годину, а значит, сохранившей и землю нашу, на своем месте верша подвиг свой. Пока нас ждут, нам есть куда вернуться, нам есть что защищать, нам есть за что сложить голову, пока нас ждут. А многие ли дождались? И сколько еще не дождутся?

После ожесточенного сопротивления монголы взяли небольшой город Москву, истребили москвичей и, развернувшись широким крылом, облавой пошли к Владимиру, сея смерть и разорение.

Коловрат лесными тропами со своей конной дружиной, увеличившейся в числе, вышел к условленному месту встречи, где и соединились вновь пешая и конная часть его воинства. Они вышли к Клязьме наперерез движению степного войска.

Коловрат своими глазами видел необъятное монгольское войско с лесной опушки. Оно поразило его своими размерами, но отступать он не собирался. Как быть? Вывести ратников в поле и положить всех до единого? Много ли в этом проку? Коловрат решил действовать наверняка. Он разослал дозоры в разные стороны, наблюдать за движением степняков. Главное — ударить в нужном месте в нужное время.

Большая лесная поляна в нескольких верстах от Клязьмы. Коловрат ждет вестей от своих дозоров. Ратники не теряли времени даром, — учились держать строй, совершенствовали свое владение оружием, делились друг с другом хитрыми приемами и движениями, боролись, бились на кулачках, стенка на стенку сошлись в потешном бою.

Боярин Коловрат в три года был посажен на коня и отдан на воспитание своему пестуну-наставнику, состарившемуся на воинской службе. Так было принято в боярских и княжеских семьях, ибо ремесло боярина — бой. Боярин — ярый воин. Много труда нужно, чтобы сын вырос настоящим воином, поэтому с трех — пяти лет при нем неотлучно находился его наставник. С этих лет маленький Евпатий учился держаться в седле, играл с оружием, подражая взрослым воинам. Целыми днями он пропадал на улице — либо со своим пестуном, либо играл с ребятишками. Весь день он проводил в движении на свежем воздухе, не зная устали. Чем взрослее становился Евпатий, тем больше времени уделял наставник его обучению во владении оружием. К пятнадцати годам, когда Евпатий начал службу в княжеской дружине, он довольно неплохо владел оружием и крепко держался в седле, — он уже готов был идти в бой. В дружине он постоянно совершенствовал свое боевое умение, учился у старших дружинников. От одного старика он узнал, что раньше на Руси были воины, владевшие любым оружием одинаково левой и правой рукой, их называли обоерукими. С тех пор ему не давала покоя мысль — научиться владеть оружием, как древние витязи. Свои воинские упражнения он начинал теперь, взяв оружие в левую руку, пока не добился одинакового владения и левой, и правой. И всю жизнь он совершенствовал это свое умение, дававшее неоспоримое преимущество в бою.

Редкий год Рязань не воевала либо со степняками половцами, либо с владимирскими князьями. Коловрат мужал в битвах, и неуклонно росло его боевое мастерство. В двадцать пять лет он был одним из лучших дружинников и под его началом был десяток воинов, в тридцать пять он водил в бой сотню и более многочисленные отряды, и во всей Рязани было только несколько человек, способных на равных противостоять ему в бою. И сейчас, когда Коловрату исполнилось сорок пять, его боевое искусство выросло еще более, в расцвете своей силы он не ощущал приближения старости.

Коловрат наблюдал за учением своего воинства, и это созерцание наполняло радостью его сердце, сердце воина. Воевода ходил между группами ратников и останавливался поглядеть то тут, то там. Кого-то похваливал, кому-то советовал, как сподручнее действовать тем или иным оружием.

Во время таких вот ратных передышек совершенствовалось боевое умение тех, кому недоставало времени делать это постоянно, изо дня в день, в непрерывной череде трудов землепашеских, ремесленных и иных, как этим занимались княжеские дружинники, чье ремесло — бой.

Вот и сам воевода скинул полушубок, взял по мечу в каждую руку — свое излюбленное оружие, медленно, плавно, будто нехотя, начал свое движение — круговращение обоими мечами по замысловатым и на первый взгляд совершенно непредсказуемым траекториям, одновременно кружась вокруг своей оси то в одну, то в другую сторону, отражая атаки воображаемого противника со всех сторон. Движение было единым, непрерывным, без остановок, как водный поток. Все видимое разнообразие действий было построено из одного элемента — круга, а точнее, восьмерки, что есть два переходящих друг в друга круга. Мечи описывали восьмерки, круги, полукружия, дуги в бесконечном множестве плоскостей вокруг единой оси — тела, которое тоже постоянно двигалось, кружилось то в одну, то в другую сторону. Круговые линии, описываемые клинками, плавно переходили одна в другую, и потому движение было единым и безостановочным. Медленно, постепенно, незаметно движение ускорялось, раскручивалось все быстрее и быстрее, но тело Коловрата оставалось расслабленным при любой скорости движения, это достигалось за счет замкнутых круговых траекторий, когда сила, вложенная в движение, расходуется минимально, и чтобы поддерживать движение, достаточно незначительных усилий. Руки расслаблены и поэтому движутся в суставах свободно и нескованно, со стороны кажется, будто руки, да и все тело без костей. В каждом малом элементе движения участвует все тело от ступней до кистей рук, держащих оружие. Тело движется, изгибается мягко, расслабленно и упруго, будто утеряло свою прежнюю плотность и твердость, будто вода… Временами Коловрат перестает кружиться и останавливается на месте, продолжая вращать мечами, тело то подается вперед, то отклоняется назад, раскачивается в стороны, в то время как ступни неподвижны, будто вросли в землю корнями. В эти мгновения он напоминает дерево, раскачиваемое ураганом, но вот он опять переходит в свое коловращение. Кажется, будто мечи сами порхают округ тела и даже сами движут расслабленным телом, не требуя усилий. Боярин ощущает меч как продолжение руки, такое же живое и подчиняющееся его разуму, как часть тела. Рука оканчивается не ладонью, а острием меча! За десятилетия своей бытности воином и постоянной шлифовки своих умений Коловрат научился очень тонко чувствовать движение и управлять им. Двигаясь, Коловрат ни на миг не терял контроля над своими действиями, в любое мгновение он был готов усилить, ослабить, изменить, направить в другую сторону, остановить движение. Он чувствовал все движение в целом и отдельные элементы, составляющие движение, одновременно. Он сам был движение. Он чувствовал и управлял движением. Движение управляло им. Такого мастерства можно достичь только занимаясь любимым делом. Боевое искусство было ЕГО делом, его образом жизни. Евпатий Коловрат был воином от рождения по боярскому сословию своему и по призванию свыше. Эти два условия, удачно соединившись в нем, породили непобедимого воина, истинного мастера своего дела. Это было его любимым делом, и делал он его с любовью в сердце. И сейчас, когда обступившие ратники, побросав свои дела, дивились, любовались своим воеводою (ибо делаемое с любовью всегда совершенно и красиво), им двигала сама любовь.

Скорость вращения выросла до предела, теперь это был ураган, все сметающий на своем пути. Полосы блистающей стали виделись подобно лопастям мельницы, вращающимся на сильном ветру. Глаз видел клинок сразу в нескольких местах, и по мере нарастания скорости вращения эти видения сливались. Со стороны было видно, как вокруг Коловрата образуется сфера из перекрещивающихся и сливающихся блестящих полос, и эта сфера обретает все большую плотность. И вот уже остолбеневшие ратники видят фигуру воеводы, еле проступающую сквозь стальной блеск летящих клинков.

