О религиозности героев "Капитанской дочки" (Пётр Гринев)

Продолжение. 

Предыдущие тексты о религиозности героев повести:

Бопре, генерал Р., императрица - https://cont.ws/@mzarezin1307/... ;

директор таможни, Зурин, Швабрин - https://cont.ws/@mzarezin1307/... ;

Гринёвы (родители Петра) - https://cont.ws/@mzarezin1307/... .

Родители Петра Андреевича не шибко религиозны. Обряды они соблюдают, дабы не подавать соблазнительного примера своим рабам, да и вообще, из политкорректности своего времени. А что сам Пётр Андреевич? Ведь бывает и так, что у атеистов рождается молитвенник. Может быть, может быть. Во всяком случае, на протяжении повести Гринёв младший дважды горячо молится.

I. Молитва.

Первый раз - перед виселицей после взятия Белогорской крепости пугачёвцами.

<< Мне накинули на шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему сердцу. Меня притащили под виселицу. >> 8, 325

А второй раз - в тюрьме в Казани.

Петр Гринев. "...Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо...". Художник Д. Шмаринов

<< Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной канурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженым железною решеткою.

Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет.>> 8, 366

Оказавшись в ситуации, когда от него уже мало что зависит, Гринёв "прибегает" к молитве. Причём, молясь во второй раз, он уже не помнит о первой молитве и полагает, что молится впервые. Не образуется у Петра Андреевича никакого молитвенного опыта!

Давайте поищем других указаний на то, какое место занимает вера в его душе.

II. Пётр Андреевич Гринёв как религиозный тип.

Гринёв в буранной степи встречает Пугачёва.

<< Его хладнокровие ободрило меня. Я уж решился, предав себя божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг дорожный сел проворно на облучок …>> 8, 288

Т.е. наш герой не предан Божьей воле изначально, а предаётся ей под влиянием бесстрашного спутника.

<< Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть, и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо вероятно знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, не смотря на всевозможное презрение к предрассудкам.>> 8, 288-289

Ну а какое же тут "суеверие"? Что мешает высшим сила сообщить христианину какую-то важную информацию прямо во сне? И очень даже запросто. Фёдор Михайлович к таким информационным сеансам относился со всей серьёзностью, а вот Пётр Андреевич перед читателем чувствует себя неловко. Даже и странно.

И, главное, какой сон-то необычный вызывает эту оговорку о суевериях!

<< Я находился в том состоянии чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония. Мне казалось, буран еще свирепствовал, и мы еще блуждали по снежной пустыне... Вдруг увидел я вороты, и въехал на барской двор нашей усадьбы. Первою мыслию моею было опасение, чтобы батюшка не прогневался на меня за невольное возвращение под кровлю родительскую, и не почел бы его умышленным ослушанием. С беспокойством я выпрыгнул из кибитки, и вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. "Тише", - говорит она мне - "отец болен при смерти и желает с тобою проститься". - Пораженный страхом, я иду за нею в спальню. Вижу, комната слабо освещена; у постели стоят люди с печальными лицами. Я тихонько подхожу к постеле; матушка приподымает полог и говорит: "Андрей Петрович, Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его". Я стал на колени, и устремил глаза мои на больного. Что ж?... Вместо отца моего, вижу в постеле лежит мужик с черной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: - Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика? - "Всё равно, Петруша", - отвечала мне матушка - "это твой посаженый отец; поцалуй у него ручку, и пусть он тебя благословит..." Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины, и стал махать во все стороны. Я хотел бежать... и не мог; комната наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах... Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: "Не бойсь, подойди под мое благословение..." Ужас и недоумение овладели мною... И в эту минуту я проснулся; лошади стояли; Савельич дергал меня за руку, говоря: "Выходи сударь: приехали". >> 8, 289

Тут уж одни пророчества и знамения. Ну и фрейдисту, пожалуй, есть где порезвиться. Подсознание молодого человека явно бунтует против собственного батюшки. Впрочем, и сознание тоже бунтует. До такой степени, что молодой человек врёт в глаза своему высшему начальству:

Генерал Р. Читает письмо Гринёва старшего:

<<"Теперь о деле... К вам моего повесу"... гм... "держать в ежовых рукавицах"... Что такое ешевы рукавиц? Это должно быть русска поговорк... Что такое "дершать в ешевых рукавицах?" повторил он, обращаясь ко мне.

- Это значит, - отвечал я ему с видом как можно более невинным,- обходиться ласково, не слишком строго, давать побольше воли, держать в ежевых рукавицах.

