Революция и эволюция
О причинах развала СССР пишут много. Есть тут и экономические и политические причины, смотря на чем заострять внимание. Есть и объективные причины и субъективный фактор. Но очень мало пишется о нравственном настрое советских людей. О моральных и интеллектуальных перспективах первой серьезной попытки строительства идеального общества не какой-то общиной, а в государственном масштабе.
Эти психологические факторы очень важны, а именно потому что путинизм (без негативной коннотации, а как исторический феномен, обозначенный Вячеславом Володиным и Владиславом Сурковым) законсервировал ситуацию с начала 2000-х, и неизбежно при ослаблении по каким-либо причинам этой структуры встанет вопрос - что дальше.
Чтобы понять, что ждет сегодняшнюю общественную матрицу, надо понять, что было не так и что привело к краху советского социализма.
СССР - это Революция. Только смотреть на нее надо не с точки зрения имущих классов - царской семьи, помещиков, капиталистов и кулаков, сельских буржуа, а с точки зрения других социальных групп. Если бы революция не нужна была абсолютному большинству населения - она бы не победила.
Победить то она победила, но что дальше? Что такое Революция не как одновременный политический акт, а как скачок в развитии, растянутый во времени?
Суть такой эволюции - стирание граней не только между городом и деревней (как одна из задач декларируемых предпосылок коммунизма), но и преодоление дихотомии субъект - объект, человек - общество. Преодоление вечной истерии, которую вызывает страх общества перед свободой индивида и страха индивида перед обществом, которое стремится подмять индивида, лишить его свободы. Преодоление остатков полуживотного состояния, закрепляющих атомизацию.
СССР и капиталистический Запад
"Народ оказал доверие большевикам. Назавтра социалистическая революция. Тем самым послезавтра все психологические задачи становятся принципиально иными, в известной мере противоположными тем, какие стояли до социалистической революции".
(Борис Поршнев "Социальная психология и история")
После Второй мировой войны завершился первый этап строительства социализма, собственно революционный этап. Следующий этап должен был был эволюционным, революционная энергия должна была породить положительную эволюционную динамику, тот импульс, который позволил бы двигаться дальше. Формировать новую, более совершенную среду обитания и нового человека коммунистического общества, человека будущего. Революционный энтузиазм должен был раствориться в творческой энергии, той самой творческой энергии масс, о которой говорил Ленин.
"Вновь созданное общество долго остается бесформенным, неорганизованным, ибо не может воспользоваться передаваемыми по наследству политическими учреждениями. В случае же, когда эти последние достигают зрелости и истинной институционализации, они являют собой препятствия на пути становления нового общества".
(Джон Дьюи "Общество и его проблемы")
Но половина мира по прежнему находилась на предыдущей ступени, более примитивной. И в капиталистических странах существовали совсем другие задачи и приоритеты - там революцию надо было пока еще делать. Там - революция, здесь - эволюция.
Возможно ли эволюционное, спокойное, поступательное развитие в условиях тайной тотальной войны ЦРУ, подбиравшей всех диссидентски настроенных граждан, не только ученых, но и писателей, поэтов, государственных служащих? Во главе сопротивления коммунистическим идеям находились именно США, страна с колоссально заниженным провинциальным самоощущением большинства народа, нравственно невероятно отсталая, относительно недавно избавившаяся от античного рабства (!) и не вполне преодолевшая его производные в виде расовой сегрегации, общество, которое даже Великая депрессия и голод 1930-х ничему не научили...
Не стоит забывать, что не объявленная война против социализма, в которой все средства хороши, никогда не прекращалась, начиная с 1917 года. И Гражданская война, субсидированная толстыми кошельками и Великая Отечественная против фашизма, который был на самом деле передовым отрядом мирового капитализма и империализма доказывали (не всем к сожалению) что это давление никогда не прекратится.
И после 1945 года, уже в конце 1950-х американцы забрасывали парашютистов для формирования на территории СССР эмигрантской армии, а после провала этой миссии упор стали делать на идеологическую работу. На эту борьбу американские, британские и другие западные спецслужбы тратили колоссальные силы, а правительства выделяли гранты. Психологи Хонингам, Бенедикт и другие "знатоки" жизни в СССР продавали военным ведомствам свои наработки. Целые институты занимались изучением слабых мест в структуре советского общества, а неугомонные гении районного масштаба типа Бродского и Солженицына, как короеды, точили кору советского строя и получали за это статус и гранты.
К тому же в условиях борьбы с "Советами" на Западе развивалась не только социалка и общество всеобщего благополучия, остатки которого мы видим и сейчас, особенно в Скандинавских странах. Развивались такие запутывающие понимание общественных процессов как борьба за всяческую свободу, за избирательные права для животных, за права так называемых "меньшинств", не только однополых пар, но и любых других - толстых, худых, с теми или иными отклонениями в развитии и так далее... Развивалось безопасное для капитализма троцкистское леворадикальное словоблудие. Идея равенства полов доводилась до абсурда и порождала извращения.
Сорная трава вырастает там, где старательно выпалывается определенный вид опасной для кого-то фауны и вся энергия сосредоточена на этой борьбе, предоставляя остальной социальной растительности колоситься и плодоносить так как ей вздумается.
СССР пытался перепрыгнуть период упорного строительства социализма - базы коммунизма. Перепрыгнуть период бдительности и осторожности. Перемахнуть через борьбу классов, не замечать ее. А она, тем не менее, приняла затяжной, внутренний характер. Характер хронической болезни, которую больной замечает только тогда, когда ему говорят: все дорогой, осталось тебе от силы год...
У тех кто застал брежневское время, я думаю, до сих пор гудит в голове эхо от пустозвонных фраз типа: весь советский народ под руководством родной коммунистической партии... или просто дорогая, родная наша партия ("дорогая" и "родная" непременно вместе, как титул). А уж если с трибуны какого-нибудь съезда начинали говорить пионеры - то держитесь все за стулья... Как хорошо то, братцы, как хорошо!..
Именно об этом говорил Сталин на февральско-мартовском пленуме 1937 года:
"Успех за успехом, достижение за достижением, перевыполнение планов за перевыполнением порождает настроение беспечности и самодовольства, создает атмосферу парадных торжеств и взаимных приветствий <...>, одуряющую атмосферу зазнайства и самодовольства, атмосферу парадных манифестаций и шумных самовосхвалений."
Но ведь вряд ли хоть один человек в здравом уме и трезвом рассудке мог на полном серьёзе так считать в глубине души, а тем более говорить вслух эту подхалимскую галиматью.
"Идиотская болезнь беспечности" (по выражению Сталина) под давлением несомненных успехов в строительстве нового общества поразила со временем не только партаппарат, советские органы власти, но и весь народ.
Между тем частнособственнический инстинкт никуда не делся и при малейших благоприятных обстоятельствах, как плесень в сырых местах, вновь охватывал темные углы общественного сознания. Этот инстинкт поддерживал мелкобуржуазность широких слоев населения, стремление сделать поменьше, а получить побольше, жить за счет других, как это делает собственник в условиях капиталистического рынка, присваивая себе не только прибавочную стоимость, но и право распоряжаться здоровьем и жизнями подчиненных - а куда им деваться, ведь ниша для каждого часто одна и надо в ней держаться, чтобы не попасть на помойку. Мелкобуржуазность неизбежно перерастает в нечто большее, в крупные амбиции частного собственника. Так теневая экономика СССР перерасла затем в обвальную приватизацию и коллапс плановой системы.
