МАЙОНЕЗ. НОВОГОДНЯЯ СИМФОНИЯ В ДВУХ ЧАСТЯХ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ЛЯ-МИНОР, «ВАЛЕРА». 21+

Автор: Legal Alien

Валере категорически не везло с женщинами. Не всегда, правда: сначала ему не везло с девочками, потом с девушками и уже потом, наконец, стало не везти с женщинами. Хотя, для вселенской справедливости, стоит заметить, что в те моменты его жизни, когда ему не везло с девочками, с женщинами ему, как раз таки везло, но тогда было ещё не нужно (да, это кривая вселенская справедливость, но где вы видели другую?) – рос Валера мальчиком умным, красивым, живым, обаятельным и оттого отнюдь не удивительно, что все, окружавшие маленького его, женщины просто души в нём не чаяли и съели бы его запросто, если бы того не запрещали строгие моральные нормы, такой он был аппетитный пирожок и это я вам точно говорю потому, что лично видел его детские фотографии и по голове, даже я,такого мальчугана потрепал бы, отчего и делаю смело выводы, что женщины готовы были его есть, - я-то что, мужик, что с меня взять, в плане чувств и то, а женщины? Женщины – это дело другое.

Может быть, мы думали сначала, ему не везло с женщинами потому, что он Валера, что, ну пусть странно, но объяснимо – номен эст омен, но нет – не везло ему с ними намного раньше того момента, когда они узнавали его имя, если до того были не знакомы, либо не представленыдруг другу заранее третьими лицами.

Вся проблема, на самом деле, яйца выеденного не стоила и заключалась в том, что Валера родился много позже того времени, как заменили самый действенный и эффективный способ ухаживания «дубина-волосы-пещера», на мутный, туманный и не поддающийся прогнозам «слова-подарки-красивые позы» и Валеру, когда меняли, почему-то, забыли спросить, но, что поделать, - действовать всегда приходится не так, как хочется, а так, как того требуют предлагаемые обстоятельства. А он при незнакомых дамах робел.

Погодите хмыкать, парни! Я понимаю, что вы сейчас подумали: да все мы, мол, чего уж там, робеем и это естественно, мы же что, а они – что, да? Да, но нет – если вы не видели, ка робел Валера, то вы не знаете, как робеют вообще и наполняете это слово совсем иным смыслом! Ребята!

Когда Валера робел при дамах, то казалось, что он притворяется, до того это было ненатурально, - как будто плохой актёр плохо играет плохую роль в плохом кино: у него абсолютно отсыхал язык, лицо некрасиво покрывалось красными пятнами, а мозг впадал в панику и способен был выдавать наружу только междометия, вздохи и звуки не длиннее двух букв и, естественно, Валера тут же начинал применять средство для увлажнения языка и расслабления мозга, но, когда концентрация этого средства в организме давала, наконец, нужный эффект, то Валера начинал разговаривать увлечённо, много, интересно и о разном, но одними гласными, что было смешно и мы даже играли в игру «Угадай, что сейчас говорит пьяный Валера», но дамам не нравилось, особенно в плане согласиться с Валерой дать ему шанс на второе свидание, или, хотя бы, посидеть у него на коленках на этом. Дамы – они пугливые, хотя в данном случае, Валера боялся их намного больше, но они в это не верили потому, что Валера был красавцем, а дамы думают, что все красавцы непременно подлецы и им от них одного только и надо. Может и не один раз, если повезёт, но только одного.

Хотя я плохо разбираюсь в том, которого из мужчин следует считать красавцем, но тут, посудите сами, ошибиться сложно: метр девяносто, стройный, поджарый, как скаковая лошадь, почти худой, но не болезненно, а в самый раз, две относительно ровные ноги, две руки, одна голова, два глаза, и оба голубые, два уха нормального размера и даже не оттопыренные, рот один, волосы – тёмный каштан и волнистые, пальцев на руках по пять, какие нужно из них длинные и все не корявые, ногти ровные, нос не картошкой или крючком, а обычный, с тонкой переносицей и небольшой горбинкой, брови не кустистые, но густые, вокруг глаз тёмные круги, не всегда, но после морей, обычно, да. И? Красавчик же? Ну а я вам что говорил?