"Гм, понимаю... "и не давать ему воли"... нет, видно ешевы рукавицы значит не то... >> 8, 292

Делать нечего, молодой человек отправляется к месту своей службы.

Вероятно, инвалиды, составлявшие гарнизон Белогорской крепости (в неказачьей его части), подавали повод к разного рода юмористическим замечаниям. Но Петру Андреевичу было угодно посмеяться именно над их комичной религиозностью:

<< Комендант по собственной охоте учил иногда своих солдат; но еще не мог добиться, чтобы все они знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не ошибиться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста. >> 8, 299

Батюшка запретил Петру Андреевичу жениться:

<< С той поры положение мое переменилось. Марья Ивановна почти со мною не говорила, и всячески старалась избегать меня. Дом коменданта стал для меня постыл. Мало-по-малу приучился я сидеть один у себя дома. Василиса Егоровна сначала за то мне пеняла; но видя мое упрямство, оставила меня в покое. С Иваном Кузмичем виделся я только, когда того требовала служба. Со Швабриным встречался редко и неохотно, тем более что замечал в нем скрытую к себе неприязнь<...> Жизнь моя сделалась мне несносна. Я впал в мрачную задумчивость, которую питали одиночество и бездействие. Любовь моя разгоралась в уединении и час от часу становилась мне тягостнее. Я потерял охоту к чтению и словесности. Дух мой упал. Я боялся или сойти с ума или удариться в распутство. Неожиданные происшедствия, имевшие важное влияние на всю мою жизнь, дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение.>> 8, 312

Т.е. ни кротости, ни смирения, ни веры в то, что всё неприятное в жизни происходит по воле Господа. Но, с другой-то стороны, и устроиться по своему разумению тоже никакой попытки. Человек просто страдает и опускается.

Драматическая обстановка возвращает Петру Алексеевичу интерес к текущим событиям, но возвращает в достаточно узких пределах.

Узнав о падении Нижнеозёрской крепости, Гринёв предлагает позаботиться о безопасности женщин:

<<- Послушайте, Иван Кузмич! - сказал я коменданту. - Долг наш защищать крепость до последнего нашего издыхания; об этом и говорить нечего. Но надобно подумать о безопасности женщин. Отправьте их в Оренбург, если дорога еще свободна, или в отдаленную, более надежную крепость, куда злодеи не успели бы достигнуть. >> 8, 319

Решение  об отправке женщин принято  и  молодой  человек  вновь  впадает  в  привычную  прострацию:     <<Разговор у коменданта продолжался; но я уже в него не мешался и ничего не слушал. >> 8, 320

Но поток событий захватывает, и Гринёв немного оживает, но как-то больше дворянским разумом он оживает, чем христианской душой.

<< Я чувствовал в себе великую перемену: волнение души моей было мне гораздо менее тягостно, нежели то уныние, в котором еще недавно был я погружен. С грустию разлуки сливались во мне и неясные, но сладостные надежды, и нетерпеливое ожидание опасностей, и чувства благородного честолюбия. Ночь прошла незаметно. >> 8, 321

<< Тут явилась на валу Василиса Егоровна и с нею Маша, не хотевшая отстать от нее. - "Ну, что?" - сказала комендантша. - "Каково идет баталья? Где же неприятель?" - Неприятель недалече, - отвечал Иван Кузмич. - Бог даст, всё будет ладно. Что, Маша, страшно тебе? - "Нет, папенька", - отвечала Марья Ивановна; - "дома одной страшнее". Тут она взглянула на меня и с усилием улыбнулась. Я невольно стиснул рукоять моей шпаги, вспомня, что накануне получил ее из ее рук, как бы на защиту моей любезной. Сердце мое горело. Я воображал себя ее рыцарем. Я жаждал доказать, что был достоин ее доверенности, и с нетерпением стал ожидать решительной минуты.>> 8, 322

Из разговора Гринёва с Савельичем после  взятия Белогорской крепости, суда и расправы:

<<"Как, батюшка? Ты и позабыл того пьяницу, который выманил у тебя тулуп на постоялом дворе? Зайчий тулупчик совсем новёшенький, а он, бестия, его так и распорол, напяливая на себя!"

Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с моим вожатым было разительно. Я удостоверился, что Пугачев и он были одно и то же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств; детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством! >> 8, 329

Воистину, "странное сцепление обстоятельств"! Но никаких благочестивых умозаключений в голове Петра Гринёва оно не порождает.

Гринёв покидает Белогорскую крепость.