Запад же пытался перепрыгнуть революцию, которая должна упразднить эксплуатацию человека человеком. Старался не замечать эту эксплуатацию, маскируя ее новыми формами старого угнетения, "народным капитализмом" или теми технологиями, которые со временем породили, например, феномен "бирюзовых компаний". "Мы", "наша Компания" - конкретные выгодополучатели старались и стараются спрятать свое лицо за общим портретом "дружного" коллектива.
В условиях игнорирования фактора эксплуатации и наживы, а так же того, что может устранить это - революции, все то лучшее, что несло благо развитию цивилизации как таковой - толерантность и мультикультурализм принимали карикатурный вид и становились наоборот элементом репрессивного давления политического мейнстрима на личность. А "толерантность" вообще превратилось в настоящее оружие против самостоятельно мыслящих людей.
Политическая цензура и цензура общественного мнения взаимно подпитывали друг друга. Это "общественное мнение" подавляло индивидуальность и интеллектуальную свободу. Разрушало склонность и способность критически мыслить, обобщать. Порождало легко управляемого индивида, подконтрольного общественным, а на самом деле политическим "правилам", на которые он сам не способен никак повлиять. И лучшие представители западной мысли знали это:
"Подобным же образом смысл интеллектуальной свободы состоит в возрождении индивидуальной мысли, поглощенной в настоящее время средствами массовой коммуникации и воздействия на сознание, в упразднении "общественного мнения" вместе с теми, кто его создает. То, что эти положения звучат не реалистично, доказывает не их утопический характер, но мощь тех сил, которые препятствуют их реализации. И наиболее эффективной и устойчивой формой войны против освобождения является насаждение материальных и интеллектуальных потребностей, закрепляющих устаревшие формы борьбы за существование."
"<...> Возможность делать или не делать, наслаждаться или разрушать, иметь или отбросить становится или не становится потребностью в зависимости от того, является ли она желательной и необходимой для господствующих общественных институтов и интересов или нет."
"В этом смысле человеческие потребности историчны, и в той степени, в какой общество обусловливает репрессивное развитие индивида, потребности и притязания последнего на их удовлетворение подпадают под действие доминирующих критических норм."
"Такие потребности имеют общественное содержание и функции и определяются внешними силами, контроль над которыми индивиду недоступен; <...>. Независимо от того, насколько воспроизводство и усиление таких потребностей условиями существования индивида способствуют их присвоению последним, независимо от того, насколько он отождествляет себя с ними и находит себя в их удовлетворении, они остаются тем, чем были с самого начала, - продуктами общества, господствующие интересы которого требуют репрессии."
"Преобладание репрессивных потребностей - свершившийся факт, принятый в неведении и отчаянии; но это факт, с которым нельзя мириться как в интересах довольного своим положением индивида, так и всех тех, чья нищета является платой за его довольство."
(Герберт Маркузе "Одномерный человек")
Как в наше время корпорации формируют спрос, то есть управляют желаниями потребителей, так и политическая надстройка в виде правительств, опять же выражающих интересы этих корпораций, формируют "общественное мнение" - худший вид цензуры - самоцензуру, обусловленную примитивной, но тем не менее, очень эффективной манипуляцией сознания. И тогда человек считает внушенное плодом своего собственного воображения, желания, выбора. Маркетологи занимаются продвижением определенных категорий товара. Депутаты и конгрессмены разных уровней занимаются продвижением желательных политических идей и блокированием нежелательных. Сейчас это пришло и к нам в Россию.
Под давлением этого общественно-политического мейнстрима - способы и методы потребления и образ мысли - многие Западные левые авторы, отрицали положительный опыт СССР в строительстве социализма и подготовки базы коммунизма. А некоторые западные марксисты, не говоря уж о праваках, просто патологически не понимали процессов, происходящих в СССР, особенно 1930-х годов. Они искали альтернативы советскому социализму и с ними происходило то самое что и с явлениями общественного прогресса, придавленного "общественным мнением".
Происходило примерно то, что произошло с автором аннотации к книге Мориса Бланшо "Задним числом", который как бы невзначай отмечает родство между институтами с одной стороны - тотального геноцида, а с другой - борьбы за гармоничное общество будущего.
"<...> в середине восьмидесятых годов он <Морис Бланшо> сопроводил послесловием-толкованием переиздание первых, написанных почти полвека назад новелл «Идиллия» и «Последнее слово», составивших цикл «Вечная канитель». Так из амальгамы неискушенности и опыта сложился уникальный триптих, в котором странные, замкнутые на себя, герметичные притчи служат поводом для размышлений о литературе, предвещающей Освенцим и Гулаг."
Результат - причудливая смесь в западной ментальности социализма и капитализма навязала обществу понятия демократии и тирании, которые вытеснили постепенно все остальное. Хотя настоящая тирания начинается там, где существует частная собственность и эксплуатация. И каждый кто работал на частника - это очень хорошо знает.
На эту путаницу во взглядах и оценках повлияла еще и вера в свободу вообще, в интеллектуальную в частности и сыграла еще одну злую шутку с западными интеллектуалами:
"Вера в интеллектуальную свободу, не знающую никакого угнетения, способствует развитию непротивления фактическому порабощению, воспитанию в людях несобранности, поверхностного отношения к делу, стремления подменить мысли - ощущениями; именно это составляет отличительные черты современного состояния дел в области знаний об обществе". (Д. Дьюи " Общество и его проблемы")
Эволюция как таковая
После Второй мировой войны, когда горячая фаза революции наконец завершилась надо было переходить не только к восстановлению разрушенного хозяйства, надо было переходить к эволюционной стадии строительства коммунизма.
"До социалистической революции нечего было и думать о всестороннем преобразовании человека, самое большее - его перевоспитывала и в немалой мере преображала революционная борьба"
(Борис Поршнев "Социальная психология и история")
И тут как раз подоспела первая "перестройка и гласность". Оттепельное брожение активно вмешалось в процесс и стало взрывать ментальность советских людей, как банки с консервированными огурцами.
Разоблачение "культа личности" и "преступлений сталинского режима" группой Хрущева в 1956 году вызвали мировозренческий кризис. Но не только это. Главное это попытки бежать впереди паровоза. Недаром говорят, что Хрущев придал идее коммунизма легкий, анекдотический характер. В сталинскую эпоху никогда не пытались говорить о коммунизме где-то вблизи, понимая, что эта материя созреет еще не скоро, так как классовая борьба еще не ушла в прошлое. Но в эпоху Хрущева, так как утверждалось, что классов и классовой борьбы больше нет, то и делался вывод, что до коммунизма рукой подать. Никита Сергеевич и вовсе заявлял, что к 1980-м годам советское общество будет жить при коммунизме, а на 22 съезде была обнародована программа "построения коммунизма к 1980 году", которой хрущевское руководство пыталось прикрыть провалы в экономической политике.
Эта установка не менялась по сути и при генеральном секретаре партии Леониде Брежневе. Ее пустопорожнюю категоричность лишь стали разбавлять тоннами схоластических утверждений и заглушать шумом и звоном помпезных съездов. Социализм "построен в основном" - это о предшествующей Брежневу эпохе. В семидесятых - "развитой социализм", абсолютно глупое утверждение, тем более что реформа Косыгина-Либермана 1965 года была явным отступлением от этого самого социализма.
"На протяжении 50-80 годов в официальном употреблении была псевдомарксистская риторика, из которой была выхолощена революционная суть. Ее примером могут служить так называемые "концепции" "развитого социализма" и "некапиталистического пути развития".