— Коловрат… теперь ты понял, почто боярина нашего Коловратом кличут? — молвил немолодой ратник парню, зачарованному боевым танцем воеводы.

* * *

Верховный шаман, низко склонившись, вошел в юрту Бату-хана. Подняв взор после поклона, он увидел, что в юрте находились только двое, не считая телохранителей, невидимых за завесами, — сам Бату-хан, внук Потрясателя Вселенной — Чингисхана, возглавлявший поход на Русь, и правая рука Бату, главный его советник и учитель, сподвижник Чингисхана Субэдэй, потерявший глаз в одной из многочисленных битв.

— Приветствую тебя, джихангир! Я пришел по твоему зову, — сказал шаман.

Бату жестом пригласил верховного шамана присесть перед собой и выпить чашу кумыса:

— Последнее время кое-что беспокоит меня. Ты должен дать ответ. Кто-то идет по моему следу, оттуда, от сожженной Рязани, из разоренной земли. Неужели там остался кто-то живой? А может, это духи убитых урусутов мстят нам? Ведь мы оставили их тела на растерзание зверям, и некому было сотворить погребальный обряд над ними — я уничтожил всех. Может быть, убитых было столь много, и столь велика их ненависть, что их духи обрели силу действовать в нашем мире, и теперь они идут по следу моего войска, стерегут моих нукеров на лесных тропах, на ночлеге? В лесах пропадают десятки и сотни моих воинов, отправляющихся на разведку и на поиски разбежавшихся урусутов. Я не могу поверить, что это дело рук простых землепашцев и охотников. Этим руководит и направляет единая воля. Немногие оставшиеся в живых нукеры рассказывают о большом, хорошо вооруженном войске. Откуда оно могло взяться? Все города и селения Рязанской земли сожжены, люди либо убиты, либо уведены в полон, а оставшихся в живых должно быть слишком мало, чтобы осмелиться идти за мною вслед. И чья рука направляет их? Все рязанские князья и воеводы мертвы. Но то, что происходит, не может делать небольшая кучка напуганных урусутов! Они заранее разбегаются по лесам при слухах о приближении моего войска! После того, как я уничтожил под Коломной передовые отряды Юрия Владимирского, он больше не посылал войск навстречу мне. Теперь урусуты в страхе заперлись в своем главном городе — Владимире — и ждут, когда я приду и возьму его! Но то, что происходит у меня за спиной, беспокоит меня. Если это живые люди, то ими должен руководить опытный военачальник. На что он надеется? Ведь не мог он собрать на мертвой рязанской земле столько людей, чтобы победить меня! Живых людей… Так ответь мне, — кто ОН? Живой человек из плоти и крови или дух урусутской ненависти, ведущий войско мертвецов, питающихся кровью моих воинов?

— Чтобы ответить на твой вопрос, о джихангир, мне нужно совершить путешествие в верхний мир. У меня есть с собой все необходимое для этого, вели позвать моего помощника.

— Тогда приступай прямо сейчас, я подожду.

Шаман поклонился, пятясь, отодвинулся на некоторое расстояние и принялся выкладывать из своей кожаной сумы все необходимое для ритуала: пучки сушеных трав, курильницу, пучок перьев. В юрту вошел помощник верховного шамана с бубном в руках.

Шаман, взяв огня из очага, затеплил пламя в курильнице, положил смесь сушеных трав. Юрта наполнилась ароматным дымом. Шаман разгонял дым пучком перьев во все стороны света, приговаривая заклинания, так он очищал место от злых духов. Помощник начал ритмично бить в бубен. Шаман медленно, враскачку, переваливаясь с ноги на ногу, двинулся по кругу. Его движения становились все раскованней, тело расслаблялось, в его танце не было порядка или какой-то определенной последовательности, его тело управлялось токами неведомых сил. Он затянул свою шаманскую песню, непонятную для простых смертных. Удары в бубен становились все чаще, соответственно учащался ритм танца. Бату-хан и Субэдэй молча наблюдали за этим действом. Ритм участился до предела, шаман как бы в изнеможении рухнул на пол юрты, продолжая судорожно извиваться. Постепенно он затих, лежа на спине с закрытыми глазами. Бубен успокоился и звучал теперь размеренно, спокойно, с постоянным ритмом. Так продолжалось довольно долго — шаман путешествовал в ином мире, а здесь, в мире, населенном людьми, оставалось лишь его тело. Бату и Субэдэй спокойно ждали, иногда попивая кумыс и тихо переговариваясь.

Вдруг звучание бубна оборвалось, и после короткой паузы частота ударов резко возросла. Шаман начал приходить в себя, пошевелился, открыл глаза, растер лицо ладонями, медленно поднялся, сел, потянулся, разминая суставы. Бату не торопил, он знал, что шаману нужно некоторое время, чтобы прийти в себя.

— Я готов отвечать, о джихангир. По твоему следу идут урусуты, живые люди. Их не так уж много, но они хорошо знают свои леса и появляются неожиданно. У них есть предводитель — очень опытный, великий воин. Он понимает язык зверей, птиц и растений. Он слушает вой ветра и тишину зимнего леса. Он может многое увидеть в полете птицы, движении облаков, в недвижии дерева, в пламени костра, в переливах речных струй, в молчании камня. Волк и медведь дают ему свою силу. Он просто смертный человек, но там, в верхнем мире, у него очень сильный защитник.

— Чего он хочет? Ведь не может он с горсткой урусутских земледельцев помешать моему бесчисленному войску?

— Для него уже ничего не осталось в этом мире. Ему нечего терять, он потерял уже все. Он выполняет свое предназначенье воина. Он хочет умереть. Он хочет твоей смерти, о джихангир! Остановить его невозможно, но его можно убить, как всякого другого человека. Ты сможешь его победить, о великий хан!

— Как могу я найти его в этих бескрайних лесах?! Ведь он, словно зверь, знает все тропы и убежища?! Для нас эта земля незнакомая, чужая.

— Тебе не нужно ничего делать, скоро он сам найдет тебя. Он придет к тебе, чтобы убить тебя.

— Чем это закончится? Ты видел что-нибудь еще в своем путешествии?

— Для тебя все будет благополучно, ты одержишь победу. Еще я видел его суть — это вихрь, круговорот…

— Что это может значить?

— Это может значить многое, боги не открыли мне точного значения. Это знак перемен, знак самой судьбы, непрерывного движения жизни. Вечный вопрос…

— Хорошо. Иди. Ты получишь награду.

Когда верховный шаман удалился, молча слушавший Субэдэй сказал:

— Сейчас, когда наше войско развернуто крылом, а не собрано в единый кулак, очень удобный момент, чтобы напасть на твою ставку. Ты должен быть вдвойне осторожен, даже небольшой отряд настоящих воинов может отважиться напасть на твой стан, чтобы лишить нас предводителя. Тем более, что местность здесь такова, что мы вынуждены расположить свой стан узкой линией, а не кругом, в центре которого находился бы твой шатер, как в степи. Здесь узкие поля пересечены языками леса, овраги, холмы, заросшие кустами. Лес начинается сразу у последних наших костров. Урусуты могут подобраться к нашему стану незамеченными.

