Князь Александр Невский и  Кольский Север. Неизвестные страницы жития.

Биармия в IX веке

Наиболее обстоятельное и ранее описание местонахождения Биармии сохранилось в документе «Путешествие Отхера», записанном повелением английского короля Альфреда Великого и помещенном вставкой в «Историю против язычников» (Historia adversus paganos) Павла Орозия (V век по Р. Х.). Время этого путешествия датируется периодом от 870 до 891 гг.

Рассказ начинается словами: «Оттар (Other) сказал своему господину, королю Альфреду, что он бывал у самых северных из всех людей севера, когда как-то раз захотел выяснить, как далеко эта земля простирается на север и живет ли кто к северу от той пустыни».

Согласно тексту, Оттар сообщает, что «живёт в земле к северу по Западному морю [Норвежское море. – и. М.], однако вся она пустынна, кроме немногих мест, где, то там, то здесь, живут финны». В норвежских источниках высказывается мнение, что Оттар жил в районе Малангена (Malangen) на юге Тромса (Helle Knut. Grunntrekk i norsk historie //Universitetsforlaget. Oslo, 1991. P. 19-21. «Родина Оттара вблизи Тромсё, 68°,5’ N». Tallgren A. M. Biarmia, Eurasia Septentrionalia Antiqua. Helsinki, 1931 Vol. 16.P. 101.3), то есть на самом севере Галогаланда, однако это противоречит словам самого Оттара: «он сказал, что эту местность называют Халголанд и что он там бывал». Так что, по мнению авторитетного скандинависта К. Ф. Тиандера, норманны в IX веке жили никак не севернее 65° N.

Попутно заметим, что, правда, вскоре, под давлением жестокой политики первого короля Норвегии Харальда I (870–933 гг.) и после великой битвы при Хаврсфьорде, произошло массовое перемещение населения, связанное с уходом на север местных мелких правителей – хёвдингов. Как верно предчувствовал еще Оттар – «вскоре действительно норвежская колонизация активно двинулась много севернее».

Таким образом, свое плавание Оттар начал от побережья провинции Галогаланд и вначале шел на судне три дня на север вдоль берега. Вскоре «он оказался так далеко на севере, куда не заходили дальше него и охотники на китов». То есть Оттар достиг предела китобойных промыслов, район которых, по мнению К. Тиандера, располагался около 69. N, или на полпути к крайней точке севера Европы. После чего еще три дня путешественники подымались на север, оставляя по правому борту берег, а слева имея «Северный Внутренний океан» (согласно Г. Меркатору). Таким образом, проплыв около 600 км за 6 дней (при свежем ветре судно викингов под парусом могло развивать скорость до десяти узлов), они поднялись до самой крайней северной точки Скандинавского полуострова – мыса Нордкап. Здесь Оттар повернул на восток и в течение четырех дней шел вдоль нынешнего Мурманского берега. Вскоре им снова пришлось ожидать попутного, но теперь уже северного ветра, так как берег явно поворачивал на юг. Надо полагать, Оттар достиг мыса Святой Нос и рубежа Лумбовских островов, после чего стал спускаться на юг, огибая восточную оконечность Кольского полуострова. Вдоль побережья Терского берега они шли еще пять дней, пока не достигли устья большой реки.

Здесь мнения исследователей о том, до какой реки добрался Оттар, разделились. Большинство ученых склонны считать, что он дошел до крупнейшей реки Кольского полуострова – Варзуги, которая впадает в Белое море. Было высказано и утверждение о том, что Оттар пришел в Северную Двину. Оценим аргументацию сторон.

Известный полярный путешественник и исследователь Ф. Нансен прямо называет местом окончания путешествия Оттара в Биармию (Biarmaland) реку Варзуга на Терском берегу. Этой же точки зрения придерживались в XIX столетии ученые А. М. Тальгрен, К. Алениус, К. Malone, а в XX веке исследователи М. И. Белов, В. И. Матузова и др. Финский историк, профессор А. Талльгрен, анализируя рассказ Оттара, приходит к выводу, что «река, у устья которой закончилось его путешествие.., должна быть где-то на Кольском полуострове – он не пересекал открытое море».

К. Алениус также, указывая, что на протяжении всего путешествия Оттар «никогда не удалялся от побережья в открытое морское пространство», справедливо утверждает, что тот «не мог достичь Двины, но приплыл в Кандалакшский залив Белого моря, к какой-то впадающей в него реке, стекающей с внутренней части Кольского полуострова». Эти выводы подтверждаются самим маршрутом путешествия.