(Евгений Пискун "Термидор в СССР...")
Однако этот кризис мировозрения начался ещё до Хрущева. Вопреки околонаучному поверью, что именно "оттепель" выплеснула на поверхность то, что раньше молчало, придавленное сталинским автритетом. И в сталинский период и чуть позже были тенденции, обгоняющие естественный рост, как бы попытки выдергивать из почвы еще не набравшие силу, незрелые ростки.
Рановато появилось обобщающее бесклассовое "мы". Борьба вокруг советской конституции 1936 года, где делались попытки ослабить классовый характер основного закона по сравнению с Конституцией 1924 года. И вот на февральско-мартовском Пленуме 1937 года обсуждался вопрос о выборах по новой Конституции. Всеобщих, прямых и тайных, для участия в которых теперь будут допущены и бывшие кулаки и эсеры, меньшевики и троцкисты. Ну раз социализм построен "в основном", как отмечалось уже на XVII съезде ВКП(б) 1934 года, чего же стесняться?
Кто-нибудь знает, зачем было предоставлять избирательные права лишенцам - кулакам, бывшим эсерам, меньшевикам - ведь они были питательной средой для диверсионно-разведывательной деятельности западных и германских спецслужб, в условиях неминуемой войны с фашизмом? Как было допустить их до выборов, именно тогда когда активная политизированная часть русской эмиграции наводила мосты с единомышленниками, оставшимися в СССР и готовилась участвовать в войне против СССР, рассматривая эту войну как интервенцию?
Реабилитация русской истории в середине 1930-х, сползание с классового подхода на национально ориентированный была делом сложным и опасным. Ожившие персонажи русской литературы, особенно 19 века, деятели и герои русской имперской истории, предыстории, по выражению Маркса - при идеологическом попустительстве и ослаблении классового подхода, могли многое переворачивать в психике отдельного индивида. Ведь вместе с этими призраками прошлого в массы, получающие образование по такой программе, проникала психология дворян и буржуазии, их проблемы, их заботы, элементы архаичного социального расизма. Это давало подкормку и барским замашкам новой советской элиты и неслучайно Генрих Ягода, глава НКВД, искренне сокрушался, что вот такие заслуженные и знатные персоны как он, не могут иметь огромные дворцы по своим "заслугам". Ягода был сначала снят с ответственного поста, а затем в апреле 1937 года арестован.
С другой стороны, что касается международной политики, сталинское руководство рассматривало, в отличие от Льва Троцкого, мировую революцию не как почти одновременный акт, а как постепенное, но все же фактическое движение к социализму в мировом масштабе. Борьба СССР за коллективную безопасность против фашизма в 1930-х и система договоров была дипломатической игрой, никогда не терявшей главной цели - мировой революции. Идея же "мирного сосуществования" государств с различным общественным строем, появившаяся после Хрущева, как результат его усилий, как бы взятая из предвоенной эпохи, была уже искаженным отражением этой игры. То, что имело дипломатический статус лавирования при непременном присутствии все же главной цели, стало отступлением, извинением. Простите нас ребята... Мы не такие уж страшные...
"Начиная с XX съезда КПСС (1956 г.), официальным в СССР было утверждение об отсутствии в стране классовой борьбы. Ее рассматривали только с точки зрения международных отношений - противоборство СССР и стран Запада во главе с США. С точки зрения социально-политической, такие взгляды были типичным образцом мелкобуржуазного социализма, прикрывающегося марксистской фразеологией. С точки зрения познавательной, это была ошибка, игнорирующая реалии советского общества и его экономики".
(Евгений Пискун "Термидор в СССР...")
Ослабление бдительности выразилось в огульных реабилитациях хрущевского времени.
"Хрущевские комиссии по реабилитации не использовали оперативные документы НКВД, многочисленные документы Л. Д. Троцкого и его сторонников и другую информацию, которая позволила бы представить объективный ход событий. Они ограничивались формально-юридическим анализом судебных протоколов"
(Евгений Пискун "Термидор в СССР...")
Реабилитация переделывала задним числом и всю историю 1930-х, особенно после 1934 года, представляя классовую борьбу как только противостояние с капиталистическим миром, но ни в коем случае не борьбу внутри страны, которая на самом деле выразилась в попытках оппозиции в лице бывших к 1937 году троцкистской, зиновьевской, правой оппозиции, некоторых военных и сотрудников НКВД поменять руководство страны и реставрировать капитализм. Об отсутствии эксплуататорских классов в конце 1930-х и следовательно отсутствии основания для наличия классовой борьбы в СССР и говорил Хрущев на 20 съезде партии.
"На протяжении 50-80 годов в официальном употреблении была псевдомарксистская риторика, из которой была выхолощена революционная суть. Ее примером могут служить так называемые "концепции" "развитого социализма" и "некапиталистического пути развития".
(Евгений Пискун "Термидор в СССР...")
Революционная борьба, как и классовая, стала историей, материалом для диссертаций или ещё материалом для патриотического интернационалистского воспитания. Но в новой окружающей действительности индивид не видел возможностей проявить себя так, как Камо (Симон Аршакович Тер-Петросян) или Василий Чапаев, не мог применить это "по адресу", к повседневной жизни. Все утонуло в киношной революционной развлекаловке и общих фразах клятв пионеров и комсомольцев, в абстракциях на темы далекие от повседневности. В верности долгу "вообще", самоотверженном труде на своем месте "вообще". (Тебе, Родина, наш труд мы посвящаем!) В подвигах типа спасения кого-нибудь откуда-нибудь. Но ведь спасти ребенка из горящего дома мог и капиталист, и преступник и даже животные по собственному почину иногда кого-нибудь спасают - это вовсе не является особенностью коммунистического воспитания.
Коммунистическое воспитание, воспитание нового человека, или "человека новой формации" как тогда говорилось, теряло классовую основу. Обращаясь к общечеловеческим ценностям - оно теряло смысл. Обращенное в туманное будущее, вместе с этой основанием, оно теряло и конкретную почву под ногами.
Утверждение о том, что сложилась единая историческая общность - советский народ было не более чем приемом схоластики.
Мне вспоминается заголовок одной из статей в какой-то газете в середине 1980-х: "Солнечный удар". И картинка: хор которым с энтузиазмом дирижирует дирижёр. А дальше - восход солнца. Ещё хор и ещё восход солнца. И так далее. Этот казённый оптимизм существовал уже а другой реальности. Был сам по себе.
Метаморфозы...
Разговоры о близком неминучем коммунизме, особенно с высокой трибуны, порождали ощущение обмана. А окружающая действительность рождала ощущение чего-то утраченного, то, что было обещано, но по каким-то причинам не было дадено. Это "что-то" автоматически переносилось на Запад, в Россию до Революции, в Беловодье... Тоска по будущему постепенно превращалась в тоску по прошлому.
Нереализованность настоящего, несоответствие его мечте переносилась на предметы, недостойные этого переноса. Тоска по настоящему делу, по уверенности, вместо того, чтобы указать на настоящий источник, переносилась на могильные плиты, с которых соскребали мох...
Если что-то долго повторять это что-то теряет смысл. Казенный шумный оптимизм вскармливал тихую контрреволюцию в учебных заведениях...