— Да, нужно усилить охрану. Я пошлю новые десятки нукеров глубже в лес, чтобы они смогли предупредить о приближении врагов. Как я хочу встретиться с этим дерзким урусутом, который не удовольствовался тем, что остался жив, но собрал разбежавшихся по лесам урусутов и двинулся вслед за мной! Он ищет смерти — он найдет ее! Когда его приведут ко мне с петлей на шее, я велю с живого содрать с него кожу, отрубить ему руки и ноги, затем сварить в котле и останки выбросить собакам, и все это на глазах у пленных урусутов, что идут с ним, а затем я велю отрезать им носы и уши, отрубить правые руки, но оставить языки, чтобы они могли рассказать всем, как я жалую строптивых и непокорных.

* * *

Зимний день близится к завершению. Собравшись на лесной поляне в тесный круг, русские ратники внимают слову своего воеводы Евпатия Коловрата.

— Дружина моя, братья! Рязанцы, черниговцы, владимирцы! Русичи! Вот и настигли мы войско монгольское, разорившее землю нашу. Дикие звери хозяйствуют теперь в городах наших, терзают тела наших родичей убитых. Не осталось живых людей даже похоронить их…

По зову моему и по своей воле собрались вы здесь под моею рукою. Путями лесными, краткими нагнали мы вражье войско. Но зело велика степная рать, тьмочисленна. Не одолеть нам ее малым числом нашим. Но войско их разбрелось по земле владимирской в грабежах, оно разрозненно и растянуто сейчас, ибо некого страшиться им, нет войска, способного противустать поганым. Князь Юрий Всеволодович покинул Владимир, ушел к Ярославлю собирать рати. В семи верстах отсюда стоит их великий хан Батый. Сейчас самый удобный момент, чтобы напасть на них неожиданно и отсечь главу степному змею.

Братья! Беспрекословно исполняли вы приказы мои. Не одна сотня степняков полегла от наших рук. Завтра, братья, я поведу вас на смерть, но давать и отнимать жизнь может только Бог. И поэтому, если кто-то из вас не готов принять смерть, пусть уходит сейчас. Я не осужу вас, ибо не вправе. И да никто не осудит!

Те, кто останется, знайте: завтра будет бой, бой смертный. Я не отступлюсь, пока не достану Батыя либо сам не лягу костьми. Монгольское войско столь велико, что даже если удастся лишить жизни их хана, то уйти живыми нам самим нет никакой надежды. Поэтому тем, кто останется со мною, я кланяюсь земно, — Евпатий поклонился (великий боярин простым мужикам!), — и прошу простить… Теперь же, братие, помолимся, и пусть каждый сам выберет судьбу свою.

Вся рать единой волною поснимала шапки и опустилась на колени на снег. Губы сами шептали слова молитвы, известные с младенчества и произносимые всю жизнь каждодневно, но сейчас в эти знакомые слова были вложены иные суть и смысл. Каждый по-своему готовил себя к предстоящему, и к предстоящему готов был каждый. Со святыми молитвенными словами дух поднимался над плотью, и каждый готов был свершить невозможное. Кто был слабым — сильным стал, а кто сильным был — стал еще сильней. Таков уж русский человек, стоящий на границе между жизнью и смертью.

После к Евпатию подошли несколько человек, понурив головы, попросили прощения у него и у всей братии и, не оглядываясь, ушли в лес. Не осудим же и мы ушедших. Никто не может знать, как поступил бы сам в подобном случае. Каждый имеет святое право выбора, у каждого свой путь.

* * *

На просторах лесной Руси было неимоверное множество волков. Монголы привыкли, что каждую ночь вокруг их стана собирались стаи оголодавших волков, которых голод толкал на самые дерзкие и наглые вылазки. Волки нападали на табуны, стремясь отбить и угнать в поле отдельных лошадей. Бывали и нападения на людей. А иногда матерый волк-одиночка залетал стрелой прямо в монгольский стан и, бешено мчась между юрт, хватал первое, что подвернется съестного — кусок мяса, овцу, собаку, — и уносился прочь с добычей.

В эту ночь волки совсем распоясались и обнаглели. Невидимые во тьме, они подбирались вплотную к стану. Волки перекликались в темноте, собираясь в огромные, судя по количеству голосов, стаи. А может, это вовсе и не волки? Может, это оборотни, неуспокоившиеся души непогребенных урусутов, движимые ненавистью к своим убийцам, собираются в эту ночь, чтобы подобраться к спящим воинам и выпить их кровь? Ведь урусуты-оборотни погубили уже не одну сотню славных степных воинов в этих безбрежных лесах. Конные сотни уходили по лесным дорогам и тропинкам, ведущим неизвестно куда, надеясь найти лесные деревушки урусутов, и как уходили, так и пропадали без следа. Словно сам злой урусутский лес поглощал, как ненасытимое чудище, непрошеных степных гостей.

Но ночь отступает. Еле заметно осветлел восточный край неба. Десяток дозорных монголов залег вместе с лошадьми среди кустов. Нукеры грелись, прижимаясь к теплым бокам лошадей, и радовались, что скоро их дозор закончится, их место займет другой десяток, и они смогут отдохнуть в своих юртах у очага.

Волки совсем обнаглели. Видимо, чуя лошадей, они подобрались к самым кустам и, может быть, невидимые затаились в каком-нибудь десятке шагов, готовясь к броску. Арбан-ноян (десятник) своим чутким слухом уловил легкое поскрипывание снега под их лапами, и в тот же миг лошади, взоржав, вскочили с земли на ноги и, топчась, принялись кружить на месте, удерживаемые повисшими на уздечках хозяевами. Волки окружили их! Теперь придется покидать пригретое место, ибо лошади своим ржанием обнаружили себя, но сначала нужно отогнать волков. Привязав лошадей к кустам и оставив двоих самых молодых нукеров с лошадьми, восемь монголов, держась друг друга и выставив копья, которые взяли в дозор специально для обороны от волков, полезли через кусты. Эх, жаль нельзя зажечь огня и громко кричать, стуча саблей по железу щита! Без этого разогнать обнаглевших хищников будет нелегко.

Вдруг откуда-то снизу, словно выросли из снега, со всех сторон появились фигуры, но совсем не волков! «Оборотни», — мелькнуло в голове арбан-нояна, по спине пробежала мелкая дрожь. В мгновение ока все монголы были сбиты с ног и зарезаны или задушены. Молодые нукеры, оставшиеся с лошадьми, услышав сначала удивленные возгласы, а затем возню и предсмертные хрипы, вскочили на коней и рванулись в сторону стана. Хотя было темно, но их силуэты все же были видны на фоне светлеющего неба. Сдвоенный короткий свист двух стрел, пущенных почти одновременно, был последним звуком, слышанным ими в жизни.

Триста охотников, в накинутых поверх одежды волчьих шкурах, почти всю ночь небольшими группами по десять — двадцать человек подползали к монгольскому стану, перекликаясь волчьими голосами. Потихоньку они обнаружили все монгольские дозоры на своем пути и сумели перебить их без шума. Когда небо с востока осветлело, охотники, собравшись вместе, лежали у крайних монгольских юрт. Условный продолжительный волчий вой дал понять Евпатию Коловрату, что путь свободен, и Коловрат двинул вперед свою пешую рать. Полтысячи всадников — его конная дружина — остановились пока на опушке леса, ожидая своего часа. Всего под начало Евпатия было около тысячи семисот человек — 1200 пешцев и около 500 всадников. Тысяча семьсот русичей шли на смерть, вместо того, чтобы отсидеться в лесной глуши, ради того, чтобы смертью своей сказать: жива Русская земля!