<< Вышед на площадь, я остановился на минуту, взглянул на виселицу, поклонился ей, вышел из крепости и пошел по Оренбургской дороге, сопровождаемый Савельичем, который от меня не отставал.>> 8, 337

Напомню, виселица стоит возле комендантского дома, а комендатский дом - рядом с церковью. Гринёв поклонился своим старшим товарищам, но не почувствовал потребности перекреститься.

А вот Гринёвы и Маша оказались в амбаре, окружённые повстанцами, во главе которых - Швабрин:

<< Мы молчали. Каждый из нас думал про себя, не смея сообщить другому своих мыслей. - Я воображал себе всё, что в состоянии был учинить озлобленный Швабрин. О себе я почти не заботился. Признаться ли? И участь родителей моих не столько ужасала меня, как судьба Марьи Ивановны. Я знал, что матушка была обожаема крестьянами и дворовыми людьми, ба<тюшка>, несмотря на свою строгость, был также любим, ибо был справедлив и знал истинные нужды подвластных ему людей. Бунт их был заблуждение, мгновенное пьянство, а не изъявление их негодования. Тут пощада была вероятна. Но Марья Ивановна? Какую участь готовил ей развратный и бессовестный человек! Я не смел остановить<ся> на этой ужасной мысли и готовился, прости господи, скорее умертвить ее, нежели вторично увидеть в руках жестокого недруга.

Прошло еще около часа. В деревне раздавались песни пьяных. Караульные наши им завидовали и, досадуя на нас, ругались и стращали нас истязаниями и смертью. - Мы ожидали последствия угрозам Швабрина. >> 8, 379-380

"Прости господи" звучит тут очень к месту, но тогда, вероятно, Гринёв не думал о том, будет ли его поступок (умерщвление возлюбленной) угоден Богу.

Т.е. и манера рассуждать, и способы действия, присущие Петру Андреевичу, как-то и не изобличают в нём человека религиозного. А почему бы так?

III. Духовное воспитание Петра Андрееича.

Цитировал я уже это место в статейке о религиозности родителей Гринёва. Но не грех и повторить:

<<В то время воспитывались мы не по нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. >> 8, 279

Наблюдаем тут и борзого кобеля, и прованское масло. Не наблюдается только "основ православной культуры". Вероятно, дворянину они не очень-то и нужны.

А так ли это? Давайте посмотрим.

IV. Дворянские добродетели

а. Гедонизм.

Вот молодой человек готовится к воинской службе:

<< Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу. Напротив того трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что по мнению моему было верьхом благополучия человеческого.>> 8, 281

Хм, вероятно, тут следует говорить об особом, православном гедонизме?

Но, увы, оказывается, что служить молодому человеку придётся в Оренбурге (он, наивный, думал, что в Оренбурге!), а не в столице.

<< Итак все мои блестящие надежды рушились! Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастием. >> с. 282

Тут, пожалуй, трудно делать какие-то выводы о религиозности. Но общая гедонистическая установка молодого человека, возможно, не вполне гармонирует с православной духовной настроенностью.

Моральный кодекс защитника феодализма, развёрнутый Иваном Ивановичем Зуриным при первой встрече с Гринёвым в трактире в Симбирске, не вызывает у нашего героя никакого неприятия. Согласно этому кодексу настоящая армейская служба немыслима без регулярных попоек, азартных игр и … битья жидов. См. 8, 283

б. Слуга и господин.

Да и церемониться с преданным холопом в помещичьем быту как-то даже и не принято.

Являются ли нижеследующие пассажи проявлениями религиозного умонастроения Петра Андреевича, представляю судить читателю.

<< Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. "Что это, сударь, с тобою сделалось?" - сказал он жалким голосом, "где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха не бывало!" - Молчи, хрыч! - отвечал я ему, запинаясь; - ты верно пьян, пошел спать... и уложи меня. >> 8, 284

<< Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно мне будет освободиться от его опеки, и взглянув на него гордо, сказал: - Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую не умничать, и делать то что тебе приказывают.

Савельич так был поражен моими словами, что сплеснул руками и остолбенел. - Что же ты стоишь! - закричал я сердито. Савельич заплакал. "Батюшка Петр Андреич", - произнес он дрожащим голосом - "не умори меня с печали. Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто рублей! Боже ты милостивый! Скажи, что тебе родители крепко на крепко заказали не играть, окроме как в орехи..." - Полно врать, - прервал я строго, - подавай сюда деньги, или я тебя в зашеи прогоню.

Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок.>> 8, 284-285

Тут Петруша Гринёв ведёт себя так, как и подобает помещику. Дабы о нём не подумал плохо не шибко добропорядочный дворянин, которого он увидел в первый и (как он думал) в последний раз в жизни, он жестоко и несправедливо оскорбляет крепостного старика, практически члена семьи, преданного ему всей душой.

По прошествии лет поживший и поумневший Гринёв невольно рационализирует мотивы своей скверной выходки и пишет о том, что он просто хотел вырваться на волю, но как-то это неубедительно. Рассказчик обманывает себя, а не читателя.

в. Люди одного круга.

А вот из жизни в Белогорской крепости.

<< Мы встали изо стола. Капитан с капитаншею отправились спать; а я пошел к Швабрину, с которым и провел целый вечер.>> c. 298

После того, как господин Швабрин описал семейство Миронова в «юмористических тонах», а затем пообедал у Мироновых. Милейший же человек этот Швабрин. И Андрею Петровичу он пока не противен. И долго-долго они общались дружески, прежде чем Андрей Петрович уверился, что его собеседник - порядочная свинья.

<< С А. И. Швабриным, разумеется, виделся я каждый день; но час от часу беседа его становилась для меня менее приятною. Всегдашние шутки его насчет семьи коменданта мне очень не нравились, особенно колкие замечания о Марье Ивановне. >> 8, 299-300

После дуэли Гринёв легко и быстро прощает Швабрина, но находит возможным обвинить своего слугу в тяжких проступках.

<< Я слишком был счастлив, чтоб хранить в сердце чувство неприязненное. Я стал просить за Швабрина, и добрый комендант с согласия своей супруги, решился его освободить. Швабрин пришел ко мне; он изъявил глубокое сожаление о том, что случилось между нами; признался, что был кругом виноват, и просил меня забыть о прошедшем. Будучи от природы не злопамятен, я искренно простил ему и нашу ссору и рану, мною от него полученную. В клевете его видел я досаду оскорбленного самолюбия и отвергнутой любви, и великодушно извинял своего несчастного соперника. >> 8, 308-309

<< Шагая взад и вперед по тесной моей комнате, я остановился перед ним и сказал, взглянув на него грозно: - Видно тебе не довольно, что я, благодаря тебя, ранен и целый месяц был на краю гроба: ты и мать мою хочешь уморить. - Савельич был поражен как громом. "Помилуй, сударь", - сказал он чуть не зарыдав, - "что это изволишь говорить? Я причина, что ты был ранен! Бог видит, бежал я заслонить тебя своею грудью от шпаги Алексея Иваныча! Старость проклятая помешала. Да что ж я сделал матушке-то твоей?" - Что ты сделал? - отвечал я. - Кто просил тебя писать на меня доносы? разве ты приставлен ко мне в шпионы? - "Я? писал на тебя доносы?" - отвечал Савельич со слезами. - "Господи царю небесный! Так изволь-ка прочитать, что пишет ко мне барин: увидишь, как я доносил на тебя". >> 8, 310

<< Очевидно было, что Савельич передо мною был прав и что я напрасно оскорбил его упреком и подозрением. Я просил у него прощения; но старик был неутешен.>> 8, 310

Выводит ли Пётр Андреевич особое внимание к европейски образованному дворянину из каких-то православных принципов? Да едва ли.

г. Верность присяге.

Петр Гринев, Савельич и Пугачев. "Суд Пугачева". Художник С. Герасимов.

Но при этом той душевной гибкости и приспосбляемости, которой природа щедро наградила господина Швабрина, у Гринёва нет. 

Вот как побеседовали Гринёв и Пугачёв в захваченной Белозерской крепости.

<<"Что, ваше благородие?" - сказал он мне. - "Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось... А покачался бы на перекладине, если бы не твой слуга. Я тотчас узнал старого хрыча. Ну, думал ли ты, ваше благородие, что человек, который вывел тебя к умету, был сам великий государь? (Тут он взял на себя вид важный и таинственный.) Ты крепко передо мною виноват" - продолжал он; - "но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?"

Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться.

"Чему ты усмехаешься? - спросил он меня нахмурясь. - "Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо".

Я смутился: признать бродягу государем - был я не в состоянии: это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком - было подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию. Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую.

"Кто же я таков, по твоему разумению?"

- Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.

Пугачев взглянул на меня быстро. "Так ты не веришь", - сказал он, - "чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?"

- Нет, - отвечал я с твердостию. - Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург.