Я помню наши разговоры, где всякая идейность выглядела уже смешно... Разговоры о свободе, о музыке, литературе были. И неизбежно они упирались в политику, где все понимающе могли переглядываться и отпускать колкости и рассказывать анекдоты про Брежнева, Петьку и Чапаева. В эту критику уходила, проваливалась эволюционная энергия, сменившая революционную, потерявшая направленность в будущее, рассеянная по кухням, где пила чай и вино интеллигенция и подвалам, где занимались полуподпольные каратисты и играли непризнанные "сверху" музыкальные группы.
Говорили много и о цензуре, о самиздате, как следствии цензуры. И как то не приходило в голову, что цензура существует везде, без этого не может существовать ни одно государство. Просто в капстранах цензура распространяется больше на экономический базис, деятельность корпораций и отдельных дельцов - их нельзя трогать, разоблачать, а в социалистических странах на надстройку - руководителей высокого ранга, которые имели статус вождей.
Но с утратой классового подхода как можно было это понять? И что вообще можно было понять?
Западная свобода и материальный достаток в глазах советского человека утрачивали избирательность. Западное общество, видимое отсюда, из советского далека, утрачивало классовую структуру. Проявлялось здесь в извращенном виде, перевертывалась с ног на голову и слепо накладывалось на советские реалии.
Советский человек, привыкший к тому, что в СССР все делается для всех, воспринимал американские дома с бассейнами, как доступное всем гражданам, а выборы - как свободное волеизъявление, которое никоим образом не означает клановые разборки, игры финансовых спекулянтов и замену одних узурпаторов на других. И не важно что американские профсоюзы это мафиозные, сращенные с государством структуры, которые решают трудовые споры в интересах "работодателя" и за счет работника. Что нам до них? Ведь мы живем в своем мире, где до собственной виллы на берегу теплого моря рукой подать...
Куда уж там нашим помпезным выборам с бесплатным пивом и сладостями! Ведь одна партия, всего одна. Куда это годится? Официальные сообщения о кризисах, безработице, отчаянии и брошенности простых людей, голоде на огромных пространствах земного шара, (а заодно и росту благосостояния в тех странах, которые принимали сторону СССР и начинали развиваться по социалистическому пути), росту показателей шизофрении, психопатии, наркомании и числа самоубийств - уже мало кого уже убеждали. Официальной пропаганде и журналистике переставали верить...
Собственная бесклассовость, причем даже гипотетическая, а не реальная, автоматически проецировались на Запад. Как результат, в 1980 годах стали уже появляться утверждения, что никакого социализма и капитализма нет, мир уже другой, мы отстали в своем "эксперименте" и будем "догонять". Эти утверждения произносились сначала шепотом в курилках и на лестницах между этажами академий, а потом звучали все громче и громче. Набирали веса, как сели, плывущие с гор. Светлое будущее коммунизма в сознании советского обывателя как бы адаптировало и впитало капиталистическую систему, в первую очередь США. Коммунистический рай будущего стал капиталистическим миром, полностью утратив политическую и социальную идентификацию.
Помогали этому и западная литература и кино, которое доходило до советского зрителя и читателя и представляло собой лучшие образцы западной культуры. Ведь работали не только идеологические барьеры, но и элементарно ассенизаторские фильтры, сквозь которые не мог просочиться мусор западного убогого ширпотреба. В девяностые годы поток книжного и киношного дерьма захлестнувший российский культурный, скажем так, рынок, показал воочию разницу между настоящим Западом и тем, который виделся отсюда.
Руководить революцией сложно, но ещё сложнее руководить эволюцией - а именно эта задача стояла перед поздним СССР.
Противоречие: враждебное окружение провоцирует не только ужесточение внутреннего режима, но и застой культуры.
Конечно тут есть, о чем спорить и даже весьма средние советские фильмы мелодрамы по сравнению с современными российскими - верх философского дискурса. Однако кризис культуры в СССР был, и не зря так много диссидентского, отрицающего, было не только в творчестве отдельных писателей и поэтов, но и в тайных уголках сознания тех, кто был искренне лоялен советской власти и социализму. Кризис выражался не в качестве фильмов, а том внутреннем содержании, иногда иносказательном, иногда прямом, но более или менее явно отрицающем социализм.
Тогдашнее настроение хорошо передает Сергей Трофимов (Трофим):
"Ветер в голове, портвейн крепленый
И песни под гитару до утра,
А над головой
Распахнутое настежь небо."
Беспечность, как результат социальной политики - человек не мог оказаться на улице без средств к существованию. Свобода и растерянность от потери ориентиров. Небо - как обещание, как близкое, но, в то же время, недосягаемое уже будущее.
Зрел и тучнел, пользуясь идеологической растерянностью партийной верхушки, заглушаемой шумными парадами и ритуальными словоизлияниями, негатив. Давление цензуры оттачивало эзопов язык литературы, делало шутки и сарказм тоньше, изобретательнее.
"Я пью только чай кофе, напиток разный Байкал" - фраза пьяного Жени Лукашина из "Ирониии Судьбы"
Песня, которую поет на корабле персонаж Андрея Миронова из фильма "Бриллиантовая рука" про остров невезения, намекая на страну, которая составляла 1/6 часть Земли.
По этой стране бродили шутки Михаила Жванецкого в исполнении Аркадия Райкина:
"Он любит ее, она любит Маяковского, а комбинат сдадут досрочно"
И "народные" прибаутки, многие из которых приплывали из Лондона с любовью:
"Простым движением руки
он разрубил березку на поленья.
"Кто ты?" спросили мужики.
И он ответил: "Ленин".
Этот подводный мейнстрим не делался более безопасным для социализма. Великое и важное легко пародировать, тем более если у власти находится престарелый больной человек (Брежнев), перенесший серию инсультов.
А в конечном итоге антисоветский юмор, по мере приближения 1990-х становился все более определенным и грубым, сыграл одну из ключевых ролей в развале не только физически социалистического государства, но и самой идеи социализма.
Юрий Нагибин кроме талантливых рассказов оставил и дневниковые записи, изданные по его указанию лишь после его смерти. Вот некоторые выдержки.
"Нынешний человек весь раздавлен долгом, или, можно сказать, растворен в огромной стихии долга, понимаемого в самом широком смысле - народ, государство, дело. Мы все из людей превратились в людей дела. Дело долговечнее нас, оно преемственно, а людей у нас много. Мы все взаимозаменимы, постому что мы люди дела, а не творчества".
Странно даже не то, что это было написано во время той страшной войны (все для фронта - все для победы), а то, что творчество противопоставлено обычной жизни, жизни как таковой. Вообще-то люди дела, деловые люди-то, в основном, находятся за океаном, там где время - деньги, ничего личного просто бизнес. Человек капиталистического общества раздавлен "долгом" в ущерб творчеству даже не в метафорическом тонком смысле, а в самом что ни на есть реальном, вещественном, денежном.
"Мне кажется, что должно сделать так: после войны сжать голову руками и думать, долго думать. Если бы человечество так сделало, а не перешло бы спокойнейшим образом к очередным делам, то войн больше не было бы".
Наблюдательность, психологическая четкость картинки у творческих людей часто сочетается с потрясающей, детской наивностью, которая делит мир на плохих и хороших дядей и тетей. Вот так просто: "человечество" - вместо понимания настоящих виновников и причин, которые позволят действительно избежать войн. Наметить путь, который позволит их избежать. Вместо всего этого "человечество". Нет никакого общего человечества, а есть враждебные группы и классы, тянущие на себя одеяло...