Подождав подхода основных сил, охотники первыми ринулись на вражий стан. Молча и быстро, как те волки, бежали они между юрт, закалывая дремавших у костров монголов, врывались в юрты, мгновенно уничтожая все живое, и бежали дальше. Монголы только начинали просыпаться от шума и понимать, в чем дело, когда вся пешая русская рать уже целиком втянулась в расположение степняков. Спавшие с оружием монголы, просыпаясь, сразу вступали в бой, но им казалось, что весь стан объят сражением, что русы напали отовсюду, и, привыкшие действовать сплоченно в конном строю, повинуясь единому слову начальника, они терялись в этой неразберихе, оставшись без руководства один на один с врагом, и потому десятками гибли под ударами русских рогатин и топоров.

Русские не рассеивались по стану, увлекшись истреблением растерявшихся врагов, они слитно двигались в одном направлении — к центру монгольского стойбища, где стоял шатер Бату-хана. Попадавшиеся на пути повозки они растаскивали в стороны (поэтому Коловрат и двинул сначала пешую рать). Опомнившись, монголы стали оказывать ожесточенное сопротивление, продвижение русских замедлилось, и тогда они подали Евпатию очередной условный сигнал — подожгли сразу несколько юрт. Коловрат сразу двинул от опушки леса свою конную дружину:

— Мститесь, русичи! Вперед!

Разогнавшись по протоптанному пешцами пути в поле, всадники стрелой влетели в монгольский стан. Пешая рать расступилась по сторонам, как было условлено ранее, пропуская вперед конный клин. Ратники ликующими криками приветствовали мчащегося впереди Евпатия Коловрата. Новый стремительный натиск конных русов ошеломил монголов, и уцелевшие в рубке побежали в разные стороны. Русские в своем стремительном натиске неумолимо двигались вперед, узким клином рассекая монгольский стан, словно нож, разрезающий пирог.

Меж тем стало совсем светло. Начался новый день, всего лишь один миг в бесконечной чреде времен. Ой ле! То не от света зари покраснели снега, но окрасились кровию людскою!

Бату разбудил телохранитель, кратко сообщив о происшедшем. Хан вскочил, мгновенно стряхивая сон. Ему сразу же поднесли изукрашенный золотом стальной доспех. Выйдя из шатра, он услышал гул битвы. Верхом на коне въехал по мосткам на непо-крытую повозку. Телохранители обступили его по сторонам, прикрывая щитами. Чтобы лучше видеть, Бату встал во весь рост на спине коня. То, что он увидел, удивило и напугало его. Бой шел уже там, где начинались юрты тумена* его личной охраны. Опустившись в седло, Бату оценивал случившееся и переживал поток нахлынувших чувств, — все произошло слишком неожиданно, поэтому ошарашило и напугало, хотя этого нападения он ждал! Он не отдал еще ни одного приказа, когда примчался старый Субэдэй, сверкая единственным глазом.

— О, джихангир! Наконец случилось то, что мы ждали! Урусутский медведь сам зашел в ловушку! Я уже послал два тумена в широкий охват. Они замкнут кольцо и прочешут всю округу.

Но я думаю, это излишне, потому что наши минганы** уже отрезали урусутов от леса, им некуда отступить, их мало и они окружены! Нам осталось только уничтожить зверя, попавшего в ловушку!

— Это хорошо, но урусуты бьются уже с моим личным туменом! И продолжают двигаться вперед к моему шатру, а не назад, к лесу!

— Прикажи атаковать их нашим лучшим отрядам, и мы в мгновение ока уничтожим горстку дерзких безумцев!

— Что ж! Вперед! Смерть урусутам! Да! Пусть их вожака приведут мне живым на аркане! Я сам хочу увидеть этого безумца!

Когда русские достигли расположения тумена личной охраны Бату-хана, монголы уже оправились от неожиданности, успели повскакать на коней и встречали русских во всеоружии. Но, хоть и медленно, русские все же продолжали теснить и продвигались туда, где развивался бунчук Бату-хана.

К месту сражения подтягивались новые отряды монголов, и вот, повинуясь единой команде, они атаковали русских со всех сторон одновременно. Русичи знали, на что шли, знали, что уже отрезаны от леса, да и не собирались уходить. Нападения сзади они ждали, и поэтому, когда, разогнавшись по их же следам, со стороны леса налетели свежие конные тысячи степняков, монголы увидели перед собой не спины врагов, а тесные ряды воинов, густо ощетинившиеся стальными остриями.

Коловрат приказал беречь лучших стрелков-охотников, находиться им в середине войска и оттуда, через головы своих, поражать монголов стрелами. Опытный русский лучник из лесных охотников, впервые взяв в руки в пять лет игрушечный детский лук, годам к двадцати пяти — тридцати достигал невиданного мастерства в обращении с этим своим орудием труда, — попадал в глаз зверю, чтобы не портить шкуры, и мог при необходимости стрелять с такой скоростью, что пока первая стрела долетит до цели, успевал выпустить еще несколько. Таким образом, в полете находилось по три — пять стрел одновременно, пущенных одним человеком. Сейчас, когда лучники стреляли через головы своих товарищей, практически не видя противника, большее значение имела не прицельная стрельба, а именно густота боя. Падая как дождь в тесные монгольские ряды, стрелы нет-нет да и находили незащищенный конский бок, шею, лица и руки всадников. Пораженные лошади падали под ноги несущихся сзади, и те, не успевая свернуть, спотыкались и грохались оземь, давя своих седоков, кувыркались через спину, а там уже наскакивали следующие. Короткий обстрел значительно снизил натиск монголов. Их первые ряды, видя плотную стену русских, стоящих недвижимо, прижимаясь друг к другу плечами, укрывшись щитами и выставив копья, невольно затормаживали бег коней, пытаясь оттянуть страшный миг, пытаясь продлить хоть на мгновенье свою обреченную жизнь, иные пытались даже заворотить коней, но сзади неумолимо напирала конная лава и толкала их на смертоносные острия.

Первые ряды монголов погибли, пронзенные русскими копьями. Порою всадник, на бешеном скаку напарываясь на копье, прошивал насквозь и коня, и себя. Продолжая свое движение по инерции, уже убитые конь и всадник подминали под себя убившего их. Первые ряды русских пали, так же задавленные лошадьми, не отойдя назад. Да и некуда было отойти! И, задыхаясь раздавленной конскою тушей грудной клеткой, захлебываясь собственной кровью, уже почти умерев, продолжали сражаться, пытаясь засапожным ножом достать перелезающих через поверженные тела вражеских лошадей, снизу вспороть брюхо или подрезать жилы.

Особо сильна напором была атака со стороны леса, так как там, где прошли русские, оставалось чистое место для разгона конницы, но атаковали монголы со всех сторон. Бату бросил свои лучшие отряды, защищенные не кожаными, а железными кольчугами и доспехами. Бросил лучшие отряды, чтобы сразу, мгновенно разбить, раздавить горстку русов, прежде чем весть о нападении на ставку Бату-хана раскатится по всему войску монголов.

Надавили со всех сторон, сошлись грудь к груди. И нечего здесь искать, кроме смерти, смерти своей и смерти врага своего! И ЗАКИПЕЛ ЯРОСТНЫЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ РУССКИЙ БОЙ!