Пугачев задумался. "А коли отпущу" - сказал он - "так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?"

- Как могу тебе в этом обещаться? - отвечал я. - Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя - пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня - спасибо; казнишь - бог тебя судья; а я сказал тебе правду.

"Моя искренность поразила Пугачева. "Так и быть" - сказал он, ударя меня по плечу. - "Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит".

Я оставил Пугачева и вышел на улицу.>> 8, 331-333

Позиция Гринёва вызывает безусловное уважение. А оборотной стороной его твёрдости оказывается изрядная ограниченность. Вот хрестоматийный пример сословной ограниченности, подмеченный Ю.М. Лотманом. Гринёв органически не может признать, что перед ним - крестьянская армия:

<<Шайка выступила из крепости в порядке.>> 8, 336

Шайкой величает Гринёв пугачёвское войско и на военном совете в Оренбурге:

<< Я встал и, в коротких словах описав сперва Пугачева и шайку его, сказал утвердительно, что самозванцу способа не было устоять противу правильного оружия.>> 8, 339

Гринёв беседует с Пугачёвым в Бердской слободе. У него в этом разговоре и важнейший "марьяжный интерес" и высокие шансы погибнуть, но личное и "общественное" молодой офицер не смешивает:

<< Насмешка Пугачева возвратила мне бодрость. Я спокойно отвечал что я нахожусь в его власти и что он волен поступать со мною, как ему будет угодно.

"Добро" - сказал Пугачев. - "Теперь скажи, в каком состоянии ваш город".

- Слава богу, - отвечал я; - всё благополучно. "

"Благополучно?" - повторил Пугачев. - "А народ мрет с голоду!"

Самозванец говорил правду; но я по долгу присяги стал уверять что всё это пустые слухи, и что в Оренбурге довольно всяких запасов.>> 8, 349

<< Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: "И ты наш? Давно бы так!" - Я отворотился от него и ничего не отвечал.>> 8, 354

<< Швабрин упал на колени... В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого казака. >> 8, 355

<< Гринев должен был отправиться далее. Я решился за ним последовать, несмотря на мое желание пробыть еще несколько дней посреди моего семейства.>> 8, 383

Ну и, опять же, что-то в этом "дворянском кодексе" омерзительно, что-то весьма симпатично, но и то, и другое воспринято молодым человеком как результат светского воспитания, как результат раздумий, но уж никак не под влиянием религиозного долга и религиозной картины мира в целом. 

V. Сопровождается ли "русификация" Петра Андреевича его воцерковлением?

<<Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.>> 8, 285

Молодой человек покинул родной помещичий дом и тут начался необратимый процесс трансформации "европейски образованного" барчука в нормального русского человека. Но признаков того, что этот процесс сопровождается зарождением каких-то религиозных чувств, не наблюдается.

<<Я не мог не признаться в душе, что поведение мое в Симбирском трактире было глупо, и чувствовал себя виноватым перед Савельичем. Всё это меня мучило. Старик угрюмо сидел на облучке, отворотясь от меня, и молчал, изредка только покрякивая. Я непременно хотел с ним помириться, и не знал с чего начать. Наконец я сказал ему: "Ну, ну, Савельич! полно, помиримся, виноват; вижу сам, что виноват. Я вчера напроказил, а тебя напрасно обидел. Обещаюсь вперед вести себя умнее и слушаться тебя. Ну, не сердись; помиримся". >> 8, 286

<< Чтоб утешить бедного Савельича, я дал ему слово впредь без его согласия не располагать ни одною копейкою. Он мало-по-малу успокоился, хотя всё еще изредка ворчал про себя, качая головою: "Сто рублей! легко ли дело!">> 8, 286

Полное раскаяние и похвальное желание исправить свою ошибку. Но Савельич при этом сидит с извозчиком на облучке, хотя сзади есть место для двоих.

Гринёв расстаётся с Пугачёвым в умёте:

<< Я позвал вожатого, благодарил за оказанную помочь, и велел Савельичу дать ему полтину на водку. Савельич нахмурился. "Полтину на водку!" - сказал он, - "за что это? За то, что ты же изволил подвезти его к постоялому двору? Воля твоя, сударь: нет у нас лишних полтин. Всякому давать на водку, так самому скоро придется голодать". Я не мог спорить с Савельичем. Деньги, по моему обещанию, находились в полном его распоряжении. Мне было досадно однако ж, что не мог отблагодарить человека, выручившего меня, если не из беды, то по крайней мере из очень неприятного положения. Хорошо - сказал я хладнокровно; - если не хочешь дать полтину, то вынь ему что-нибудь из моего платья. Он одет слишком легко. Дай ему мой зайчий тулуп. >> 8, 291

Пётр Андреевич держит слово, данное крепостному. А из возникшего затруднения выходит как сказочный герой. Запрет и нарушен и не нарушен одновременно.

