"Задумано для Европы, которой еще не существовало".

Можно не есть свинины, признавая свинью «грязным животным». Понятная позиция. Можно, наоборот, сказать, что свинина – нормальное мясо, и нечего выдумывать, кушать его можно, как и любое другое. Тоже позиция понятна. Свинина либо запрещена к употреблению, либо разрешена. 

Но есть и такие хитрецы среди постников, которые, перекрестив шматок свинины, говорят – «нарекаю тебя карпом». Это третья ситуация, в которой свинина одновременно разрешена и запрещена. Если детализировать, то она разрешена тем, кто присвоил себе право называть её «рыбой», а для всех остальных она остаётся свининой, и запрещена…

В сущности, перед вами самое краткое описание сути и смысла англосаксонской системы права. Противоположной римскому праву с точки зрения основных подходов. Римское право базируется на логике, и в нём запрещённое запрещено, разрешённое разрешено. 

В англосаксонской системе права у судей присвоено право переименовывать запрещённое в разрешённое и наоборот. То есть, допустим, свинина строго запрещена, но что такое «свинина» - решать не тебе. Есть такой специальный человек, который раздаёт ярлычки наименований. 

Именно этот специальный человек решает, является ли сепаратизм сепаратизмом – или же он «борьба за самоопределение». Именно этот человек решает, считать ли выборы выборами, референдум референдумом, преступление – преступлением, агрессию – агрессией, демократию демократией, и т. п. безо всякой оглядки на объективные свойства и качества предмета.

+++

Идея разбоя (комплексное понятие, включающее в себя насилие, воровство, террор, шантаж и т. п. ) в истории человечества очень древняя. 

Суть её в том, что если у кого-то есть то, что нужно тебе, нужно просто напасть на него и силой отобрать. Если, конечно, сил хватит...

После, задним числом, это можно оформить в что-то подобное юридическому определению, а можно и не оформлять: как вы уже поняли западный (в первую очередь, англоязычный) правовой нигилизм, многовековая привычка проституировать право – не слишком отличают одно от другого.

Как учёные, мы обязаны отличать идею разбоя от кровожадных психопатий, садизма, сатанизма, гекатомб человеческих жертвоприношений, хотя на практике они часто идут рука об руку. В чистом виде идея разбоя строго рациональна, трезвый разбойник хочет не зла, как такового, а денег. Сопутствующее зло он рассматривает не как цель, а как промежуточное средство (у садистов наоборот). Если кратко озвучить идею произвола, отделяя его от психопатических форм, то это идея добытчика, неразборчивого в средствах, убеждённого, что «деньги не пахнут».

То есть фунт стерлингов – он и есть фунт стерлингов, получен ли он с торговли молоком или творогом, работорговли или наркоторговли, с честной или мошеннической сделки. Это обуславливает лёгкость перехода западного дельца не только в преступление, но и обратно. Как только у него получается реальная возможность брать фунты стерлингов на вине и сукне, он бросает разбой, дело фартовое, рискованное. Ибо деньги не пахнут, и если творог даёт деньги, то зачем плавать в Африку за рабами?

Но на этой дороге поезда ходят в обе стороны. Как легко английский пират, бандит и насильник, превращается в респектабельного предпринимателя, ханжески прославляющего закон и добродетель, так же легко он переходит и обратно. Как только в торговле творогом и маслом, которым он заменил торговлю наркотиками, возникают проблемы, кризис – делец снова использует разбой, как средство «выкрутиться». Если он не психопат и не садист, а деловой человек – то только до преодоления кризисной ситуации. 

Как шутил А. Райкин – «своё отсидит, и снова тихий, мирный…».

+++

Древней-предревней идее разбоя (праву силы) очень и очень давно противостоит идея права (сила права). Идея права отличается от идеи разбоя не тем, что она добрее или мягче, или снисходительнее (древние кодексы такие, что волосы дыбом встают! ), а убеждённостью, верой в запрещённость запрещённого и разрешённость разрешённого. Разумеется, без религии, без сакральности, чувства святости – такого эффекта достичь нельзя.