И, видимо, потому, что Валера был красавцем, не срабатывали с ним и все известные способы привлечения внимания незнакомых дам на улице:

- Валера, на вот возьми моего лабрадора погулять: дамы любят одиноких мужчин с собаками!

- Валера, на вот возьми Сашеньку погулять: дамы любят одиноких мужчин с маленькими детьми!

- Валера, на вот возьми букет цветов, который я жене несу, погуляй с ним часок: дамы любят одиноких мужчин с букетами!

И он выгуливал наших собак, детей и цветы, но всё без толку. Можно ещё и книгами подманивать, но с книгами он и так часто ходил, но ничего не срабатывало: ни-че-го! Не клевали незнакомки на него, хоть ты тресни! Может не верили, что такой мужчина и одинок, а подозревали в нём маньяка и, ладно бы сексуального, а вдруг – обыкновенного? Впрочем, кто их там разберёт, что у них в головах творится и это я не про маньяков сейчас.

И, если бы мы жили в средние века, то предположили бы наличие заговора или проклятия, нашли бы ведьму, или кого-то похожего на ведьму, сожгли бы её и всех делов, но, как и с методом ухаживания, в наши времена это уже так не работало, а других причин установить нам не удавалось, как мы не бились, а мы, уж поверьте, бились!

И тут к вам, вероятно, уже подселилось и обустраивается ещё одно неверное предположение, но сразу скажу – нет, гоните его взашей, - Валера не был туп, как пробка.

Во-первых, Валера был штурманом, а вы видели когда-нибудь тупого штурмана? Вот и я – нет. Во-вторых, с детства обделённый вниманием ровесниц, Валера занимал всё свободное время чтением и, обладая замечательной памятью, до сих пор смеялся над нами и даже иногда унижал, когда мы путали авторство приводимых цитат, или обстоятельства каких-либо событий и историй, а то и возмущался:

- Толик, ну ты ебанулся, что ли? Наглухо? Ну при чём тут Шопенгауэр, если это Кант! Откуда вас на флот набирают, я не понимаю, из мошонок потных мартышек выскабливают? Как можно путать Канта с Шопенгауэром и, при этом, не стесняться называть себя военно-морским офицером! Это? Это Ницше, да,  иди обниму тебя, сердешный!

От одиночества своего Валера не то, чтобы страдал, но дома у себя бывать не любил, хотя жил нормально, по меркам холостяка: из мебели почти новый диван всего с одной подломленной ножкой, вместо которой лежал толстый Спок, оставшийся от предыдущих хозяев и две, украденные с корабля, тарелки (такие с голубыми каёмочками и золотыми якорьками), а из украшений - магнитофон и зеркала во всю стену.

- Эксгибиционируешь?

- Чего это? А, зеркала. Не – за осанкой слежу. Чтоб спина, значит, плечи, все дела, а то вызовет меня к себе президент для вручения ордена или на должность назначать, а я кривой, как знак вопроса, а то и того хуже – как ты. Ко всему надо быть готовым в жизни. Ко всему. А когда, по незнанию, кто-то включал магнитофон, то там, вместо юмахо-юмасо, Валера валериным голосом Валере МППСС читает во всю громкость. Это чтоб не терять квалификацию и отовсюду слышно было в квартире, и чтоб мозг зря не простаивал, пока пельмени себе варишь или чего посложнее (например, яичницу) готовишь.

И, если ему не нравилось бывать дома, то, значит, нравилось ему бывать на корабле, потому, что других мест пребывания наука для отечественных подводников и не придумала.