Справедливо замечает и норвежский историк A. Бугге: «Оттар, следуя вокруг Кольского полуострова, обнаружил большую реку, которая разделяла терфиннов и биармийцев. Мы знаем, что терфинны жили и живут в земле Тре или Турья, в Лапландии. На правом берегу реки Двины они никогда не жили. Поэтому разумным будет считать тот большой водный поток, который отделял земли терфиннов и Биармии, рекой Варзугой, которая, собственно, являлась в дальнейшем границей с терфиннами и для карельского поселения в XVI веке». При этом Оттар оговаривается, что пустынными он называет пройденные им земли лишь по сравнению с открытой им территорией биармийцев. «Беармы столь густо населяли землю свою, что они (Оттар и его спутники) не осмелились дальше туда пойти». Тогда как землю терских финнов-лопарей (Terfi nna land) они проходили не опасаясь, наблюдая там «рыбаков, охотников и птицеловов, которые все были финны. Слева же по борту было открытое море». Кстати, с древности и вплоть до середины XX века Терским так и считался берег от Святого Носа (точнее, Лумбовского рубежа) до реки Варзуги.

Таким образом, настойчивое утверждение ряда историков, что Оттар пришел к Северной Двине, противоречит словам самого мореплавателя: «Справа по борту земля пустынная… Слева же по борту было открытое море».

Оттару удалось немного побеседовать с биармийцами; он отметил, что их язык практически един с финнским (лопарским). Еще он выторговал «рыбий зуб» – клыки моржей («прекрасные кости»), несколько штук которых он привез королю. Также и шкура моржей была «весьма хороша для корабельных канатов».

Но были и те, кто полагал, что Оттар пришел к Северной Двине. Ученый конца XIX века Г. Геббель, например, считал: «Отер, пройдя Святой Нос, брал курс на юг и обязательно должен был попасть в устье Северной Двины… Причем, Отер вовсе не считает нужным рассказать, почему он пересек горло Белого моря, следуя ли указаниям терфиннов или потому, что он сам усмотрел высокий противоположный Терскому Зимний берег». Уважаемый ученый, как мы видим, не вполне понимает, чем отличается плавание каботажное (то есть вблизи берега) от плавания в открытом море. Оттар все время оговаривает, что идет только вблизи берега и ведет себя очень осторожно. Плавание на Крайнем Севере сопряжено с большим риском по причине непредсказуемо резкой смены погоды, и спасти морехода в этом случае может лишь укрытие в шхерах, бухтах, губах, устьях рек и т. п. Так же и «увидеть» на той стороне Белого моря ничего невозможно, поскольку даже в самой узкой его части, в горле, ширина Белого моря порядка сорока миль. И о том, что Оттар ничего с левого борта не наблюдал, свидетельствуют его слова: «по левой же их руке было открытое море». Если бы Оттар решился (правда, непонятно зачем) идти в это открытое море, он непременно бы об этом упомянул.

Отстаивая «Двинское» нахождение Биармии, открытой Оттаром, другой исследователь, немецкий ученый Г. Вебер, полагал, что устье Двины – «это единственное место, которое обладало огромной притягательной силой для заморских купцов». Нет никаких сомнений в том, что со временем устье Северной Двины станет «местом огромной притягательной силы для заморских купцов», и что в XVI веке, с началом английской торговли на Севере, это место станет широко известным в мире как «порт святого Николая». Но мы-то говорим о временах около 880 года, когда о заморских купцах речи и быть не могло, что и подтверждает отважный Оттар в своем рассказе: «ни один человек не бывал севернее, чем он». Все ставшие в дальнейшем знаменитыми «пути из варяг в греки» только-только еще сложились к началу IX века (Это произошло не позднее 825–830 гг., о чем свидетельствуют находки кладов арабских серебряных монет – «дирхемов» чеканки первой четверти IX века.) и вели они лишь к Варяжскому (Балтийскому) морю.

Столь же сомнительным видится утверждение историка о том, что земли устья Двины в то время «были самые доступные для мореходов ворота в страну, богатую драгоценным северным пушным зверем» (Цит. по: Леонтьев А. И., Леонтьева М. В. Походы норманнов на Русь. М., 2009. С. 27.). Вряд ли столь протяженный и опасный путь из Европы вокруг всей Скандинавии и Кольского полуострова можно назвать «самым доступным для мореходов».