Пешие ратники принимали на рогатины напирающих монгольских багатуров, смертоносный прямой удар рогатины пробивал доспех, и потому монголы, уклоняясь, ерзали и извивались в своих седлах, стараясь, чтобы удар прошел вскользь. Пешцы кололи монгольских лошадей, либо проворачивая вонзенный широкий наконечник рогатины, либо резали наконечником, как ножом, конские бока и шею, нанося страшные рваные раны. Дико крича, лошади метались и падали, давя своих и чужих. Если всадник не успевал соскочить и падал вместе с лошадью, его добивали на земле или же просто топтали ногами, не глядя, в то время, как руки направляли оружие уже в другого врага. Мирные крестьяне-земледельцы, а ныне воины, обезумев, гвоздили топорами направо и налево (эх, сколько деревьев повалено, сколько дров переколото, сколько срубов поставлено этим топором!), сами получая удары, лезли напропалую, силой переломить силу! Не чувствуя полученных ран, продолжали биться до тех пор, покуда держали ноги. Иные дрались простыми дубовыми палицами, стремясь ударить по лошадиной голове или оглушить, ошеломить всадника.

Часто в толчее боя супротивники оказывались прижаты друг к другу вплотную: не размахнуться ни саблей, ни топором, — тогда сцеплялись, обхватив друг друга руками, пешие ратники тащили монголов из седла, и оба, уже на земле, старались подмять друг друга. Но то не дружеская борьба, без которой не обходился ни один праздник ни у русских, ни у монголов, и исход ее иной, — то бой увечный, смертный; руки ищут горло врага, пальцы давят глаза, рвут ноздри и рот, вцепляются в бороду. Оба стараются выломать руки супротивнику, заворачивая их в суставах, ломают пальцы, зубами вцепляются в горло врага! Эх, человече! Сложись по-другому, могли бы вместе сидеть за дружеским столом, но почему-то сложилось так, что нужно давить и рвать друг друга руками, и нельзя иначе. А как теперь по-другому?.. Почему так?

Основу русского войска составляли дружинники — кмети — профессиональные воины, люди боя. Из них собирались конные дружины князей и бояр. И если ратники из землепашцев, ремесленников и охотников составляли основную часть, опору воинства Коловрата, то главной ударной силой были воины его личной боярской дружины, черниговские удальцы, которых Евпатий позвал с собой, да немногие рязанские дружинники, случаем оставшиеся в живых после степного нахождения. Мужиков — земледельцев, пастухов, хорошо державшихся в седле, — Коловрат тоже посадил на коней, они вступали в бой во вторую очередь, вслед за дружинниками, наносившими основной удар. Таким образом, дружина Евпатия исчислялась в пять сотен всадников. И сейчас они пробивались во главе русского войска туда, где колыхался на ветру бунчук Бату-хана, и уже виднелся белый верх огромного ханского шатра, но атака все-таки завязла в многолюдстве монголов. Ряды монголов сгустились, к месту боя стекались их свежие отряды, но если монголам удалось атаковать русов с тыла и флангов, то переломить битву у них не получилось: волна накатилась на волну.

Бой конных кметей отличался от боя пеших ратников. Если в начале конной сшибки большую роль играет пробивная сила копий, то сейчас, когда замедлилось движение вперед, ряды противников перемешались, сгрудились в тесноте — где свои, где чужие? — в ход пошли мечи, сабли и топоры (или по-русски — секиры).

Сеча… Бешеная круговерть, мелькание бликов доспехов, лезвий оружия, лиц людей, обезображенных звериным оскалом, конских морд, свист и звон тысяч клинков, дикие крики людей и лошадей, сливающиеся в единый неумолимый гул битвы. В такой неразберихе ситуация меняется мгновенно, враги могут быть со всех сторон, ты можешь оказаться окруженным — один против всех! И удары, удары отточенной стали со всех сторон! В этой стихии есть только один способ выжить, — даже и не только остаться в живых, но и победить! — это наносить удары. Способ жизни, существования в сече — это бить, сечь часто, непрерывно, непредсказуемо во все стороны и назад в том числе, и как можно быстрее. Максимально заполнить ударами пространство вокруг себя! Вспомним боевой танец-тренировку Коловрата. Попал, не попал — некогда останавливаться, бей дальше, не в голову, так в плечо, не тому, так другому! Сознание не успевает за быстро меняющейся реальностью и в бессилии отключается, — человек продолжает биться! — но… в этом и спасение! Сознание с его условностями, оценками и запретами не дает раскрываться заложенному в нас потенциалу (как созидательных, так и разрушительных сил). Здесь, сейчас, когда смерть вокруг, когда твоя жизнь висит на волоске в пространстве свистящих клинков, не сдерживаемая условностями сознания, пробуждается огромная сила самого древнего и мощного инстинкта — инстинкта самосохранения, — движения становятся в несколько раз быстрее возможного, тело становится нечувствительным к боли, воин может продолжать сражаться, имея страшные раны, которые в обычном состоянии приводят если и не к смерти, то к невозможности двигаться вследствие боли и потери крови. Тело превращается в неудержимую машину разрушения, несущей смерть. Но это происходит не с каждым, и еще меньше, единицы людей научились контролировать и вызывать у себя при необходимости это состояние. Но такие люди были! Стихия беспощадной рукопашной схватки породила на Руси неповторимые в своем роде личности непобедимых воинов — витязей. Одним из таких был Евпатий Коловрат.

Евпатий бился боевым топором, прикрываясь круглым щитом от стрел и ударов. Сражаясь в первых рядах, Коловрат держал во внимании всю картину боя. Когда он видел, что где-то русичам приходится туго, то сразу же устремлялся туда, бросаясь в самую гущу врагов, часто оказываясь окруженным со всех сторон, но ничуть этим не смущаясь, разил степняков, рассыпая удары во все стороны. И монголы, яро кидавшиеся на окруженного вражеского вожака, неизменно находили здесь свою смерть. А русские, обод-ренные примером воеводы, с новой силой напирали на степняков.

С топором Коловрату пришлось расстаться в один из критических моментов боя. Нахлынули свежие сотни степных удальцов, и русским снова пришлось нелегко. Евпатий, недолго думая, крутнув над головой свою секиру, со всего плеча метнул ее в предводителя нового монгольского отряда — нойона в золоченых доспехах. Топор ударил багатура в грудь и, бездыханного, сбил на землю. Боевой дух монголов был сломлен, и ратная удача вновь окрылила русичей.

На Руси издавна было заведено решать исход ратного спора в рукопашной схватке. Монголы были неплохими воинами, но их родина — бескрайние степи, огромные открытые пространства — приучила их искать победы в ловкости маневра всего войска, — кто кого перехитрит, — отсюда резкие, шумные атаки с последующим ложным отступлением, чтобы завлечь противника в ловушку. Монгольский воин — это прежде всего отличный наездник, стрелок из лука, беспрекословно повинующийся начальнику. На прямое столк-новение монголы решались только при явном численном превосходстве.

Так и не сумев растоптать своим натиском малое войско русов, монголы ослабили напор, откатились, готовя новую атаку.