А уж на корабле Валера и расцветал во всю свою красу, прямо оживал, как карп, которого несли с рынка в пакете и он почти заснул, а потом принесли, да и выпустили в ванную, детишкам на потеху, и вот оно чудо: глазки сразу заблестели, плавнички зашевелились и гибкость в тельце вернулась – сразу видно, что попал в свою среду. И корабль Валеру тоже любил, чувствовал, что к нему со всей душой и платил тем же, - да звучит так себе, но когда в гиропосту Валера здоровался с гирокомпасом (размером примерно с комнату): «Ну что, компасик, крутишься? Жужжишь? Жужжи, жужжи, родимый!», то тот и жужжать начинал по-другому, веселее, что ли, и лампочки в штурманской светили теплее и невязки вязались охотнее и прокладчик курсы сам бы прокладывал, если бы его Валера о том попросил и вручил ему в луч карандаш.

А в море, да ещё когда шторм! Видели бы вы Валеру! Один на мостике стоял и улыбался от уха до уха, а, иногда, даже и пел, так ему нравилась разгульная стихия и («Ёб твою мать, Валера, ты опять на мостике? Где смена твоя? Пусть тут блюёт, сколько можно торчать на мостике самому!») он в ней чувствовал себя, как дома. Ну так бывает, когда человек и на балу вроде хорошо коленца выкидывает, и в походе неплох, и в преферансе шутки шутит, и висты в уме пишет, но вот ты видишь его, наконец, в ситуации, когда он преображается, оживает и загорается и понимаешь, что вот она – его родная стихия, а всё остальное – пыль и ожидание.

Бывало, выползешь наружу из тёплого внутри, ну там, знаете, ощутить себя моряком, а не землеройкой в хоть и железной, но довольно комфортной норе (а чего: светло, тепло и приятно покачивает), а там, мать моя, что твориться: неожиданные амплитуды - на зависть святому Витту, курбеты, оттуда дует, там сифонит, здесь брызгает, сверху свищет и льёт, со всех сторон заливает, на губах сразу соль, в голове «и чего я в тапочках выперся», холодно, скользко, рулевой за ручку руля держится, чтоб не упасть, старпом в уголке у переговорных забился и только глазами наружу вращает, темень всё это обильно покрывает и кричит кто-то с задворок ходового мостика:

- Абля! Кроты повылуплялись! На свободу тянет из своих подземелий?! К нам, к покорителям стихий! Ишь ты, дрозофилы, стоят там, трясутся, сюда лезьте, не ссыте! Полюбуйтесь на мать-природу,вот она ррразтак её! Неужель не верите, что одной рррракетою, я Гонконг с их триппером к черту сокррррушу! (это он уже поёт).

Тихонечко носик наверх высунешь, а там, ну кто же ещё, - Валерон: шапка на затылке, капюшон на спине и полный воды, тулуп расстёгнут на груди, белый шарф, с ушей вода капает, рожа красная, мокрая, а он поёт. От воды захлёбывается, но довольный, как Чубайс после приватизации.

- Позовите наверх санитаров, - шепчет старпом, - я его боюсь. Как он справку-то у психиатра получает, не знаете? Запугивает?

Валера не сразу был у нас в экипаже – его прикомандировали как-то на выход в море, да так он и остался: не все, как ни странно, хотели служить на полумёртвых кораблях, некоторым маньякам прямо нравилось в ходовых экипажах, что считалось одновременно и нормальным и нет. Профессиональный моряк – он всегда немного ненормальный, с точки зрения обывателя, всегда немного повёрнут и не может объяснить почему его так тянет туда, куда нормальных людей без угроз и не загнать, а просишь объяснить – мычит только в ответ: громких слов типа «призвание», «долг» и «миссия» стесняется, ну, максимум, про романтику что-то скажет.

