Дождь барабанил по стеклам питерской квартиры, превращая город за окном в размытую акварель серых тонов. На столе, среди хаоса бумаг и кружки с давно остывшим чаем, лежал потрепанный томик – «Идиот» Достоевского. Князь Мышкин с обложки глядел в никуда своими прозрачными, всепонимающими глазами. И вдруг – мысль, резкая, как щелчок выключателя: А ведь изначально... идиот – это просто тот, кто в стороне? Кто в общем деле пальцем не пошевелит?
Часть 1: Пыль Веков и Слово, Которое Жгло
Кабинет античной истории в университете пах специфично: пыль фолиантов, старое дерево и что-то неуловимо древнее. Профессор Никифоров, человек, казалось, высеченный из того же мрамора, что и его любимые герои, вещал тихим, но режущим тишину голосом. Его седые брови хмурились над очками.
— Полис, коллеги... — он делал паузу, окидывая взглядом студентов, — это не стены и не рынок. Это — койнония. Общность. Быть гражданином — значило участвовать. В суде присяжных. В Народном собрании. В выборах стратегов... А тот, кто забился в свою скорлупу? Кто только о своих оливе да амфоре с вином печется? Кому плевать на общие стены и общие законы?
Тишина в аудитории стала густой, как смола. Профессор усмехнулся, уголок рта дрогнул.
— Такого... такого звали идиотес. Частное лицо. Отдельное. Не обязательно злое. Но — чужое духу полиса. Эгоист, по сути. Не понимающий, что его личное счастье — висит на волоске общего блага. Пренебрегший долгом.
Слово «идиот» повисло в воздухе, обжигая. Частное лицо. Звучало так... нейтрально. Совсем не так, как сегодня. Сегодня — это тупой, дебил, оторванный от реальности. Унизительное клеймо.
— Профессор, — раздался робкий голос с задней парты, — а князь Мышкин? Его же «идиотом» звали... за доброту? За "не от мира сего"?
Никифоров кивнул, доставая платок.
— Достоевский, голубчик, гениально смысл перевернул! У него «идиот» — святой. Чистый. Но мир-то наш... — тяжелый вздох прокатился по рядам, — мир наш куда ближе к греческому идиотесу, увы. К тому, кто выбрал не знать. Не участвовать. Считать, что его хата — с самого дальнего края. Пока хату не спалят дотла вместе со всем предместьем.
Среди слушающих был Максим. Технарь. Гений схем и кода. Он лишь презрительно хмыкнул, уткнувшись в экран ноутбука. «Философия... Шум», — подумал он.
Часть 2: Пиво, Паяльник и Непробиваемая Стена
Вечер. Знакомый паб. Гул голосов, звон бокалов, запах хмеля и жареных крылышек. Максим склонился над ноутбуком, его пальцы порхали по клавишам. Рядом — кружка темного пенного, почти нетронутая. Его друг Сергей, тот самый, что задавал вопрос про Мышкина, пытался достучаться.
— Выборы на носу, Макс. Хотя бы из любопытства...
Максим фыркнул, не отрываясь от экрана.
— Серьезно? Опять твои древние греки? Да кому это надо? Все давно решено. Кого надо - уже выбрали без нас! Кукловоды, ниточки. Я лучше вот этот модуль допаяю — реальная польза будет. А этот цирк... — он махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху. В его глазах — умных, проницательных — горело презрение ко всему, что пахло «политикой».
— Макс, — Сергей наклонился, голос стал жестче, — а если... если твой «модуль» завтра законодательно объявят вне закона? Как «потенциально опасную штуковину»? Или налог на инновации введут такой, что паять станет разорительно? Кто решать будет? Те самые «кукловоды», которых ты даже пальцем не тронул?
— Ха! — Максим грохнул кружкой по столу. Пиво расплескалось. — Смена! Да ты посмотри, КТО там лезет? Сплошь... — он поискал слово, скривив губы, — сплошь идиоты! В современном, самом что ни на есть смысле! Или жулики. Выбирать не из кого!
— А если не выбирать, — Сергей говорил тихо, но каждое слово било, как молот, — то ты сам и становишься... идиотом. В древнем смысле. Идиотес, Макс. Частное лицо. Которому наплевать на общее. Пока общее не придет к тебе в мастерскую с обыском или с новым драконовским указом.