Даже шесть столетий спустя, в середине XVI века, норвежские, голландские и датские корабли предпочитали торговать рядом с Варангер-фьордом, в районе Печенги, на мысе Кегор или, в крайнем случае, – в Коле. И лишь волевым усилием царя Иоанна Грозного и большими льготами, дарованными английским купцам, удалось организовать большой торг на Двине, создав «порт святого Николая». (В наше время это район города Северодвинска, где расположен Российский центр атомного подводного судостроения.)

Биармия до прихода князя Александра

Много позже последователи Оттара неоднократно повторят его путь, и, несомненно, дойдут дальше, до усть-двинских земель, где также встретят биармийцев. Надо думать, такими открывателями Двинской Биармии, пошедшими дальше Оттара, были норвежские конунги Эйрик Кровавая Секира (ок. 915 г.) и Харальд Серая Шкура (ок. 965 г.). Но это будет позже. На Руси биармийскому народу будет соответствовать этноним «чудь заволоцкая».

В древней хронике «История Норвегии», повествуется, что «на северо-восток за Норвегию простираются многочисленные племена», среди которых упоминаются «те и другие бьярмоны». То есть жители Биармии селились в неких двух частях этой страны. Эта двухчастность Биармии упоминается и в «Деяниях датчан» Саксона Грамматика (XII в.). Объясняя эти сведения с привлечением ряда других источников, можно прийти к выводу, что два Биармаланда были разделены Белым морем и Кандалакшским заливом, суммарно охватывая всю западную половину Беломорья между реками Онега и Варзуга.

Как замечают исследователи, после этого похода «конунги к путешествиям в Бьярмию охладели». Думается, что их «охладили» союзные новгородцам корелы, решительно утверждавшие российскую власть на этих северных берегах.

Норвежские саги упоминают, что в 1217 году в Биармию прибыли два судна из Норвегии, однако экипаж одного из этих судов был уничтожен местными жителями. Воины другого судна проследовали далее через Русь в Святую землю, чтобы участвовать в Пятом крестовом походе.

Этот эпизод показывает, что государство биармийцев совсем незадолго до вторжения войск князя Александра Невского достаточно твердо стояло на ногах, уверенно управляя теми обширными северными территориями. Биармы, как видим, не слишком церемонились с самочинными визитерами из соседних стран. Богатство Биармии во многом зиждилось на жесточайшей эксплуатации аборигенов края – терфиннов (лопарей). В  лопарских преданиях биармийцы (чудь, чудины) неизменно выступали как самые их злейшие враги, против которых лопари в полной мере старались, и не без успеха, применять все известные им приемы «боевой магии».

Спустя пять лет, в 1222 году, король Норвегии Хакон IV Старый (которому в это время ему было всего 18 лет) для отмщения за погибших рыцарей-крестоносцев направил в Биармию четыре больших судна с дружиной с повелением покарать язычников. Покарать удалось на славу. «Мечом и огнем опустошили они Бьярмию и сделали богатую добычу, состоявшую особенно из серебряных монет и дорогих мехов».

Шведский историк Стрингольм пишет, что «после этого Бьярмия перестала упоминаться в скандинавских источниках», но, заметим, это произошло вовсе не по причине того визита «четырех больших судов» короля Хокона Хоконссона. Новгородская Русь была вынуждена внимательно взглянуть на богатства этого Кольского края, ибо как раз тогда, как мы уже упоминали выше, иная страшная сила вышла на геополитическое пространство Европы. В 1236 году невиданное по тем временам войско хана Батыя вступило на Русскую землю.

Наступила трагедия 1237 года. Великие города юга Руси были превращены в руины. Погибло около половины населения страны. Развитая городская культура Древней Руси была уничтожена. Русский Север обрел свой новый исторический статус.

«Со времени татарского опустошения Новгород прекращает свою древнюю связь с Южной Русью. Постепенно ослабленная междоусобиями и иноплеменными нашествиями, она окончательно была добита татарами, выступила из русской федерации, и начала идти иным путем по колее исторической жизни. Новгород удержался членом федерации, сплотившейся под верховным владычеством татар. По мере более тесного сближения образовался обычай, перешедший как бы в закон, что новгородским князем должен быть тот, кто называется Великим. Первый пример этому был с Александром Невским» (Костомаров Н. И. Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки). М., 1994. С. 110: «Порабощение татарское возвышало значение Великого князя, мало-помалу сообщало ему значение государя всей Русской Земли, и низводило князей с прежнего значения по их породе».)

