ДОКТОР СЁМА,ВОВА РОЖКИН И ЗАМПОЛИТ

Справедливости ради должен заметить, что конкретно наш доктор не являлся таким профаном, отчаянным лежебокой или бездельником. Очень даже наоборот. Звали его Ломакин Семён Петрович, бойцы за глаза именовали Лом, а офицеры уважительно – Сёма Ломов или Ломович. Он, конечно, мог бы сутками спать и ничего не делать, но энергичная натура требовала действий.

Видом он был, скажем, не очень: маленький, щуплый, голова непропорционально большая, волосы вечно взъерошены, как у первоклассника на перемене. Но характер имел крутой и решительный, а волю железную: бойцы при одном лишь упоминании о Сёме начинили трепетать, некоторые мочились в штаны, и вообще – боялись больше, чем даже старпома. Даже сам командир лишний раз Сёму не дёргал. Доктор умудрился поставить на место и его! Случилось это буквально в первую же неделю по поступлении Сёмы к нам на корабль.

Лодка готовилась к длительному плаванию, суета стояла несусветная, а тут доктор собирает всех моряков из БЧ‐5 с намерением вести их в госпиталь на медосмотр! Механик в панике – работы невпроворот, каждый матрос на счету! Старпом от такой резвости молодого Склифосовского был в шоке и сначала даже как материться забыл. Но скоро вспомнил и отменил, конечно, всё. Сёма суёт ему в нос «План подготовки корабля к длительному плаванию по медслужбе», собственноручно подписанный командиром, согласно которому именно сегодня с 8 до 13 часов у матросов БЧ‐5 медосмотр и флюорография. Старпом непреклонен. Предлагает засунуть план в одно известное место и вообще не путаться под ногами, не мешать людям делом заниматься. Другому доктору этого бы вполне хватило чтобы поставить где надо отметку «вып.» и успокоиться. Но не Ломову! Природная патологическая ответственность за любое порученное дело требовала от него проведения всех намеченных мероприятий не формально, а фактически. Направившись к командиру, Сёма предъявил и ему вышеупомянутый план. Командир, конечно, не в столь грубой форме, как старпом, но тоже настоятельно порекомендовал лейтенанту угомониться. На что Сёма заявил: что его докторский план не менее значим для боеготовности корабля, чем штурманский, механический или, скажем, минёрский. А с момента утверждения его командиром корабля приобретает силу закона, и он, доктор Ломов, обязан его беспрекословно выполнять. Если же в этом ему кто-нибудь будет препятствовать, то он пойдёт к комбригу, а если надо – и до командующего флотом доберётся, но выполнит всё, что положено, до последнего пункта. От такой наглости молодого офицера командир сначала опешил, но потом сообразил, что лейтенант прав. Что сам же, на днях, эти планы подписывал, а написанное пером, как известно, не вырубишь топором. В итоге, несмотря на истерики механика и других офицеров корабля, у которых доктор согласно «плану» (часто в самый неподходящий момент) изымал матросов, медосмотр и санация личного состава произведены были качественно и в срок. Благодаря принципиальности доктора за время плавания никто из моряков не то чтобы заболеть, даже чихнуть ни разу не посмел.

В отличие от других корабельных докторов Ломов никогда не сидел без дела. Он совершенно безвозмездно, то есть исключительно ради самообразования, изучал кораблевождение, устройство лодки, правила связи, радиотехническое вооружение и всякие науки, которыми нас, будущих командиров, пичкали насильно и сверх меры. Причём штурманские дела Сёма освоил так, что его, бывало, командир брал на сдачу зачёта по КБР (корабельный боевой расчет) вместо штурмана. Дизели, корабельные системы и всю механическую часть доктор знал не хуже механика. Он на пузе излазил все трюма вдоль и поперёк и частенько прикрывал меха, когда лодка стояла на ремонте в заводе. Устройство торпедных аппаратов и всё минёрское дело доктор знал уже лучше меня и на очередных стрельбах постоянно донимал просьбами дать ему «бабахнуть».