Максим поднял на него глаза. Взгляд был холодным, отстраненным. Потом губы дрогнули в снисходительной усмешке.
— Философ хренов. Допивай своё. Или книжки свои читай. Оставь меня в покое со своей... демократией.
Стена. Гладкая, ледяная, непроницаемая стена равнодушия. Сергей откинулся на спинку стула. Его мир – схемы, алгоритмы, конкретный результат. Полис? Койнония? Пустой звук. Белый шум, который можно игнорировать. Бесполезно, — подумал Сергей.
Часть 3: Ночной Звонок и Холодный Пепел Понимания
Прошло полгода. Ноябрь. Промозглый, пронизывающий до костей. Глубокой ночью в квартире Сергея резко зазвонил домофон. Настойчиво, тревожно. На экране – лицо Максима. Серое. Безжизненное. Как у призрака. Впустил.
Максим вошел, не снимая промокшей куртки. Стоял посреди комнаты, руки мелко дрожали. Глаза были пусты, как у князя Мышкина после удара судьбы.
— Они... — голос сорвался, хриплый. — Закрыли. Весь проект. «Инновации не соответствуют стратегическим отраслевым приоритетам», — процитировал он казенную фразу, и в голосе зазвенела ледяная ярость. — Три года. Инвесторы... все. Коту под хвост. Из-за какого-то... постановления. Которое кто-то там... — он ткнул пальцем в потолок, — тихо, без шума, протолкнул. Просто – бац. И нет ничего.
Он рухнул на стул, словно подкошенный. Уставился в одну точку на паркете. Сергей молчал. Пошел на кухню. Включил чайник. Его нарастающий гул – единственный звук, нарушающий гнетущую тишину.
— Я... — Максим начал, сглотнул. Потом снова, уже тише: — Я ведь даже не знал... что такое готовится. Не следил. Не читал этих... законопроектов. Мне было неинтересно. — Он поднял на Сергея глаза. В них бушевала странная смесь – дикий стыд, бессильная ярость, полная растерянность. — Думал... я выше этого. Умнее. А оказалось...
Чайник щелкнул, сигнализируя о готовности. Звук был оглушительно громким.
— Оказалось, я – полный идиот, — выдохнул Максим. Шепотом, но каждое слово било, как обух. — В самом первом... греческом смысле. Идиотес. Частное лицо. Которому наплевать на общее. Пока общее... — он махнул рукой в сторону невидимого кабинета чиновников, — не пришло и не раздавило его частное в пыль.
Эпилог: Тени Агоры и Шаткий Край Общей Хаты
Сейчас Максим... учится. Листает новостные ленты. Не фанатично, но внимательно. Иногда звонит Сергею: «Слышал, там законопроект такой лепит комитет... как думаешь, проскочит?». В голосе нет прежнего циничного отторжения. Есть настороженность. Трезвое понимание хрупкости всего, что он считал незыблемым и своим.
А за окном все тот же серый Питер. Люди спешат. По своим частным делам. К своим частным хатам. Но если приглядеться, в этом потоке можно разглядеть тени. Тени древних афинян, горячо спорящих на шумной агоре о судьбах своего полиса. Тень князя Мышкина с его мучительной, святой простотой. И тень... идиотеса. Того, кто упорно стоит в сторонке. Уверенный в своей практичности. В своем превосходстве над «этой суетой».
Но древние знали толк в выживании сообщества. Они понимали: демократия – не зрительный зал, где можно развалиться в кресле с попкорном. Это сцена. И если ты не готов выйти на нее – хотя бы чтобы бросить камешек при голосовании, крикнуть «Нет!» или предложить свое – ты по умолчанию становишься статистом в чужой, зачастую опасной пьесе. Становишься идиотесом. Частным лицом в мире, где все нити – переплетены.
И самое горькое прозрение наступает тогда, когда декорации этой пьесы начинают рушиться прямо на твоей голове. Кричать «Несправедливо!» будет поздно. Потому что ты сам отдал свой голос. Молчанием. Равнодушием. Удобной позицией «моя хата с краю».
Хата-то, оказывается, у всех – одна. Общая. И край у нее – один на всех. До обидного шаткий. Особенно когда слишком много «идиотов» в первородном, греческом смысле этого слова, стоят по углам, брезгливо помалкивая и считая себя умнее всех.
Оценили 0 человек
0 кармы