К Бату-хану привели пятерых русов, которых выволокли на аркане прямо из боя. Бату, сидя в седле, сверху вниз разглядывал пленных, сбитых нукерами на колени, — все ранены, перепачканы кровью, своей и монгольской. Давя их взглядом, который, впрочем, русские переносили совершенно спокойно, видимо, не понимая, перед кем стоят, Бату-хан спросил через переводчика:

— Я хочу услышать от вас только одно: кто ваш воевода? Его имя?

— Нам нечего скрывать, воевода наш — Евпатий Коловрат, боярин рязанский. Ты всю семью его сгубил, Рязань порушил, он теперь от тебя не отступится.

— Не отступится?! На что вы все надеетесь, вылезши из своих лесов и напав на мое войско столь малым числом? Вы сейчас умрете!

— Не разговоры говорить мы пришли к тебе, мы и пришли умереть за землю. Нет у нас страха перед тобой.

— Снимите им головы! — бросил Бату-хан нукерам.

Хан молчал некоторое время, раздумывая, затем, глянув на почтительно примолкших нойонов, громко приказал:

— Позвать Харгула!

Через краткое время нойон Харгул предстал пред очами Бату-хана. Харгул, один из верных телохранителей Бату-хана, тысячник в тумене личной охраны, непобедимый воин, багатур, брат одной из жен Бату. Вошедши в юрту, где его ждал Бату-хан, Харгул заполнил ее собой целиком. Нет, он не произнес ни слова, кроме приветствия хану, не цветистыми речами, а именно молчаливым присутствием Харгула наполнилось пространство юрты. Бывшие здесь другие военачальники, тихо переговаривавшиеся между собой, затихли.

Бату краткое время восхищенно-удовлетворенно созерцал своего любимого телохранителя. Харгул сразу выделялся среди прочих воинов своим огромным ростом и мощным телосложением, которое не скрывал, а еще более подчеркивал до блеска начищенный стальной доспех, нескупо украшенный серебром. Невероятная мощь Харгула не ограничивалась огромностью его тела, ее, невольно съежившись внутренне, ощущали все присутствующие, она подавляла.

— Харгул! Я узнал имя урусутского вожака! Это Евпатий Коловрат. Ты поведешь свою тысячу в бой! Ты найдешь Коловрата и убьешь его! Или приволочешь мне на аркане! Твоя тысяча втопчет в грязь оставшихся в живых урусутов, это будет нетрудно, когда ты лишишь их вожака! Все! Иди! Приведи мне Коловрата на веревке или принеси его голову! Вперед!

Поклонившись, Харгул покинул юрту. Нойоны, не сговариваясь, перевели дух.

Русские едва успели выровнять ряды, как на них обрушилась новая конная лава. Новый натиск был сильнее прежнего. Монголы использовали ту же тактику, что и при взятии Рязани, — пользуясь огромным численным перевесом, монгольские военачальники с каждой новой атакой посылали в бой свежие отряды, еще не участвовавшие в сражении.

Гибли русские, гибли монголы, и те, и другие кидались в схватку с одинаковой яростью. Коловрат, как обычно, прорывался туда, где русским было тяжелее всего, и исправлял положение. Он приметил нойона богатырского сложения, видимо, начальника монгольского отряда, нойон сражался в первых рядах, а не руководил своими нукерами, находясь в центре отряда, как обычно. Монголы, ведомые своим начальником, в том месте теснили русских, и Евпатий повернул своего коня туда. Пробившись ближе, он с удивлением услышал, что багатур время от времени выкрикивает его имя, но он быстро понял, откуда монголы узнали его имя. Чуть поодаль с багатуром ехало пятеро нукеров со вздетыми вверх копьями. На копья были насажены бородатые русские головы. «Ты ищешь встречи? Ты ее получишь!» — Евпатий двинул прямо на нойона. Монгольский богатырь тоже увидел его. Они ехали навстречу друг другу, и воины с обеих сторон расступались, давая дорогу. Вот съехались, сшиблись. Бьющиеся округ них, не сговариваясь, переставали на время убивать друг друга и оборачивали взоры на святое для воина действо — единоборство военачальников.

Харгул делал ставку на мощные одиночные удары и на прямой натиск лоб в лоб, он постоянно наступал и теснил. Любая преграда, вставшая на его пути, неизбежно будет сокрушена. Коловрат же умело уклонялся от направленных ударов, сохраняя пока потенциал ударов своих, лишь изредка отвечая, и уходил с линии атаки. Доспех Харгула был тяжелее, мощнее, чем у Коловрата, и поэтому Евпатий был подвижнее, — он как вода обтекал смертельные удары Харгула. Сильные удары требуют большего вложения силы и быстрее истощают выносливость атакующего. Коловрат почувствовал, что атака Харгула вот-вот достигнет своего пика, и чтобы возможно больше истощить силы противника, стал принимать удары щитом не вскользь, как раньше, а напрямую, в лоб. Харгул, взбешенный бесплодностью своих атак, бил с нарастающей силой в щит Коловрата, — видно, урусут растратил силы на увертки от его ударов и теперь просто прикрывается щитом, осталось разрушить последнюю преграду к победе. Дубовый щит, обитый железными полосами и пластинами, крошился под неимоверной силы ударами клинка Харгула. Да и может ли что-либо устоять? Щепки летели во все стороны. Скоро щит был изрублен в куски, и Евпатий сбросил с руки его бесполезные остатки. Очередной удар Харгула упал в пустоту, пик его атаки прошел, Харгул выложил свою максимальную силу на щит Евпатия, теперь он уже не сможет развить такого усилия, темп его атаки может идти только на убыль. Оставшихся сил Харгулу вполне хватило бы, чтобы несколько часов вести бой и зарубить не один десяток врагов, но на этот раз его противником был Евпатий Коловрат…

Воспользовавшись моментом, Евпатий выхватил левой рукой второй меч, притороченный у седла. У Харгула — сабля и щит, у Евпатия — два меча. Коловрат атаковал, атаковал непрерывно, но его удары не были направленными и акцентированными, как у Харгула, Евпатий не вкладывал всю свою силу в несколько ударов. Его удары переходили один в другой непрерывно, обрушиваясь на Харгула как водопад. Харгул еле успевал отбивать их, нет-нет да и проскользнет клинок Коловрата по защищенной доспехом груди, по стальному оплечью. Харгул никогда не уворачивался от ударов врагов, он всегда отбивал их, потому что все враги были слабее его, человека-скалы. Можно отбить несколько ударов почти одновременно, но больше десятка ударов, обрушившихся на него почти в одно мгновение, Харгул отбить не мог. Как вода заполняет ямки, неровности, пустоты, так масса ударов Евпатия заполняла пробелы в защите Харгула. Человек-скала и человек-вода…

Харгул чувствует на своем теле несколько мелких ран. Там клинок Коловрата прорвал доспех между стальными пластинами, здесь, неведомым образом попав под щит, чиркнул по ребрам под мышкой, на руке нашел щель между наручем и налокотником… «Ерунда! Это не раны!» — внутренне восклицал Харгул, чувствуя, как кровь неприятной влагой растекается по телу под доспехом. Коловрат усилил атаку, увеличил темп. Харгул ощущал, что сила утекает из него и увеличивается у его противника, словно бы перетекает от него к Коловрату. Харгул все более терял ориентацию в пространстве, невозвратно терял способность сопротивляться. Он уже совершенно не мог контролировать градом сыплющиеся на него удары, обезумев и ничего уже не понимая, беспорядочно махал саблей, получая десятки ударов по шлему, плечам, туловищу, рукам, бедрам. Левая рука со щитом повисла плетью. Евпатий с плеча, со всего размаха послал мощнейший импульс в последний, точный удар. Это было самое мощное приложение его силы за все время сегодняшнего боя. Можно ли рассечь закованного в сталь всадника от плеча до седла? Кто знает?