Прагматичный человек ездит на велосипеде, когда считает это для себя выгодным, и не ездит, когда считает иначе. Вообразите, каким странным показалось бы вам требование неких фанатиков, которые настаивают, чтобы вы определились:

- Или вы всегда будете ездить на велосипеде, и только на велосипеде.

- Или никогда на него не сядете, в чём «мамой клянётесь».

Именно таким же странным для англосаксов, и вообще западных варваров, разрушителей Рима, веками кажется сакрализация законов, права. Позвольте – говорит правовой нигилист – я не хочу пользоваться велосипедом всегда, но это не значит, что я никогда на него не сяду! Вот он мне сегодня удобен – я на нём поехал; а завтра поеду на автобусе, потому что мне так удобнее!

Точно так же и заповеди «не убий», «не укради» и т. п. Я не хочу себя на всю жизнь связывать ими – но, однако же, и отмены их не хочу! Я не хочу, чтобы каждый встречный руководствовался принципом «убий! », но и себя ограничивать заранее навсегда тоже не хочу! Мало ли как повернётся, может мне приспичит очень сильно, а тут заповедь, принцип, видите ли, сакральный…

+++

Именно так и мыслит человек в англосаксонской традиции права. Он по ту сторону понятия «святости и греха», он в пространстве личной выгоды или невыгоды. То, что у него нет табу на людоедство – вовсе не значит, что он станет кушать людей три раза в день! Он их будет кушать только когда посчитает, что ему это нужно, и такая ситуация может за всю его жизнь ни разу не сложится.

Об англичанах Лев Николаевич Толстой выразился так: "Англичане - самая удивительная нация в мире, разве исключая зулусов. В них искренно только уважение к мускул ной силе. Если бы у меня было время, я написал бы небольшую книгу об их манерах. И потом эта страсть их ко всякого рода боям, экзекуциям. Русская цивилизация, конечно, груба, но самый грубый русский человек всегда ужасается обдуманного убийства. А англичанин!.. если бы его не удерживало чувство приличия и страх перед самим собою, он с бесконечной радостью поел бы тело своего отца." (Мисс Гапгут в гостях у Л. Н. Толстого. - Исторический вестник, 1892, No 1.).

Но зачем всё только на англичан валить?! Возьмём, например, финнов. Прадедушки финнов устраивали геноцид русских (тотальное вырезание всех русских, включая женщин и детей) в Гражданскую войну. Дедушки финнов устраивали геноцид русских (не менее беспощадный) во Вторую мировую. Нынешние финны декларируют геноцид русских сегодня, а кто выпал? Правильно, их отцы! Так получилось, что из четырёх поколений «хладных финнов» три поучаствовали в геноциде русского народа, а одно не посчитало момент удобным. Геноцид же для капитализма не самоцель! Если он приносит выгоду, его делают, а в ситуации, когда его делать себе дороже – его не делают…

Идея права в убеждении человека, что «деньги пахнут». Доказать это или опровергнуть невозможно, это, как и у разбойника, предмет веры. Деньги или не пахнут, или пахнут. Соответственно, их можно добывать любым способом (ориентируясь только на их количество) – или же в узком спектре разрешённых способов, ограждённых множеством сакральных табу.

+++

Поскольку речь идёт о вере, то самые древние законодатели, ещё до Хаммурапи, выводили свои кодексы из воли богов. Хаммурапи сделал это очень отчётливо, перед тем, как высечь на камне законы, он не поленился дать большой убедительный текст, как боги к нему пришли и этот кодекс вручили.