О съезде писателей:
"<...> позорный дурман грошового тщеславия. Сам себе гадок. Даже писать трудно о той дряни, какую всколыхнул во мне этот несчастный писательский съезд. Как в бреду, как в полпьяна – две недели жизни. Выбрали – не выбрали, назвали – не назвали, упомянули – не упомянули, назначили – не назначили. Я, кажется, никогда не доходил до такой самозабвенной ничтожности.
И само действо съезда, от которого хочется отмыться. Ужасающая ложь почти тысячи человек, которые вовсе не сговаривались между собой. Благородная седина, устало-бурый лик, грудной голос и низкая (за такое секут публично) ложь Федина. А серебряно-седой, чуть гипертонизированный, ровно румяный Фадеев – и ложь, утратившая у него даже способность самообновления; страшный петрушка Шолохов, гангстер Симонов и бледно-потный уголовник Грибачев. Вот уж вспомнишь гоголевское: ни одного лица, кругом какие-то страшные свиные рыла.
Бурлящий гам булавочных тщеславий…"
Ай как все плохо! Особенно "радует" гангстер Симонов, вообще-то автор прекрасных книг о войне, и "страшный петрушка" Шолохов. Не люди - монстры! Не съезд, просто скопище полночных тварей, осаждавших бедного Хому у Гоголя.
И вот такой манифест творческого эгоизма:
"Прежде люди скользили по моей душе, нанося царапины не более глубокие, чем карандаш на бумаге, а сейчас они топчутся внутри меня, как в трамвае. С признанием серьезности и подлинности окружающих людей утрачивается единственная настоящая серьезность – собственное существование. Любовь к людям – это утрата любви к себе, это конец для художника".
"В М. <какой-то знакомый писателя> сохранилась та широкая приимчивость и доброта, которых нет у нас. Мы все так носимся со своей злобой, так наслаждаемся взаимными обидами, так душевно охамели, что незаметно для самих себя превратились в мелких, узких людишек. Еженощный страх и ежедневные маленькие насилия над собой вытравили в нас то, что сохранил этот человек, прошедший дважды через то, чего мы так страшимся. Мы, располагающие взаимной поддержкой, относительной изолированностью существования, растеряли почти без остатка ту умную, свободную человечность, которую сохранил он, в своей жуткой провинциальной давильне, среди страшных свиных рыл.
А мы еще гордимся чем-то перед ним. «Он – склеенный»,- повторяем мы с восторгом слова нашей слабоумной старухи. Он-то не склеенный, а цельный, а вот мы склеенные, да еще плохо, из остатков наших былых достоинств, нищего цинизма и липовой мудрости, самой тошной, пошлой мудрости страха. Мы обращаемся с ним с этаким превосходством людей сегодняшнего дня"
Чудовищная гипертрофия совести, которая перерастает самое себя и превращается в свою противоположность, в убогий мрачный склеп мизантропа. Кто, за что боролся, против кого и для чего? Ничего не понять... Скажи, за что пострадал этот божий человек, мы не поняли ничего...
"Много умирают вокруг. Как старый сад уходит назад в землю целое поколение. Но все, даже самые старые, уходят недоростками. Ни про одного нельзя сказать, что он покончил счеты с жизнью. Каждый лишь собирался начать жить, еще надеялся, ждал. Это умирают не старики, а дети, с детским легкомыслием, с детскими мечтами, надеждами, с детским неведением самих себя. Я бы хотел увидеть хотя бы одну смерть, подобную той, что описал Довженко в сценарии «Мичурин». Смерть человека, сделавшего всё, что в его силах, изжившего свою жизнь, а не протомившегося в ожидании жизни. Если я завтра умру, неужели мне закажут настоящий, взрослый гроб? Двадцатисемилетний Лермонтов умер взрослым, шестидесятилетний Абдулов – мальчишкой."
Несмотря на явное простое желание автора оболванить все советское общество, здесь подмечено интересное качество советских людей - недоделанных людей будущего, потому что этого будущего пока нет, оно не вызрело. У Платонова в "Чевенгуре" - это "самодельные люди", которых легко вычисляли среди пленных белые и тут же расстреливали.
Зато житель Запада, особенно США, доделан, он вполне определенно знает, когда надо почистить боссу ботинки своим галстуком, а когда надо есть землю, по которой шлепал босс. Доделаны животные, которые остаются на одном уровне тысячи лет. Доделаны были неандертальцы - тупиковые ветви человечества.
"Нечего себя обманывать – я не хочу писать. Не то, что активно не хочу, нет – рефлекс тянет меня к письменному столу, к карандашу, но мне не о чем писать, не для чего писать. Мне бесконечно утомительно написать хотя бы одну фразу – слова так трудно складываются! Да и ради чего должен я себя мучить? Моя душа заросла плющом, мохом, дроком и другими душащими растениями, которые от века символизируют запущенность, забвение, пустоту вечности. Что со мной сталось? Ранний склероз? Усталость мозга от дурной, мелко-порочной жизни? Или жалкая удовлетворенность полууспехом? Я. С. замечательно угадал хорошее настроение, в котором я переживаю свой нынешний распад. Что-то замораживается, окостеневает во мне. Скверное, маленькое, пошлое владеет всей моей душевной жизнью. Словно я уже свел все счеты с детством, юностью, зрелостью, деревьями, со всем болезненным, что тянуло меня к бумаге."
Вот такой творческий кризис можно с успехом списать на политическую обстановку - не даёт дышать цензура, замораживает, высушивает. Вот так творческая интеллигенция могла интерпретировать собственный кризис. А может автор начитался русских дореволюционных писателей? Они действительно писали о мерзости русской жизни, и тогда это было чистой правдой.
"Ни от природы, ни от людей я не получаю конечного удовольствия. Каждое новое впечатление воспринимается как новое обязательство, невесть кем на меня налагаемое. И лес, и рыбалка, и восход солнца, и всё, что может дать баба,- для меня полуфабрикаты, которым я должен придать некий конечный смысл. И это чувство всегда существует во мне, сопутствует каждому моему движению. Вот почему, вопреки утверждению Я. С., я всё еще писатель."
Да, жизнь в Советском Союзе это действительно полуфабрикат, потому что еще не достает завершенности, стройности конечного вида. Неудовлетворённость интеллигента тем, что есть - окно в будущее открыто было тогда, но очертания там были слишком смутные.
"Единственное, что делает человеческую жизнь высокой,- это способность полюбить чужую жизнь больше собственной."
А вот, наконец, и нечто важное, существенное. Как оно созвучно фразе другого персонажа, героя фильма "Дорогой мой человек": что является целью в жизни? "Сделать что-то для других"
"Какая-то преждевременная несостоятельность охватила моих сверстников и людей, куда более молодых, но я еще подержусь, я еще, насколько хватит полуотбитого обоняния, понюхаю жизнь".
Писатель и вообще художник переносит свои внутренние переживания на внешнюю жизнь. Естественно поэтому он и чувствует эту самую жизнь часто тоньше, чем обычный обыватель. И в этом чувстве было ясное понимание незавершенного шага. Когда человек заносит ногу, чтобы сделать этот шаг - он наименее устойчив, в этом состоянии легче всего потерять равновесие. К 1980-м годам это равновесие потеряло все советское общество.
Всплески этой незавершенности, неизвестности, непонимания процесса случались и раньше, на заре "развитого социализма": странная смерть Сергея Есенина, самоубийство Владимира Маяковского, который писал до этого:
"В этой жизни помереть не трудно.
Сделать жизнь значительно трудней".