Вода размыла скалу, и скала рухнула, рассыпалась прахом.

Скорбный вой-возглас-выдох разлетелся по монгольскому войску!

— О-о-е-е-й! Харгул убит!

Ближайшие друзья и боевые товарищи Харгула ринулись в сечу, чтобы спасти, вынести тело своего предводителя, но с гораздо большим воодушевлением ринулись супротив их русичи, ведомые Евпатием Коловратом! Полторы сотни монгольских багатуров было начисто вырублено над телом Харгула.

Для воинов своей тысячи Харгул был не просто начальником, вера в его исключительную силу была сродни вере в богов. Теперь, когда вера рухнула на глазах, в душах нукеров царило полное смятение. Монголы побежали! Нет, это не было притворное организованное отступление, это было бегство толпы, подчиня-ющейся инстинкту стада.

Русские остановились перевести дух, ибо преследовать бегущих не было смысла, — монгольское войско было столь велико, что бегство одной тысячи не могло изменить положения вещей. К шатру Бату-хана пробиться не удалось. Евпатий окинул взором свою рать, — едва ли половина осталась…

Все это издали видел Бату-хан, еще не зная и не понимая причину случившегося, не веря своим глазам. Когда же ему сообщили о гибели Харгула, он, ни слова не говоря, вошел в свою юрту, чтобы никто не мог видеть его слез. Полог юрты колыхнулся за спиной, послышались тихие шаги. Только один человек мог войти сейчас в юрту хана. Отерев лицо, Бату-хан повернулся к Субэдэю.

— Что же, учитель, теперь мне придется умертвить тысячу из моего личного тумена, запятнавшую себя бегством, как того требует яса моего деда? — задал Бату вопрос, не требуя ответа, зная, что не сделает этого.

Выйдя к своим нойонам, Бату-хан, взмахнув рукой, коротко бросил:

— Послать свежие тысячи, атаковать до тех пор, пока жив хоть один урусут! Привезите мне тело Харгула.

Перед очередной атакой монголы продолжительное время осыпали стрелами тесный строй русов. Большинство русских не имели кольчуг и шлемов, но во время передышки между атаками Коловрат приказал снимать доспехи с убитых монголов, и к началу обстрела все русские ратники были защищены доспехами, поэтому убитых и пораненных стрелами было гораздо меньше, чем можно было ожидать. Русские подбирали монгольские стрелы и отсылали их обратно.

Затем последовала бешеная атака свежих монгольских отрядов, еще не участвовавших в битве. Русские отбивались, построившись «ежом» — плотным круговым строем, ощетинившись копьями во все стороны, они готовы были отразить атаку с любой стороны. Теперь монголы атаковали короткими наскоками, стремясь рассеять русский строй, отступая и атакуя вновь без перерыва. Потрепанные монгольские сотни сменялись свежими, русские же бились не переставая.

Вокруг множество убитых и раненых людей и лошадей. Монголы не могли развить большую скорость для атаки, — ступая по трупам, их лошади скользили. С каждой новой атакой убитых становилось все больше и больше. Скоро вся поверхность земли во-круг русского строя сплошь была покрыта телами.

Солнце, ярко светившее с утра, затянуло какой-то хмарью. Стало сумрачно, да и день пошел на убыль. Смерть, широко раскинув черные крылья, кружит над полем, собирая свой урожай. Много душ вознеслось этим днем! Но не окончена еще кровавая жатва…

У русских побиты все лошади, да и самих ратников остается уже не больше трех сотен. Монголы тоже идут в бой пеши, — трупов столь много, что лошади вязнут. Так и не удалось монголам рассеять русский строй, оставшиеся в живых русичи все так же сражаются, сжавшись плотной кучкой, отбивая атаки со всех сторон. Вокруг скопилось столько мертвых тел, наваленных грудой, что они образовали круглый вал вокруг русских, сражение теперь шло на этом валу. Монголам приходилось карабкаться вверх по скользким от крови телам, потому что они никак не могли сбить русских вниз. Новые и новые отряды лезли на штурм страшной крепости, возведенной самим богом войны.

Евпатий бился пеш в первых рядах, своей невидимой внутренней силой сплачивая и крепя дух горстки своих воинов, изнемогавших от многочасового боя. Он разил врагов двумя мечами, так и не нашлось равного ему противника-единоборца. Как мельничные лопасти летают его клинки, косят людей, словно косы луговую траву. Вокруг Коловрата образовалось мертвое пространство на расстоянии маха меча, каждый из вражеских воинов, дерзавших вторгнуться в него, бывал неизменно убит. Видя участь своих товарищей, все меньше и меньше монголов решались вступить в круг смерти, пересечь границу между жизнью и смертью, они видели и верили, что каждый, перейдя невидимую грань, будет убит. Ощетинившись саблями, держась от Коловрата на безопасном расстоянии недосягаемости его клинков, они явно чувствовали плотную невидимую стену вокруг Коловрата, возведенную их собственным страхом и отталкивающую их с невиданной силой. Будто и стрелы отводит та стена смерти, защитный круг Коловрата! Все летят мимо! Коловрат, словно колдун, двигался по полю битвы, где порой от тесноты даже нельзя было размахнуться, окруженный кругом пустоты, кругом, отграниченным остриями его мечей. Как и прежде, как и всегда, он шел туда, где его воинам, его людям приходилось труднее всего, и выправлял положение.

Бату-хан слушал очередного гонца, и у него уже не вспыхивала ярость в ответ на их донесения, каждый раз повторявшие друг друга, он просто уже устал от собственной бессильной ярости. Гонец, упав на четвереньки перед сидевшим на коне ханом, говорил:

— Мы нападаем, мы убили много урусутов, но они еще не сломлены, они теряют людей, они скоро все будут убиты.

— А что урусутский нойон — Коловрат, когда вы привезете мне его голову?

— О-о-о! Урусутский нойон — большой шаман, он ходит по полю невредим, ни сабля, ни копье, ни стрела не могут взять его. Он окружил себя волшебным кругом, каждый, кто переступит черту, падает замертво, его хранят неведомые силы. Он неуязвим, как джинн…

Бату не верил, он думал, что нукеры, чтобы оправдать себя, приукрашивают достоинства врага, но… приходилось верить!

— Сколько урусутов осталось в живых?

— Менее двух сотен, о джихангир!

— Так засыпьте их стрелами!

На полторы сотни русов посыпались тысячи стрел. Русы вмиг скрылись за валом из мертвых тел, закрылись щитами сверху. И когда монголы снова пошли на приступ, не чая найти там хоть кого-то в живых, их встретили русские воины, готовые к бою.

Бату чувствовал усталость, усталость бессилия, усталость ожидания. Десятки раз монголы атакуют русов, русы гибнут, их все меньше и меньше, но они все так же стоят на поле брани и все так же отражают атаки его воинов. Бату устал, устал гневаться, устал принимать решения, каждый раз не приводящие к успеху, устал ждать известия о, казалось бы, неизбежной победе.