Помимо этого у Сёмы был недюжинный педагогический талант, острый язык, и моряков он драл классически:

– Ну а ты, глист в обмороке, кому тут разлегся? – обращался он к зазевавшемуся бойцу, который по тревоге решил пришхериться и отлежаться незамеченным за станциями управления ГГЭД. – А ну, спирохета бледная, подпрыгнул и быстро по местам разбежался! – с интонацией, не терпящей возражений, командовал Ломов. Сам боец хоть и считал себя авторитетным годком, имеющим право по службе особо уже не напрягаться, но он был худ, бледен и белобрыс, поэтому, не дожидаясь дальнейших уничижительных для своего авторитета эпитетов, срывался с места и бежал куда подальше.

Короче, Сёма наш был не просто доктор, а старпом дубль два, строгий и самый что ни есть злое@ущий. Как только он появился на подводной лодке, бойцы сразу же перестали болеть. Кроме вовремя и качественно проведённой санации, он знал ещё одно универсальное средство от всех болезней – клизму, причем объём единовременно используемой в ней жидкости меньше ведра не признавал. Клизма у Сёмы всегда была заряжена и готова к немедленному применению. Двух первых последовательно обратившихся к нему моряков, можно сказать, пронесло в прямом и переносном смысле. А вот третьему и, как оказалось, последнему пациенту повезло, мягко говоря, не очень. Им оказался Вова Рожкин, мой торпедист, лентяй и пройдоха, из тех оболдуев, которых перед отходом нам сплавили из других экипажей за ненадобностью. Как-то накануне строевого смотра Рожкин имел глупость обратиться к доктору с такой приблизительно жалобой:

– Тащ литинант, у меня тут эта... слабость вроде, голова болит, и чё-то ничего делать не хочется...

Ну, что тут можно сказать? Жалоба как жалоба, вполне банальная. И хотя у нас каждый второй моряк больной на голову, а делать ничего не хочет вообще каждый первый, но помогать надо всем, клятву Гиппократа никто не отменял. Поэтому Сёма отнёсся к жалобе пациента со всей ответственностью.

Опрокинув полстакана спирта и звучно подышав на руки, тщательно их, таким образом, продезинфицировав, Сёма приступил к делу. Последующие пять минут он старательно обследовал пациента: заглянул ему в рот, несколько раз с интересом выслушал протяжное «А-а-а-а», измерил артериальное давление, температуру, пульс, поковырялся в голове на предмет паразитов и даже постучал молоточком, как это водится, по коленкам. В довершение подробно расспросил, не было ли в семье лиц, злостно страдающих энурезом, не случался ли с кем-нибудь из близких родственников ящур, и, изобразив нешуточную озабоченность, принял единственно верное решение:

– Сюда лечь, штаны снять! А ну быстро давай задницу, нечего тут глаза пучить! Латентно-сегментарная апперцепция, осложнённая диарейно-диксурсоидной поликалией! Это тебе не шуточки! Молодец, что сразу пришёл, завтра бы уже поздно было! Да быстрее ты, пошевеливайся, холера дохлая!

Клизма очутилась в нужном месте так быстро, что пациент не успел пикнуть и даже сказать «ой!». Не успел он опомниться, как оказался заправленным под завязку, да так, что даже в горле забулькало. Таким образом, помощь была оказана вовремя, прямо-таки молниеносно. Спасибо доктору и его универсальному методу излечения случаев махрового шлангизма.

Когда Рожкин осторожно, чтобы не расплескать своё богатое внутреннее содержимое, слез с койки, он понял, что влип. Нет, вы не подумайте, что с ним сразу же произошло что-то нехорошее. Просто после процедуры наконец-то включились мозги, и резко пришло понимание, что дело его дрянь. Когда лодка стоит у пирса (а именно так и было), на борту закрыты все гальюны. По нужде приходится бегать либо на торец пирса, либо – в особых случаях – в пятиочковый туалет типа «сортир», метрах в трёхстах на берегу. Еще какое-то время Рожкин мог, хоть и с трудом, контролировать ситуацию, но этого времени оставалось всё меньше и меньше. Поэтому, не теряя зря драгоценных секунд, он, даже не поблагодарив доктора, стартанул из отсека. Да так резко стартанул, что оставил на полу каблук от ботинка. Доктор повертел его и положил в тумбочку, авось в хозяйстве когда пригодится.