Многих деятелей искусства объединяло восторженное принятие революции, а затем неудовлетворенность ее результатами. Непонимание задач эволюции, тоска от невозможности фактически перепрыгнуть через диктатуру пролетариата к бесклассовому обществу свободы всех и каждого и свободы самовыражения. И это вечное забегание вперед...
То, что хорошо для революционного подъема, ажитации, нехорошо для эволюции, которой надо упорно помогать. Это ежедневный труд, который не выносит рывков, забегания вперед, преждевременного щенячьего восторга, (чреватого разочарованием и отчаянием), толкающего на необдуманные шаги не только индивида, но и правительство. Так же как забота, работа диктатуры пролетариата по обезвреживанию чуждых влияний, чтобы сохранить ростки коммунизма, могла сделать и делала затрудненным для некоторых художников некоторые приемы и методы "самовыражения".
13 мая 1956 года Александр Фадеев, не принявший "оттепельное" брожение, от которого закипели мозги у многих творческих личностей, застрелился у себя на даче. Сознание писателя раздвоилось под влиянием хрущевской вакханалии "разоблачений".
"Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено <...>."
Почему загублено то? И это говорит автор написавший прекрасные книги, по которым ставят фильмы даже сейчас?
Деятели искусства многое делали для того, чтобы столкнуть лбами народ и партию. Почему? Творческий человек где-то глух и слеп, особенно к политике, а где он, наоборот, видит и чувствует и видит дальше, чем обычные люди. Вот они и провидели будущее без партии, без классов, общество свободных людей, самонастраивающийся, но не видели пути к нему...
А до житья "единым человечьим общежитьем" (Маяковский) в счастливом раю было еще рано, ой как рано, не только в 1920-х, но и и в 80-х годах...
В коммунистическом будущем партия и должна была стать пережитком времени, анахронизмом, но не в пользу буржуазных партий конечно, а раствориться в самонастраивающемся обществе. Это тоже было кричащее противоречие - обществу, вставшему на эволюционный путь, нужно уже самому управляться, но в условиях существования настоящих врагов, и внутри и снаружи, когда по прежнему существует опасность реставрации капитализма, партия по прежнему должна была осуществлять диктатуру пролетариата. Которая в свою очередь должна способствовать подавлению остатков буржуазии и проявлений буржуазного сознания. Это было забегание вперед, бегство в идеальный мир, который у классиков называется коммунизмом, как в сладкий сон, который, естественно, противоречил реальности.
И когда такого мечтателя стаскивала рука проводника как безбилетника с верхней полки купе поезда - наступало, естественно разочарование, злость. Безбилетник наполнялся злостью и сарказмом, как ядом - манцинелловое дерево.
Творческий человек помимо этого похож в чем-то на ребенка или невротика, который быстро увлекается и быстро остывает, а если кто-то возвращает его к потерявшей привлекательность идее, он может испытывать сильный негатив.
Эту метаморфозу хорошо видно и по произведениям братьев Стругацких, прошедших трудный путь от "Далекой радуги" до "Улитки на склоне" и "Града обреченного". Вначале вдохновенная вера в светлое будущее, которое непременно наступит, потом сарказм. Творчество поздних братьев Стругацких было таким ядом. Про них говорили: "да они за коммунизм!" "Да, за коммунизм. Но против Советской власти". А еще "очень умные и очень злые". И это "умные и злые" наполняло слушателя и читателя каким-то тайным восторгом - "так им, так!"
И никто не задумывался над тем, почему так происходит. И никому не приходило в голову, что это подмена понятий. Система Советской власти - это и есть самоуправляемое общество, зачатки которого появились уже во время Первой русской революции 1905 года как форма самоорганизации народа помимо желания каких бы то ни было партий. И партия отождествляемая с Советской властью, это дань прошлому, времени Гражданской и Великой Отечественной войн, которая тоже была продолжением Гражданской и ее победным завершением.
Политика Советского государства после 20 съезда партии в области идеологии способствовали ослаблению бдительности. Бороться больше не надо. Все теперь идет своим чередом, само собой. Революционная бдительность диктатуры пролетариата, которая в середине 1930-х позволила выжить Советской стране, была утрачена. А 22 съезд партии выкинул теорию диктатуры пролетариата из своей программы...
Бессмертный фильм "Кин Цза Цза" был как раз об утрате ориентиров поздним советским обществом, неуклонно сползающем в антиутопию. Это потом уже, задним числом, публика, нахлебавшись капиталистического рая, пришпилила к нему бейджик именно буржуазной антиутопии. А сначала этот фильм воспринимался как однозначно критика культурного тупика, в котором оказался советский человек поздне советского времени... И я помню как хлопал и наполнялся злорадным ликованием зал на некоторые фразы героев фильма - особенно "У нас правительство на другой планете живет!" В первоначальных вариантах фильма такой антисоветчины было еще больше, да только цензура сдерживала, так как сценарий был написан ещё до горбачевской перестройки.
Коллапс идеологии. Теория и практика
К 80-м годам революционная энергия, не приведшая к появлению и оживлению эволюционного потенциала полностью иссякла. Она иссякла не только потому, что эволюционный процесс развития социалистического общества и воспитания нового человека зашёл в тупик из-за неповоротливой жесткости цезуры или туповатости поздних советских партийных идеологов. Нет, не только поэтому.
Стала умирать живая память революции. Стали умирать последние непосредственные участники революции, те, которые помнили дореволюционную жизнь и понимали ради чего была революция. Те, которые понимали, какому унижению подвергался и подвергается человек в буржуазном обществе, как он низводится до уровня робота или животного. Те, которые влияли на общество строем своих мыслей, самим фактом своего существования, но не смогли передать эстафету своего мироощущения последующим поколениям. Уходили гордые люди, которые ни за что не стали бы унижаться перед спекулянтом и барыгой, ради горсти монет.
Революционная преобразующая энергия должна была породить преобразующую энергию эволюции советского общества через десятилетия - но этого не произошло.
И хотя до самого последнего времени молодежь из стройотрядов была готова строить новые заводы, города и дороги, как это было в 1930-х и в 1950-х, энтузиазм к 1980-м годам стал испаряться. Это были уже остатки, последние выхлопы революционной энергии, чихание двигателя перед остановкой, а не эволюция.
Даже соцсоревнование, о котором писались солидные труды, призванное заменить конкуренцию, как то уже было незаметно. Работая на заводе в 1980-х я не слышал не о каких соревнованиях - повышении трудовой энергии эволюции. И только осталось от нее высказывание Горького, растяжка, висевшая наверху под потолком цеха: "Никакая сила не делает человека таким великим и мудрым как сила коллективного, дружного, свободного труда".
Конечно каждое поколение советских людей жило лучше предыдущего.
И для простого человека движение к коммунизму означало всего навсего сочетание роста качества и количества материальных благ и нравственного начала, но вообще-то для того, чтобы двигаться вперёд нужен крепкий союз теории, а именно ее творческое развитие, с практикой - то есть с изучаемыми и правильно направляемыми процессами в реальной жизни. Но теория находилась в вечном противостоянии капиталистическому Западу. Она была на войне, где
"разум как таковой перестает фактически лишенным возможности нормально функционировать, так как он пасует перед реальностью (а именно связь с нею и делает разум тем, что он есть) замыкаясь в сфере бессильных мечтаний". (Д. Дьюи "Общество и его проблемы")
Для теории эта война никогда не прекращалась, как не прекращалась идеологическая диверсионная работа для западных спецслужб. Образно выражаясь, она была одета в военную форму и жила по законам военного времени. И любой нетривиальный взгляд расценивался вышестоящими товарищами как попытка бегства или принадлежность в шпионскому ведомству противника.