Да и кто ему поверит, что подводная лодка – это прекрасно? Как может объяснить это мичман-турбинист или трюмный матрос, когда приезжает в отпуск в Челябинск и ему родственники рассказывают, что вот у тёти Вали сын менеджер в автосалоне и такой, прямо, талантливый, что его скоро сделают старшим менеджером, а там, глядишь и начальником отдела поставят. Представляешь? А ты что там? А он там с горсткой людей, для которых перестаёт существовать внешний мир с того момента, как они отчалили от пирса, пытается добиться равновесия между стихией и кучей систем и механизмов, которые не то, что враги тебе (стихия-то да, всегда), но всё время норовят сломаться, выйти из строя, потечь маслом, слить в трюм гидравлику, заискрить, выдавить прокладку, стравить воздух, засорить фильтры, потерять фреон или просто заклинить в самом неподходящем положении и он, не поднимая головы всё это чинит, смазывает, заправляет, чистит, проверяет, проворачивает и когда всё, вот оно, наконец, достигнуто равновесие это, выходит на мостик покурить в рваной промасленной робе с грязными руками и ногтями из-под которых черноту можно вывести только отрубив пальцы, а наверху воздух с йодированным кислородом, море шумит и чайки чирикают, а, если повезёт, то и дельфинов можно увидеть и командир ему с мостика:

- Василич, ну что там испарители?

- Испаряют, тащ командир, куда они денутся!

- Молодец, Василич! Объявляю тебе одно ненаказание!

- А за что меня наказывать?

- А я найду!

- Вот вечно вы так! Прошу разрешения покурить.

- Кури! Можешь даже две, раз такое дело! - И он курит и смотрит в форточку на серые (а, если повезёт, то и на бутылочно-зелёные) волны, покатыми холмами накатывающие на чёрный борт и белой пеной брызгающие на палубу и почти достающие до рубки, а рулевой ему говорит:

- Василич, хочешь дам порулить?

И Василич рулит, что довольно условное действие, он же просто держится за железный рычажок, но всё равно же – вон какая махина, а ты её вот так, запросто, а скоро ужин и тефтелями пахло, когда он наверх шёл мимо камбуза, и его очередь сегодня за весь стол вино пить, а сосед по столу кетчуп принесёт и в этот момент так ему спокойно, так хорошо, но вот рассказать-то потом и нечего: что он скажет против тёти Валиного сына? Что он, зато, лодкой подводной рулил и командир его лично подъёбывал? Ну, другой-то подводник его поймёт, а родня в Челябинске – вряд ли. Вот и молчит и оттого все думают, что он угрюмым каким-то стал на этих своих Северах, не то, что раньше,или тётин Валин сын. И хорошо ему дома, но через недельку-другую уже тоска сосёт и назад тянет, хотя, казалось бы.

- Как ты думаешь, кто там живёт?

Мы вышли с Валерой из сопок – завтра (уже почти сегодня) выход в море (так, разик мокнуться, не ссыте, к католическому Рождеству вернётесь, а, нет католиков, - тогда тем более не ссыте: уж к Новому году-то точно!) и нас отпустили сбегать домой, пока ночь и никто не видит. Скоро Новый год, под ногами хрустит снег, по небу звёзды гроздьями и сияет,а Валера показывает на девятиэтажку: почти все её окна тёмные, а в одном, на восьмом, горит жёлтый свет.

- Ну кто. Люди, думаю.

- Да ладно? А я думал уж не северные ли олени.

- Не, ну а что за вопросы? Знакомые там твои живут?

- Нет, со знакомыми это не интересно.

- Что это?

- Ну представлять кто там живёт и чем они занимаются прямо сейчас. Я всё время так делаю.А ты не думал никогда об этом, вот когда на поезде ночью мимо городка какого-то едешь, или на самолёте взлетаешь, а окна домов ещё видны? Ну всегда, не замечал, что ли, в любое время суток, обязательно есть окна, которые горят и вот чем там люди занимаются? Почему они не спят? Что-то случилось у них? Ругаются? Или, наоборот, романтический вечер – всегда хочется, чтоб романтический вечер, но, наверняка же и ругаются тоже, спорят, посуду бьют, выясняют кто кому больше жизнь испортил, как будто именно это важно для них вот прямо сейчас выяснить и неважно, что жизнь проходит в этот самый миг тоже, главное кто виноват в том, что так, а, может, просто ждут кого-то или друг далёкий в гости приехал и наговориться никак не могут, уже спят все, а они всё на кухне и уже шёпотом, но бубнят и бубнят и хозяйка квартиры, нет, нет, а заглядывает, трёт сонные глаза и пеняет им, что детей разбудят, что ну давайте уже спать, Коля же завтра не уезжает, а они да, да, сейчас расходимся уже, а потом Коля вспоминает, как они в девяносто втором на практике в Обнинске и опять завелось у них и так до утра.