Вполне возможно, что Рожкина бы и пронесло, как его более удачливых предшественников. Возможно, он успел бы донести себя и всё своё дерьмо туда, где им было самое место находиться. Но, как мы уже знаем, день этот оказался для Рожкина не совсем удачным.

Выскочив в центральный пост, он чуть не убил дверью замполита. Тот стоял возле входа в отсек и вот уже битый час доставал штурмана каким-то очередным своим бредом. Когда зама со всего маху огрела железная дверь, штурман, шепча слова благодарности тому, кто это сделал, поспешил незаметно скрыться, а замполит, быстро повернувшись вокруг своей оси, тут же, на свою беду, узрел новую жертву. Почему «на свою беду» – станет ясно позднее.

– А вот и Рожкин собственной персоной к нам пожаловали! – радостно воскликнул зам, потирая ушибленное место и расплываясь в сладчайшей улыбке. – А боевой листок Вы, уважаемый, написали? Я, кажется, ещё на прошлой неделе задание давал! Вы что, комсомольские поручения игнорируете? – продолжал зам, устраивая поудобнее свой зад на вертящейся табуретке, с явным настроем на продолжительную беседу. – Я слушаю Вас, Рожкин! Что скажете?

Рожкин стоит, пучит глаза, с ноги на ногу переминается, сказать ничего не может и уж чуть было не взлетает. А зам оседлал конька, разошёлся и знай своё гнёт:

– Нет, Вы скажите мне, Рожкин! Для Вас что, заместитель командира корабля по политической части – пустое место? Вам наплевать, какие итоги покажет ваше подразделение в социалистическом соревновании? А может быть, Вам...

И тут Рожкин не выдерживает. Ни слова не говоря, он поворачивается к заму спиной, в два прыжка достигает трапа и судорожно начинает карабкаться наверх. От такой наглости замполит несколько опешил, растерялся, но ненадолго. С криком «Рожкин, стоять! Я Вас ещё не отпускал!» он тут же решительно кинулся вслед за беглецом в шахту рубочного люка.

И это было его роковой ошибкой.

Очутившись на вертикальном трапе и даже успев сделать несколько поступательных движений, зам вдруг остановился. Сверху раздался характерный звук, на голову что-то закапало, затем тоненько полилось, и вокруг явственно запахло туалетом. Ничего не понимая, зам поднял голову и... Лучше бы он этого не делал!

– Аа-а-а... Рож-ж-жкин!!! Мать твою!!! Су-ука!!! – только и успел взвизгнуть зам, слетая вниз с трапа. Звучно шмякнувшись на пайолы, он суетливо отполз из-под шахты люка в сторону, матерясь и истерично причитая.

– Какого чёрта? Ублюдок!!! Тварь!!! Да я тебя... Да ты мне!.. – разорялся зам, истекая на палубу зловонной жижей, безуспешно пытаясь разлепить глаза. Надо сказать, что на моей памяти это был первый случай, когда зам решил обратиться к подчинённому не вычурно официально на «Вы», а по-свойски, на «ты».

Что было дальше? Да сплошное расстройство, если честно! Негодяй Рожкин, таким образом оконфузившись, куда-то моментально исчез. Его пахучие следы растеклись по полу в ограждении рубки и на палубе, суетливой строчкой миновали пирс, затем по кратчайшему пути пересекли плац и безнадёжно терялись в зарослях ближайшего кустарника.

Замполит, безбожно матерясь (чего с ним также сроду не бывало) и проклиная всё на свете, побрёл к себе в каюту, сослепу натыкаясь на переборки. В каюте он, кряхтя и разражаясь то и дело неудержимыми потоками брани, переоделся, кое-как обтёрся, вылил на голову флакон «Шипра» и, благоухая непостижимой смесью ароматов, с набитой сумкой через плечо убыл в неизвестном направлении.