Надо заметить, что О. Далин первым великим князем Владимирским и Новгородским называет Ярослава Всеволодовича, который ханом Батыем был признан «стареи всем князем в Русском языце» (Лаврентьевская летопись): «Сей Князь по праву татарскому начал чинить нападения на Ингерманландию, Карелию и Финляндию». То есть попытки покорить Финляндию (в то время Финляндия – это земли лопарские, Финмарк) предпринимал еще отец Александра, Ярослав Всеволодович. «Но шведы храброе делали сопротивление так, что россияне бежать принуждены были».

И далее шведский историк вынужден признать и особо отметить ратные достоинства великого князя Александра Невского: «Однако ж, Ярослав имел сына Александра, почитаемого у россиян за Марса, который тогда одержал достопамятную победу над Шведским флотом при реке Неве, и от того получил проименование Александра Невского». (Олоф Далин. История Шведского государства в 8 томах. СПб., 1805–1807. Т. 2. С. 263.)

«Александр Невский, – пишет далее О. Далин, – покорил себе Пермию или Биармаландию, отщетившуюся на несколько времени от Голмгордского государства, и беспокоил даже Норвежские границы около Галогаланда, проходя к оным чрез Финмаркен и Лапландию».

То есть дружина великого князя провела масштабную военную операцию на крайнем севере Европы. Пройдя и покорив Лапландию (Кольский полуостров), Финмаркен (земли на запад от Кольского полуострова), Александр Невский с силою вошел в область Северной Норвегии у Галогаланда.

Началось массовое бегство народа, с древности известного как биармийцы, с этих территорий: «Норвежский король Гокан [Хакон IV Старый (1204–1263). – и. М.] принимал дружески бежавших Пермян. Об этом смотри: Торфея в житии Гаквина у Шенстрема во введении в историю Шведскую рукописную; и Петра Клавдия летоп. Норвежскую, стран. 744». (Далин Олоф. История Шведского государства. СПб., 1805. С. 263. Прим. III.)

Александр Невский – покоритель Биармии

Еще до монголо-татарского вторжения на Русь на Крайнем Севере сложилась практика сбора дани с лопарей, главным звеном-посредником которой стал народ корела (кирьялы). Будучи еще языческой, корела, тем не менее, оказалась чрезвычайно активным помощником Новгородской Руси в ее продвижении на Крайний Север. Именно с появлением корелы на Кольском Севере связаны первые сообщения о Лопской земле в норвежских источниках середины XIII века – Исландских анналах. Корелы, как поданные русского князя, в это время объявились в Лопарской тундре, в той ее части, которая «считалась норвежской», и стали нападать на даньщиков короля, отбирая собранную с лопарей дань. «В норвежской части тундры наступило “немирье”». (Шаскольский И. П. Сведения об истории Руси в X–XIV вв. в Исландских анналах // ВИД. СПб., 1994. Т. 25. С. 231.)

Называя земли Лапландии «норвежской частью тундры», уважаемый историк имеет в виду Финмарк, территорию, протянувшуюся на запад от Кольского залива к Варяжскому заливу (Varanger fjord)3 и до самой северной в то время провинции Норвегии – Галогаланда (район нынешнего Тромсе). Однако следует возразить – факт сбора дани с лопарей в этой части Лапландии королевскими «фогтами» не является достаточным основанием для того, чтобы объявлять сами земли норвежскими. Именно эти возражения правившего тогда в Новгороде великого князя Александра Ярославича были решительно продемонстрированы «детьми корельскими» в жестоких стычках с норвежскими сборщиками дани.

Надо сказать, что здесь имело место древнее противостояние народа корелы с норвежскими квенами («нынешними хельсингами шведскими»). Об этом упоминает под 877 годом в своей «Истории Норвегии» средневековый историк Т. Торфей.

Потребности Руси в дани, собираемой с северных народов в виде меха («мягкой рухляди»), до определенного момента вполне удовлетворялись на обширных лесных территориях Заволочья, Перми и волости Тре. Однако с 1237 года ситуация стала меняться радикальным образом. Огромная монгольская империя, простиравшаяся от Пекина до Волги, жестоко привела в подданство русские княжества и заявила о своих потребностях в северных мехах.