- А там? – и я показываю на окно, на которое до того показывал Валера.

- А там живёт каплей из одиннадцатой. Трюмный. Жена у него в столовой работает, поваром, ребёнок у них, один пока, но хотят ещё второго и чтоб, непременно, девочка, ему-то всё равно, ему и второй мальчик нормально будет, а вот жена хочет обязательно девочку и он с ней соглашается, что тоже хочет именно девочку, хотя что с ней делать и как воспитывать, ума пока приложить не может, но надеется, что пронесёт и будет, всё-таки, мальчик. Жигули у них, пятёрка, белая и правая фара не горит, он её у соседа перекупил, когда тот убывал на родину в Сызрань и все деньги ему ещё не отдал, но планирует в этом отпуске – у него мама недалеко от Сызрани живёт и они с соседом так и договорились. Жена с ребёнком спят уже, а он на кухне сидит и журнал водолазной подготовки дописывает – у них проверка на днях и ему надо успеть. Вот смотри (в окне мелькнула тень) встал себе кофе заварить потому, как рубит, а дописать журнал надо к утру, хоть ты тресни. Ходит на цыпочках, чтоб своих не разбудить, курить хочет, а на площадку не выходит – у них дверь в комнату прямо напротив входной и её всё время порывом воздуха открывает с ужасным скрипом, и он терпит и думает, что надо обязательно, вот прямо вот завтра петли на двери комнатной смазать и прибить на косяк резинку какую-нибудь, чтоб не открывало, хотя он уже год так думает, но завтра для комнатной двери так и не наступает.

- Валера…

- Чо?

- А как ты психиатра-то проходишь на медкомиссии?

- А, - Валера отмахивается, - запугиваю! Но вот попробуй теперь не делать так, как я, глядя ночью на окна! Так, через сколько встречаемся обратно?

И вот получалось так, что в одном валереном теле Валер жило два: один боевой офицер, мастер своего дела, любимец в экипаже, романтик и весельчак, а другой… а другой – просто Валера, про которого и сказать-то нечего, кроме патологической боязни женщин. И другого Валеры было мало и появлялся он только при незнакомых женщинах, но, выходило так, что Валере-первому всю жизнь он и портил потому, что какой бы ты ни был суровый морской волк, а иногда и тебе надо голову кому-нибудь на коленки положить и чтоб волосы тебе кто-то взъерошили пожалел и не потому пожалел, что ты бедненький какой-то, а потому, что родненький и «Умаялся, мой волчонок? Ну посопи, посопи, всё хорошо, всё хорошо», или иногда, знаете, похвалил, но не как командир перед строем, - когда командир перед строем, это уже итог, к которому ты и так знаешь, что молодец, а просто так, без причины и ни за что, а кто, кроме женщини собак, в нашей с вами дикой природе на это способен?

И как нам, боевым товарищам, можно было спокойно смотреть на мучения Валеры? А он, хоть и не показывал, но нет-нет, да и проскакивало, а в таком тесном коллективе, где все вместе и все молоды, мало что можно утаить.Нам хотелось развернуть эту ситуацию в нужное русло и чего мы только не делали и начинало нам уже казаться, что и реки повернуть вспять проще, но, как и всегда, нас-то валерина Судьба и позабыла спросить, в итоге, переломив хребет невезения Валеры, кем бы вы думали? Майонезом.

Эдуард Овечкин