В осаждённом Оренбурге Гринёв получил письмо от возлюбленной с просьбой о помощи. Генерал Р. самоустранился. Надо действовать самостоятельно.

<< Я оставил генерала и поспешил на свою квартиру. Савельич встретил меня с обыкновенным своим увещанием. <...>

Я прервал его речь вопросом: сколько у меня всего-на-все денег? "Будет с тебя" - отвечал он с довольным видом. - "Мошенники как там ни шарили, а я всё-таки успел утаить". И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек полный серебра. - Ну, Савельич, - сказал я ему, - отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость.

"Батюшка Петр Андреич!" - сказал добрый дядька дрожащим голосом. - "Побойся бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны".

Но намерение мое было твердо принято. - Поздно рассуждать, - отвечал я старику. - Я должен ехать, я не могу не ехать. Не тужи, Савельич: бог милостив; авось увидимся! Смотри же, не совестись и не скупись. Покупай, что тебе будет нужно, хоть в три-дорога. Деньги эти я тебе дарю. Если через три дня я не ворочусь...

"Что ты это, сударь?" - прервал меня Савельич. - "Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтоб я стал без тебя сидеть за каменной стеною? Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от тебя не отстану".

Я знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. >>8, 344-345

В отряде у Зурина:

<<Савельич явился меня раздевать; я объявил ему, чтоб на другой же день готов он был ехать в дорогу с Марьей Ивановной. Он было заупрямился. "Что ты, сударь? Как же я тебя-то покину? Кто за тобою будет ходить? Что скажут родители твои?"

Зная упрямство дядьки моего, я вознамерился убедить его лаской и искренностию. - Друг ты мой, Архип Савельич! - сказал я ему. - Не откажи, будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней.

Тут Савельич сплеснул руками с видом изумления неописанного. "Жениться!" - повторил он. - "Дитя хочет жениться! А что скажет батюшка, а матушка-то, что подумает?"

- Согласятся, верно согласятся, - отвечал я, - когда узнают Марью Ивановну. Я надеюсь и на тебя. Батюшка и матушка тебе верят: ты будешь за нас ходатаем, не так ли?

Старик был тронут. "Ох, батюшка ты мой Петр Андреич!" - отвечал он. - "Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что грех и пропустить оказию. Ин быть по-твоему! Провожу ее, ангела божия, и рабски буду доносить твоим родителям, что такой невесте не надобно и приданого".>> 8, 362

Не раз Гринёв и Савельич оказывались на волосок от смерти. Чем больше Пётр Андреевич понимает жизнь и людей, тем больше он уважает, ценит и любит Савельича. Но говорить о предметах духовных этим двоим в голову не приходит. Савельич прекрасно понимает, что его воспитанник - личность религиозно индифферентная.

VI. Собеседник, в разговорах с которым Гринёв часто поминает Господа.

В разговорах с Савельичем проскакивает необязательное "бог милостив", но, в общем-то, религиозные сюжеты для этих разговоров не характерны. А вот в разговорах с Пугачёвым, который Гринёва знает хуже, Пётр Андреевич использует религиозные понятия широко и эффективно.

<<- Слушай, - продолжал я, видя его доброе расположение. - Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу... Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и християнской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедной сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души...

Казалось, суровая душа Пугачева была тронута. "Ин быть по-твоему!" - сказал он. - "Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее, куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет!" >> 8, 356

Но было бы странно предположить, что религиозный настрой охватывает молодого помещика именно в моменты общения с самозванцем средних лет. Нет, тут дворянин реализует "культурную гегемонию" над простолюдином. Только и всего.

***********************

Вот что мне хотелось сказать о религиозно индифферентных героях "Капитанской дочки". 

А вот с героями верующими будет несколько сложнее. Пожалуй, нет особой необходимости доказывать, что капитан Миронов, капитанша, Савельич, Пугачёв религиозны. Это достаточно очевидно. Гораздо интереснее будет показать различия в типах религиозности. У Пушкина отличия "никониан" от староверов показаны  очень глубоко и, во многом, неожиданно. Хватило бы умения, чтобы эту тему обозначить.

Ну и, конечно, совершенно особенный случай - религиозность самой "капитанской дочки"...