Всякое новаторство наталкивались на сопротивление не только чисто научного свойства, но и обусловленное идеологическим испугом.
Споры между учёными, особенно в общественных науках, часто решались с использованием идеологической дубины, которой можно шмякнуть непокорного оппонента. Это было и в тридцатых и семидесятых и в восьмидесятых годах.
Советские общественные науки чурались реальной жизни, изучения реальных процессов в жизни. Находились в тесном пространстве методологии, которая вместо того, чтобы быть базой научного прогресса - становилась тормозом. Наукой ради науки. "<...>мышление, будучи лишено возможности нормального развития, ищет прибежища в узкоспециализированных сферах академических изысканий, сопоставимых в некотором смысле со схоластикой". (Д. Дьюи "Общество и его проблемы").
Даже в археологии с трудом пробивали себе дорогу далеко идущие теории и гипотезы на основе синтеза лингвистики и родственных археологических культур.
Рамки официоза придавали работам авторов непроходимо академический характер, еще и в том смысле, что то, что делает произведение новаторским, творческим, когда привлекает и широкие круги обычных читателей. Читая эти произведения не покидает мысль, что читаешь учебник. Разве в таком бульоне мог появиться вкус к жизни, мог появиться мыслитель равный тому же Марксу или Ленину? И не только это. Общественные науки принимали вид отвлеченных дисциплин, схоластики, которой не было позволено касаться реальной жизни, изучать ее с позиций той или иной дисциплины.
Это об эстетике, одной из важнейших общественных наук, которая исследуя реальные процессы в жизни общества СССР могла бы принести неоценимую пользу, но этого не сделала:
"Вопреки принципиальной установке марксизма на исследование социальной реальности, к изучению эстетических ценностей явлений общественной жизни СССР эстетика даже не приступала"
(Игорь Малышев "Золотой век советской эстетики".)
Все попытки изобретать что-то должны отметаться, как уступки врагу, который не дремлет. "Мирное сосуществование" в политике, желание быть ближе к капиталистическому Западу - в общественных науках, литературе, музыке оборачивалось ужесточением ритуала, невозможностью избавиться от изжившего себя митингового стиля, когда-то живых и искренних, а теперь омертвевших форм.
Непроходимый академизм советских общественных наук бросается в глаза всякому, кто пытается понять мысль того времени. Творческий поиск в СССР с большим трудом и потерями пробивал себе дорогу. И то немногое, что жило своей жизнью, что все-таки пролагало пути в будущее, подвергалось остракизму, как например работа Сергея Рубинштейна "Бытие и сознание" или попытки критически осмыслить и развивать дальше теорию марксизма Эвальда Ильенкова...
И Борис Фёдорович Поршнев, социолог и историк, почетный доктор Клермон-Ферранского университета во Франции, автор толковой в общем то книги "Социальная психология и история" только в начале, опираясь на авторитет Ленина дает исторический и социальный контекст, а дальше все больше съезжает на психологию вообще, данную в лабораторных условиях, куда не проникает реальный шум настоящей улицы, современной автору.
Борис Федорович так и не смог вырулить от истории к современному положению дел непосредственно в СССР. Он приводит доходчивые примеры с капиталистическим Западом, но изучение реальной жизни в СССР отталкивается у него от того, что должно быть, вместо того, что есть.
"Глубочайшую трансформацию пережили все эти социально- психические механизмы в условиях социалистического общества. Внутри него нет антагонизма, который давал бы объективное, научно осознанное основание для выделения каких-либо противопоставляющих себя другим, особенно сплоченных "мы"."
Вот так, ясно вам? Нет противоречий, нет проблем, а если где-то, кое-где и есть, то это проблемы роста, становления, совершенствования. "Мы" это - весь советский народ, новая общность.
Настоящие иллюстрации для доказательства своих теоретических тезисов автор переводит за границу социалистического мира или в дореволюционную Россию, где противоречия и антагонизмы действительно еще не преодолены и кишат, как тараканы в старой бане.
Недостаточно было знать "Капитал" Маркса и предлагать людям бесконечные обзоры и выводы из него. Надо было не только рассматривать отношения, которые складываются между людьми в процессе обмена вещей, но и исследовать территории за пределами обмена вещей, в те области, куда вышло социалистическое общество в процессе становления. Там где есть план и централизованная организация производства, и где общественное производство создает общую совокупность товара, а не сумму единичных товаров.
Хотя большинство народа не интересовалось никакими теориями, но их недоразвитость ощущалось всеми в равной степени - и профессором с многочисленными научными регалиями и простым слесарем с вагоноремонтного завода.
Надо было менять лозунги "Слава Октябрю", "Слава КПСС", висевшие над каждой подворотней, эта агитация в духе 1930-х устарела, но не нашлось творческих сил придумать новый формы агитации - весь все ушли на фронт против врага, который не дремлет.
Неправда, что короткие такие лозунги не действуют на сознание. Рекламные слоганы, направленные на манипуляцию сознанием потребителя показывают свою эффективность. Я уж не говорю про тотальное рекламное сознание американского обывателя, то самое сознание, которое до сих пор притягивает в США, как мух на мед, многочисленных наивных иммигрантов.
Но партийная верхушка по своему настрою застряла в 1930-х годах. Поэтому сама жизнь, которая, не останавливаясь ни на миг, бежала дальше, и составляла главную проблему. Взрослому уже не интересно то, что занимало ребенка, хотя он может с ностальгией вспоминать детские годы.
Американский педагог и философ Джон Дьюи говорил об опережающем влиянии на общество технического прогресса, за которым не поспевает развитие личности и общества:
"Идеалы и критерии, сформировавшиеся без учета тех средств, с помощью которых их следует достигать и прививать людям, - такие идеалы обречены на зыбкое и неустойчивое существование".
"Чувства и мысли контролируются при помощи символов, а новый век не обладает символами, созвучными его деятельности".
И если говорить вызовах нового века социализма, то символы 1920-40 еще соответствовали ситуации, дальше - все меньше и меньше. Сама жизнь в СССР представляла из себя эволюционный процесс, но опережающий и опередивший привычные символы и систему общественных институтов, выработанные революционной практикой. Так же как ментальность революции вытеснила в свое время дореволюционные общественные институты.
В состоянии непрерывного революционного подъема жить долго невозможно. От этого устают. Этот ажиотаж должен уйти в более спокойное русло.
В годы правления Хрущева появилась на свет так называемая политика "мирного сосуществования государств с различным общественным строем", она же "мирное соревнование" их же. Это должно было дать по замыслу партийных идеологов длительную передышку, возможность вдали от суеты тихо строить коммунистическое общество.
Но политика и позиция мирного сосуществования стран с различным общественно-экономическим строем неизбежно ставила СССР в позицию вечно обороняющегося и оправдывающегося. И хотя эту политику прикрывал мощный ядерный щит, это была индульгенция, только купленная не за деньги, а за лояльность.
Этот уход породил тотальное отступление на идеологическом фронте.
Но перемирие заключается, чтобы провести передислокацию, собрать раненых и отправить в тыл, осуществить перегруппировку, наметить направления новых ударов с учетом новой обстановки. А декларации о "мирном сосуществовании" - это Брестский мир (1917 года), только навыворот. Территории отдавались захватчикам не для того, чтобы получить передышку, почистить боевые перья, освежить боевой дух в состоянии покоя и затем вернуть эти территории, а для того, чтобы все оставить как есть (только оставьте нас в покое) и строить социализм, а затем и коммунизм на отдельно взятой лесной поляне.