Бог его знает, чего курил Хаммурапи, но если бы его «боги» этого не сделали, то никакого смысла высекать законы на камне не было бы. Хаммурапи – царь, и его воля – сама закон. Камень ей только мешает: ты завтра захочешь чего-то другого, а тут камни с текстами, это ж сколько мороки их изымать, дробить, новые взамен ставить. Да и сколько народного недовольства нарушением священного камня – а ведь с точки зрения идеи разбоя он вообще не имеет никакого смысла. Ты как будто бы сам себе не доверяешь, на собственные совесть и память не надеешься! То есть ты заранее предполагаешь, что чего-то забудешь, и камень тебе напомнит – а зачем это тебе? ! Я, допустим, предписал себе каждый вечер кушать мармелад, потом мне мармелад надоел, и я не хочу его кушать, а стоит камень и настаивает… Мне такого надо? !

Законодатель, высекающий законы на камне, подобен женщине, которая сама от себя запирает холодильник. При англосаксонском правовом нигилизме закон всегда «пятое колесо в телеге»: если у тебя есть сила, то он тебе не нужен, а если нет силы – он тебе не поможет. В англосаксонской системе права собственно-суда нет, а есть только «комедия суда», срежиссированного действа, да и оно, за ненадобностью, в последние годы отмирает.

Что значит – разрешено или запрещено? Можешь – делай. Не можешь – не сделаешь. Я могу разрешить тебе поднять пятиэтажку, и даже печать приложу к разрешению – но ты же всё равно его на плечи не взвалишь…

+++

Если садизм и сатанизм требуют кровавых оргий нон-стоп («шоу маст гоу он»), то рациональная идея разбоя – нет. Идея Разбоя, лежащая в основе современного Запада – рассматривает закон, как электрический выключатель в комнате. Зачем свету всё время гореть? Или зачем всегда тьма? Пришёл домой, нужен свет – включил. Вышел из комнаты, свет не нужен, чтобы счётчики не мотали деньги – выключил.

Не нужно запрещать свинину – тогда и сам её не покушаешь. Нужно присвоить себе право самому решать, когда она свинина, а когда крольчатина или гусь! А тут от тебя требуют принципиальность: если сам свинину трескаешь, всем её разреши. Всем запретил – и сам от неё откажись. А так же неудобно, с житейской точки зрения, согласитесь!

+++

И здесь мы снова выходим на один из основных вопросов мировой философии, противостояние реализма и номинализма. Человек чести своей честью и совестью отвечает, чтобы определения, названия соответствовали объективной реальности. Если он проводит выборы, то именно выборы, а не гей-парад и не майдан дегенератов. Если он отменяет выборы, то именно выборы, а не что-то другое.

Номиналист же сводит явление к названию (через философию уникальности, единичности всего). Номиналист может провести или отменить что угодно, назвав это «выборами», и не слишком заморачиваясь несоответствием свойств и признаков явления имени.

А потому неудивительно, что веками, чем дальше на Запад – тем больше правового нигилизма и номинализма, при котором важно не выполнении нормы, а лишь сказать, что ты её выполнил.

В Средние Века у Хаммурапи появился не менее известный продолжатель, византийский император Юстиниан. То, что мы называем «римским правом» - на самом деле византийское и православное (по крайней мере в основной своей части). Кое-что было взято у языческого Рима – но так, как берут камни старого фундамента, чтобы ставить новый. Например в римском праве языческого периода не было понятия «Дух и Буква закона», всё оно сводилось только к букве, и главным считало соблюдение формальностей ритуала неукоснительно. В православной идее права это, разумеется, сменилось «Духом Мирным».

+++

Вот поди пойми этих эуропейцев: чуть что, так это они (убийцы) наследники Древнего Рима, а Восточной Римской Империи никогда не было - была варварская и схизматичная Византия. Зато основы государства и права, собранные и качественно переработанные императором восточных варваров и схизматиков, вот они римские. Лэ - лохика.

Само собой в Европе только через несколько веков!

Империя ведь не делилась на западную и восточную часть. Империя вся переехала на восток. А оставленный запад был захвачен варварами и отброшен в развитии на тысячу лет назад. Уже потом что-то наверстали и начался ренессанс. Это касается не только юридических аспектов.