Доктор, предвидя возможные в скором времени осложнения со сходом на берег, также вовремя улизнул. Может этим бы всё и закончилось. Вахта быстро бы всё замыла, затёрла, спрыснула одеколоном, и круг пострадавших ограничился бы непосредственными участниками происшествия. Возможно, так бы оно и было, но тут на корабль совершенно не вовремя прибыл командир, и, изначально узкий, круг пострадавших весьма ощутимо расширился – до размеров всего экипажа.

Трагизм ситуации усугублял тот факт, что никто на лодке так и не знал, что же произошло. Трое основных действующих лиц: доктор, Рожкин и замполит, как мы помним, скоропостижно покинули корабль, не удосужившись (по понятным причинам) никому ничего объяснить. Вахтенный центрального поста, наблюдавший инцидент со стороны, в ответ на вопросы дежурного по кораблю «откуда говном прёт?» и «что произошло?» нёс какую-то околесицу. Поэтому когда дежурному доложили сверху, что на пирсе появился командир и движется в направлении лодки, тот, стоя в глубокой задумчивости посреди загаженного отсека, мягко говоря, несколько растерялся.

Командир же, едва очутившись в узком лабиринте ограждения рубки, тут же унюхал специфический аромат и даже кое-куда вляпался. Подоспевший дежурный (слава Богу, им в этот день был не я), волнуясь и запинаясь, попытался изобразить доклад по всей форме, но вышло у него приблизительно следующее:

– Происшествий, товарищ командир, никаких нет, личный состав занимается боевой подготовкой по плану мероприятий. А запах?.. Так это... я ещё сам понять пока не могу... Похоже, какая-то тварь насрала в боевой рубке...

Ой, не хотел бы я быть на месте дежурного в этот момент! Да и на месте командира, честно говоря, не очень. Он, бедняга, после такого доклада на несколько минут потерял дар речи. Так и стояли они молча, пялясь друг на друга: выпучивший глаза командир и часто моргающий дежурный.

– Я что-то, бл..., не совсем понял... – обретя наконец возможность выражать свои мысли, плотоядно глянув на дежурного, медленно заговорил командир.

– Я только на полчаса оставил лодку – и что я вижу? Её уже всю засрали? Так, что ли? – Затем, подойдя к шахте люка, брезгливо глянул вниз и с интонацией, не предвещающей ничего хорошего, язвительно поинтересовался: – А там на моё кресло случайно ещё никакая сволочь кучу не навалила?!! – И выйдя наконец из оцепенения, грянул во всё горло:

– Дежурный!!! Развороти твою задницу! Ну что ты вылупился на меня бестолковыми глазами? Что у тебя на корабле происходит? Чем это ты здесь вообще занимаешься?! – Дежурный, красный, как переходящее почётное знамя, с каплями пота на наморщенном гармошкой лбу, разводил руками и безуспешно пытался что-то промолвить.

– Ну что ты тут встал, как столб обоссанный? Я тебя спрашиваю?! И не хер тут делать удивлённых движений руками! Большой сбор объявляй! Всех вниз! Большую приборку, живо! Где старпом? Нет??? На базе??? Помощник? Помощника ко мне! Тоже нет??? А-аааа!!! Всех на борт! Запрещаю сход... всех драть... всё драить... – неистовствовал командир.

Большая приборка с кратковременными перерывами продолжалась ровно неделю. Всё это время экипаж в полном составе жил на борту, не было лишь главных действующих лиц: Рожкина и замполита. Первый от грандиозного позора подался в бега, а второй, по слухам, усиленно занимался его поисками в окрестных лесах.

Через неделю на трапе и в центральном посту наконец-то перестало вонять. Всё было тщательно отмыто и продезинфицировано. Большую приборку решено было закончить. Во всех внутренних помещениях пахло дешёвой парикмахерской: неотвязный парфюмерный дух густо заполнял все отсеки. На бюро вахтенного, в штурманской рубке и во всех закоулках центрального поста стояли открытые флакончики народного одеколона «Сирень».

Отсель