"В области внешней политики они <"брежневцы"> пытались проводить курс на раздел мира с США на сферы влияния, высшим воплощением которого подписание в 1975 г. подписание в Хельсинки "Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе"
(Евгений Пискун "Термидор в СССР")
В угоду этому пресловутому перемирию с капиталистическим Западом Леонид Брежнев не реабилитировал Сталина во время его юбилейной даты 90-летия так, как требовалось. Ведь для этого надо было бы поднять документы, архивы. Вновь осудить огульно реабилитированных Хрущевым преступников, действовать смело и решительно. Поднимать дела 1937-38 года, предать огласке двойной заговор в НКВД и партии - между прочим, обычные вещи в революционной реальности.
Почему? Потому что угроза термоядерной войны и борьба за мир. Потому что дипломатия и "Союз-Аполлон". Потому что "холодная война" не выгодна обеим сторонам. Потому что наивная мечта, что как-то все само собой все устроится, рассосется, если особенно не раздражать "западных партнеров". Потому что торговые соглашения, потому что с времен Хрущева СССР стал практиковать закупку зерна за границей. Потому что классов в СССР больше нет, а значит нет и опасности реставрации капитализма.
Эксплуатируемые победили эксплуататоров внутри страны. Бороться больше не с кем. Неважно что Сталин говорил по поводу обострения классовой борьбы по мере строительства социализма. Между кем и кем?
Отчуждение человека от государственной идеологии, которая перестала отвечать требованиям общества
Нереализованность эволюционного потенциала отчуждало человека от общества. Понятие "мы" в условиях размытости и неопределенности, отрицании классовой борьбы внутри СССР (в точности по Троцкому: не войны ни мира армию распустить) подталкивало индивида не к союзу с другими, не к солидарности, а наоборот к отчуждению от общества. Становиться скрытным, скрытно-враждебным к советскому строю. Втягивать в свою орбиту других ядовито ненавидящих советскую власть.
Общество, не реализовавшее революционный потенциал в эволюции, утрачивало живое начало. Как результат в нем появлялись противоположные силы духовного одиночества и замкнутости, опирающиеся уже на физиологический механизм.
"Являясь антитезой откровенности, скрытность выражает противопоставление индивидом себя данной общности, которую он рассматривает как в той или иной мере чуждую. Чем больше он видит в ней чуждую среду, тем интенсивнее его внутренние усилия к скрытности, хитрости, обману окружающих".
"Если доверие и правдивость составляют простейший остов общности, то скрытность и лживость отвечают сложности ее структуры, означают отрицание индивидом общности".
"<...> и неправда как ложь, и неправда как умолчание относятся к миру человеческих отношений и в генезе представляют собой выражения обособления индивида в некоторой общности."
(Борис Поршнев "Социальная психология и история")
Не выученные уроки. Ленин и Сталин о борьбе классов в социалистическом обществе
"<...>Уничтожение классов – дело долгой, трудной, упорной классовой борьбы, которая после свержения власти капитала, после разрушения буржуазного государства, после установления диктатуры пролетариата не исчезает (как воображают пошляки старого социализма и старой социал-демократии), а только меняет свои формы, становясь во многих отношениях еще ожесточеннее"
Ленин В.И. Сочинения, 3-е издание, т. XXIV, с.315."
А вот что утверждал Сталин 3 марта 1937 года в своем докладе на Пленуме ЦК ВКП(б) "О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников":
"…Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы все более и более ручным.
Это не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу дает возможность оправиться для борьбы с Советской властью.
Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных".
А вот Сталин приводит цитату из закрытого письма Центрального Комитета ВКП(б) от 18 января 1935 года по поводу убийства С. М. Кирова партийным организациям:
"Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы все более ручным и безобидным. Такое предположение в корне неправильно. Оно является отрыжкой правого уклона, уверяющего всех и вся, что враги будут потихоньку вползать в социализм, что они станут в конце концов настоящими социалистами. Не дело большевиков почивать на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нам нужно, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства как единственные средства обреченных в их борьбе с Советской властью. Надо помнить это и быть бдительным".
Неутешительные выводы
Движение, идентичное направленности развития - это прогресс.
Как и в человеческом организме или любого другого живого существа все находится а постоянном движении, не останавливаясь ни на секунду: рост клеток, химические реакции, обменные процессы - в обществе то же самое. Если движение, развитие останавливается, даже в каком-то ограниченном сегменте - происходит коллапс, ступор,смерть. Как тромбоз.
Бесконечно говорить о том, что было когда-то, в исторической перспективе, о революции, классах в начале 20 века, цитировать Ленина по каждому поводу, в любой работе по философии или психологии можно, конечно, но это уже не то, что было нужно обществу, совершившему социальную революцию более 50 лет назад.
В отличие от теперешнего, которое пятится назад, советское общество жило будущим, особенно в 50-70 годах. И первостепенным вопросом тогда был вопрос тактики эволюционного развития. Движения вперед и вверх, фигурально выражаясь.
Социализм опирается на все достижения капитализма в прошлом, но опираясь на его достижения, он противоположен ему по сути.
Переход от классового сознания на общечеловеческий (вернее попытка такого перехода) был осуществлен слишком рано и поэтому криво. Общество не смогло выйти от классового на общечеловеческий уровень. Этот общечеловеческий уровень мог означать только возвращение к буржуазному мировосприятию. Что и произошло. Сначала в 1960-70-х это было не очень заметно, но в 1980-х это сквозило из каждой щели, из каждой трещины в советском монументе.
Отказ от концепции классовой борьбы привел к тому, что страна (не декларативно и официально, а во внутреннем своем содержании, в коллективном бессознательном своих граждан) утратила связь с революцией, утратила преемственность и стала частью единого бестолкового человечества, бодро шагающего навстречу хромой судьбе. Навстречу страшной антиутопии.
СССР и союзники по социалистическому блоку не вынесли условий существования в окружении нравственно и морально отсталых капиталистических стран, где работа на дядю и банальное холуйство таинственным образом сочетается с идеей "свободы". А ведь даже культурной компании за праздничным столом достаточно даже только одного единственного хулигана, чтобы вызвать не только общую напряженность, но и неизбежное окончание банкета.
Все это породило нравственную деградацию такой силы, что не только никто не вышел защищать Советскую власть ни в 1991, ни в 1993, но и народ в целом полностью утратил политическое чутье. Абсолютное большинство народа не понимало ни в конце 1980-х, ни даже в течение 1990-х - что вообще происходит. Даже проголосовав на всесоюзном референдуме 1991 года за сохранение СССР никто не задумывался, что это будет за страна... Страна таких же барыг и спекулянтов гигантского масштаба? Чем был бы отличался такой "СССР" от России девяностых?
"Его грядущее иль пусто иль темно..."
И все же проблема остается.
С определенного возраста человек начинает планировать свое будущее.
Почему же общество, человечество не может и не должно это делать? Ведь все прогнозы, основанные на сегодняшней ситуации весьма неутешительны. Теперь у нас попросту нет будущего, если не считать будущим страшные антиутопии, которыми развлекаются уставшие от ежедневных проблем обыватели. А те кто старается построить свое изолированное будущее "для себя и своих детей" не менее наивны чем миллионы американцев, которые мечтают "открыть свой бизнес".
Оценили 12 человек
16 кармы