В VI веке появился знаменитый Кодекс Юстиниана – императора, фактически поставившего точку в античном праве. Его собственное активное законотворчество затронуло все области права, но главным его достижением в этой сфере стал именно Кодекс и дополнившие его сборники документов.

Юстиниан решил наконец-то полностью унифицировать законодательство и создать единый для всех свод законов. Целая команда юристов пять лет собирала и систематизировала огромное законодательное наследие Рима и Византии, в результате чего появился Свод Юстиниана, состоящий из Институций (учебного пособия для начинающих юристов в четырех томах), Дигеста (50 томов, составленных из трудов классических римских юристов, с интерполяциями кодификаторов) и собственно Кодекса Юстиниана (императорских законов, входивших в кодексы Грегориана, Гермогениана и Феодосия, с исправлениями и дополнениями, плюс законы самого Юстиниана). Потом к ним была добавлена еще четвертая часть – Новеллы (законы, изданные уже после составления кодекса).

Начинание это было тем более амбициозным, если учесть, что в сборник вошли тексты, созданные в эпохи, очень далекие друг от друга как по времени, так и по характеру правовых институтов. Но Юстиниан преследовал чисто практические цели: после создания Свода судьям и юристам было строго приказано использовать только его, все другие юридические тексты потеряли силу. Император даже запретил писать комментарии к своему Кодексу (что, впрочем, никогда не соблюдалось).

Фактически большая часть того, что мы сейчас знаем о римском праве, форме рассуждений и аргументации римских юристов, а также многие античные тексты нам известны только благодаря этому монументальному труду. «И поистине удивительно, – как пишет Антонио Падоа-Скьоппа, – что Свод Юстиниана, этот внушительный памятник римской юридической мудрости, был задуман и выпущен вдали от Рима; не менее удивительно и то, что эта работа начала оказывать влияние на Западе всего шесть столетий спустя, как если бы она была задумана для Европы, которой еще не существовало».

Этот Свод, переведенный на греческий язык и включающий законы, изданные последующими императорами, оставался основой византийского права на протяжении почти тысячи лет, вплоть до падения Константинополя в 1453 году. А в XII веке его «открыли» западноевропейские юристы (благо многое им было уже хорошо знакомо по Кодексу Феодосия), и их настолько восхитили искусство аргументации, мудрость предлагаемых решений и суровая справедливость собранных Юстинианом законов, что Свод стал основой средневекового общего права, сохранившегося практически до конца XVIII века. Но на континенте… Не на «острове проклятых», несовместимом с идеями сакрального права пиратском гнезде…

В итоге средневековое право стало опираться в основном на римское право классического периода, а средневековые организации, их устав и управление – строиться по образцу позднеантичных. Британский и американский антиковед, профессор истории Питер Браун писал:

«Редко какой период европейской истории усеивал будущее таким количеством несменяемых институтов. Кодексы римского права, иерархия католической церкви, идея христианской империи, строительство монастырей – вплоть до восемнадцатого века люди, живущие в столь далеких друг от друга местах, как Шотландия и Эфиопия, Мадрид и Москва, все еще обращались к этому внушительному наследию институционального строительства позднеантичного периода для руководства, как организовать свою жизнь в этом мире».

+++

Хотя идеи права и идеи разбоя в разных местах преобладают, но какой-то строгой географической привязки они не имеют. Православие в какой-то момент навязало всему миру свои идеи о Боге, как о высшей судебной инстанции, о соблюдении законов, как священном долге, игнорирующим любые бытовые неудобства. Аналогичные идеи содержались в мусульманстве и конфуцианстве. О том, что божий суд предстоит, грядёт – и там никакие хитрости не помогут.