Когда человек сильно устает физически, он не способен двигаться и выполнять работу. Как тело бывает повержено усталостью, так был повержен усталостью дух Бату-хана. Бату чувствовал полную бессмысленность придумывать еще что-то, отдавать приказы, действовать. Прозвучавший вдруг откуда-то сзади, за правым плечом, голос Субэдэй-багатура вывел его из оцепенения:

— Камнеметы готовы, о джихангир! Прикажешь начинать?

— Камнеметы?! Кто приказал? Зачем?

— Я, о джихангир, твой смиренный слуга.

Бату, вдруг мгновенно все поняв, почувствовал, как к нему вернулась энергия действия:

— Я не перестаю восхищаться твоей мудростью, учитель. Твоя живая мудрость — самое дорогое богатство, доставшееся мне от деда.

Камнеметные машины были вывезены из Китая и обслуживались китайскими же умельцами. Они использовались при осадах городов для разрушения крепостных стен. Сейчас по приказу Субэдэй-багатура они были заряжены камнями и нацелены не на стены крепости, а на полторы сотни непобежденных русов.

Полторы сотни… Они стояли, как и прежде, плотно сомкнувшись, локтями и спиной чувствуя товарищей, каждый ощущал свое единство со всеми, и у всех была одна доля, и никто не искал другой. Каждый был готов к неизбежному.

В одно мгновение десятки камней обрушились на пятачок земли, на котором плотным строем стояло полторы сотни русских воинов. Этого не ждал никто… Падая в тесный сомкнутый строй, один камень убивал по нескольку человек. При первом же залпе был убит Евпатий. Камень ударил его в грудь и, смяв грудную клетку, почти разорвал его пополам. Коловрат умер сразу, мгновенно.

Так и не поняв до конца, откуда, почему с неба рушатся камни, русские начали разбегаться в стороны, инстинктивно спасаясь от новой напасти. Камни продолжали падать, с хлюпаньем вминаясь в груды мертвых тел, сбивая живых людей, но русы теперь приловчились уворачиваться от летящих камней.

Монголы, наконец, достигли того, чего так и не могли добиться многочисленными атаками, — им удалось рассеять сплоченный строй русов и убить их воеводу. С ликующим кличем «Хурра! Хурра!» монголы кинулись добивать немногочисленного врага. Русские не сдавались, бой разделился на одиночные схватки. Монголы по нескольку нападали на одного русского, рубя одновременно со всех сторон. Русские, еще хранящие в себе частицу боевого духа, полученную от своего воеводы, дрались до последнего. Крутились волчками в кольце врагов, успевая перед смертью достать многих, оставя на их телах рубцы, — память о последнем бое дружины Евпатия Коловрата. Это было не избиение обезумевшей от страха толпы, это был бой, бой последних русских ратников, унесший немало и монгольских жизней.

Бату-хан ехал по полю, ехал туда, — к месту последней битвы. Нукеры расходились в стороны, освобождая путь джихангиру. Победители, они стаскивали с убитых доспехи и залитую кровью одежду, походя добивая раненых русских.

Впереди поле было сплошь устлано растоптанными, раздавленными мертвыми телами, Бату поехал по телам… Конь осклизался, проваливался по колена в кровавое месиво. Бату хотел слезть с коня, но он не мог унизить свою честь тем, чтобы пройти этот путь пешком (знатный монгол не унизит себя тем, чтобы дойти пешком до соседней юрты). Уж сколько видел Бату за свою еще недолгую жизнь во время военных походов! Сколько поверженных городов! Но испытывать такого ему еще не приходилось, — он усилием воли подавлял в себе чувство боли, боли за этих людей, которые умерли по его воле, и по телам которых он ехал теперь. У него было острое желание повернуть, выехать на твердую землю, но он хотел УВИДЕТЬ.

Вот он добрался до чудовищного вала, тронул коня вперед. Конь полез вверх, но скоро провалился по самое туловище и безнадежно застрял. Тут же подскочили нукеры-телохранители, пытаясь вытащить коня, но безуспешно. Бату отказался от предложенного другого коня и все же пошел пешком, подошвами чувствуя податливую упругость мертвых тел. Вот под ногой дернулось, слабо зашевелилось, послышался слабый стон-хрип, — живой, раненый, урусут. Бату, задержанный на миг всколыхнувшимися чувствами, осторожно переставил ногу, пошел дальше. Нукеры, завидев великого хана, прекращали копошиться над мертвыми. Тело-хранители, забежав вперед, оттесняли нукеров в стороны.

— Где тело Коловрата? — спросил Бату.

Его подвели к месту, с которого оттащили трупы, там посередине лежало тело Евпатия Коловрата. Грудь была вдавлена страшным ударом камня, но лицо сохранилось невредимым. Бату долго молча стоял, вглядываясь в не принадлежащий уже этому миру лик. Затем обратил взор на русских пленных, стоявших в стороне неподалеку. Пленных было всего около двух десятков, все были ранены, руки туго стянуты за спиной. Не богатыри, обыкновенные люди, неотмирные худые лица, сильно опавшие за целый день непрерывной битвы.

К Бату приблизился один из телохранителей:

— О джихангир, нашли тело Харгула.

— Пусть принесут его сюда.

Останки своего любимого телохранителя Бату велел положить рядом с останками Евпатия.

Тело Харгула было рассечено неимоверным ударом, затоптано в пылу битвы ногами и копытами, не спасли стальные доспехи, внутренности вывалились наружу. Харгула узнали по доспехам.

Бату плакал, плакал, не таясь своих нукеров и нойонов, плакал над изуродованными телами великих воинов, равно сокрушаясь об обоих. Долго еще Бату стоял над телами Харгула и Евпатия Коловрата, пораженный силой их духа, так ярко раскрывшейся в этой земной жизни.

Повернувшись к телу Евпатия и глядя в его лицо, Бату воскликнул:

— О, Евпатий Коловрат! Почему, почему не служил ты мне?! Никакого жалованья не пожалел бы для тебя! Держал бы у самого сердца! С такими воинами завоевал бы весь мир, дошел до послед-него моря!

Затем, кивнув в сторону пленных, коротко бросил:

— Развязать!

Когда пленные были освобождены от веревок, он сказал им:

— Возьмите тело воеводы своего и похороните с честью по вашему обычаю! Идите! Никто не причинит вам вреда! Дайте им золотую пайцзу!

Русские, быстро соорудив носилки между двух копий, положили на них тело Евпатия и ушли в сгущающийся сумрак зимнего вечера.

Никто не знает, где похоронен Евпатий Коловрат. Никто не расскажет, как долбили, ковыряли мерзлую землю обломками копия и мечей, выгребая застывшие комья земли обмороженными руками, как старший из них прочитал молитву вместо попа, как воздавали последние воинские почести своему воеводе, боярину, ярому воину Евпатию Коловрату.

Ветер гудит в вершинах лесных дерев, вьюжит, метет по полям поземкой, закручивает снежные вихри-смерчи, которые, покружив малое время, теряют свои очертания, распадаются в общем потоке снега и воздуха. Ветер — стихия, ветер — хозяин. Покружив над землею, осторожно, слегка явив свою силу, ветер взмывает ввысь, прочь от земной тверди, туда, где нет преград, кружит и вертится, наслаждаясь простором и могуществом, рея в необъятном пространстве своего царства, играет птицами и облаками. Над Русской землею ветер.

                                                                                                                  Коршунов Олег.  

Скачать "Коловорот"  (http://proxy.flibusta.is/b/340...)