Но чем западнее – тем больше влияния имели идеи кальвинизма, протестантизма, в рамках которых БОЖИЙ СУД УЖЕ СВЕРШИЛСЯ! К нему не стоит ни готовиться, ни бояться его, потому что Бог всё уже заранее решил, и деньгами выражает свой вердикт. Богатые не просто так богаты (случайности вообще не случайны) – к ним Бог благоволит. Он им через деловой успех даёт понять, что они у него в чести. А нищие тоже не просто так нищи, они наказаны, потому что на УЖЕ СВЕРШИВШЕМСЯ божьем суде они осуждены. И что бы они ни делали (как и богатые) – только приток денег показывает, кто спасён, а кто осуждён на муки вечные…

Так древняя идея разбоя, идея викингов и печенегов, кочевников и морских разбойников пыталась адаптировать себя к христианской культуре.

Так и получились два полюса, очевидные в истории, даже если читать школьный учебник: Россия и Англия. Одна воплощает идею сакрального божественного права, другая – идею разбоя, говорят, что кто богат – тот и с Богом (как видите, и русскому языку такие аллюзии отнюдь не чужды).

Православие ставило задачу так (в полном согласии с Хаммурапи и Юстинианом) : народ должен служить Закону.

Англосаксы сказали, что это глупости, и всё перевернули: это закон, как технический текст, должен служить народу (формально), а точнее – законодателям (фактически). Законодатели законы не слуги, а господа! Ни от каких «богов» они никаких скрижалей не получали, а сами придумали что-то выгодное для себя. Отсюда и принцип постоянной сменяемости правовых норм у англосаксов (и вообще в западной субкультуре).

Парламент работает постоянно – и он постоянно (! ) выдумывает новые законы, отменяет старые, правит тексты законов, как хочет. После чего ни о какой сакральности права речь вести, конечно уже невозможно (да и смешно[1] ). Ведь, получается, что «судья всегда прав»: он может выбирать из прецедентов прошлого, или создать свой собственный прецедент. Но в этом случае закон вообще лишён предметности, потому что при такой системе объявить «законом» и «соблюдением закона» можно вообще всё, что угодно (было бы желание).

Чем, собственно, англосаксы на наших глазах активно пользуются, снова и снова покрывая фактические свои преступления формальными решениями собственных карманных судов.

Противоборство идеи права и идеи разбоя продолжается, как и при Хаммурапи, и при Юстиниане – в наши дни…

А. Берберов, команда ЭиМ

-------------------------------------------

[1] После английской революции XVII века прецедентное право развивалось и дальше, и даже превосходило статутное право. С конца XVIII века складываются правовые семьи. В странах англосаксонской правовой семьи прецедент является основой правовой системы, в некоторых других странах (например, Франции) прецеденты используются для восполнения пробелов в законодательстве.

В Англии и Уэльсе судебная реформа 1873—1875 годов объединила общее право и право справедливости в единое прецедентное право. Тем не менее полного соединения этих двух систем не произошло до сих пор. После этой реформы обязательными решениями стали решения Палаты лордов, Апелляционного суда и Высокого суда. Существует иерархия прецедентов, согласно которой решения, принятые вышестоящими судами в Англии и Уэльсе, обязательны для нижестоящих в использовании при аналогичных ситуациях (stare decisis).

В XX веке произошло дальнейшее ослабление права прецедента в Англии. По заявлению лорда-канцлера в 1966 году, Палата лордов не связана своими прецедентами и может не придерживаться своих прежних решений. Палата лордов на будущее отказалась от этого правила в случаях, когда особые соображения требуют достаточно умеренно использовать это нововведение. Она отрицательно отнеслась к тому, что Апелляционный суд отказался следовать одному из своих решений, считая, что суд поступил так по невнимательности.

Если норма закона противоречит норме прецедента, то используется положение закона, хотя обычно законы «не могут быть использованы, пока их положения не разъяснены судами». Так, в Англии принято ссылаться не на самого себя, а на ситуацию, в котором он использован. В силу неоднозначности трактовки многих решений такая система создаёт весьма широкий простор для судейского усмотрения.