Таким образом, именно в середине XIII века стало очевидным, что прежняя политика Новгородского государства в отношении Крайнего Севера больше не отвечает ситуации, возникшей на Руси вследствие монголо-татарского нашествия в 1237–1241 годах. Можно уверенно утверждать, что именно жесткие условия политической и даннической зависимости русских княжеств от монголо-татарских ханов Золотой Орды подвинули российские власти на решительные действия по освоению и, более того, присоединению территории Крайнего Севера к русским землям. И если о роли и значении «монголо-татарского ига» в истории становления Российского государства у историков существуют, прямо скажем, противоположные мнения, то положительная роль «ига» как силы, стимулировавшей прирастание Руси Крайним Севером, очевидна.

Колопермь

Новгородский князь Александр Ярославич скончался в 1263 году в одной из своих Новгородских волостей – в Городце. Через год, в 1264 году был заключен договор между Новгородом Великим и Тверским князем, в котором были перечислены новгородские владения, оставшиеся после кончины Александра Невского: «А се волости новгородьскые: Бежиче, Городець, Мелечя, Шипино, Егна, Вологда, Заволоцье, Колоперемь, Тре, Перемь, Югра, Печера»1. В этом списке, исключая Заволочье (земли за «волоками», то есть в бассейнах Северной Двины и Онеги), к рассматриваемому нами Кольскому Северу относятся крайние северо-западные территории Великого Новгорода – «Колоперемь». Это – земли как бассейна реки Колы, так и территории на запад от «великой реки Колы» (Кольского залива), территория, по-норвежски называемая Финмаркен. Далее перечень описывает земли на восток и указана область Тре – это Терский наволок (Кольский полуостров, в наибольшей степени – его восточная часть и южное побережье: Терский берег). Указанные далее на восток земли Крайнего Севера – «Перемь, Югра, Печера» – это уже за Белым морем, к Уральским горам.

Надо заметить, что в советской исторической науке наблюдалась тенденция к некоему умалению степени российского присутствия на Крайнем Севере в древности; видимо, так было проще «показать гнилость и бессилие» (В. И. Ленин) России в досоветское время. Так, справедливо замечая, что упоминание в грамоте названия «Колоперемь» не может служить основанием для признания 1264 года временем основания Колы, уважаемый автор отрицает и саму возможность существования в то время территориального понятия «Колоперемь» как новгородской волости. Хотя не подлежит сомнению, что, согласно «Разграничительной грамоте» 1257 года, «данники конунга Александра [Невского. – и. М.] из Хольмгарда [Новгорода]» собирали дань не только в районе Кольского залива, но и во всем норвежском Финмаркене.

Появление этой новгородской территории, волости с названием Колоперемь (правда, на незначительное время), есть следствие тех самых полярных походов князя Александра, когда он «тревожил пределы Норвегии». Ими и объясняется тот вызывающий недоумение у историков известный факт бегства жителей Перми и просьбы к норвежскому королю о принятии их под свою защиту на территории Норвегии. Это те события середины XIII века, когда «Норвежский король Гокан принимал дружески бежавших Пермян» (хотя, конечно, речь идет не о собственно пермяках, а о биармийцах).

Если не принять этого факта, будет непонятно, откуда, собственно, могли бежать в Норвегию «пермяне»-«бирмийцы». Уж точно не из тех мест Перми, вдали от Кольского Севера и Финмаркена, где традиционно селились «пермяки». Именно этим вторжением новгородских дружин с приданными отрядами татар окончательно завершилась история древней Биармии (или легендарной заполярной чуди). Земли Кольского полуострова на запад от реки Варзуги и далее через Кольский залив до Варангер-фьода были освобождены от биармийцев. Дань терфиннов-лопарей стала через корельских даньщиков поступать непосредственно в Новгород.

Что касается новгородской волости Пермь, то, еще раз подчеркнем, ее территории к Кольскому полуострову отношения не имеют. Где именно находилась Пермь и пермяне, можно узнать, прочитав древнюю грамоту: «А что Важка, – то исконное место великого князя Вычегодское – пермяки».

О том, что древняя Биармия существовала не где-нибудь, а именно на Кольском полуострове, там, где она и означена на древних картах, писали многие ученые: «Под Биармией всегда понимался весьма обширный район Севера. Тщательное исследование карт XVI века, при составлении которых использовались более старые источники, показало, что Биармией чаще всего называли Кольский полуостров». Или: «На основании достоверных саг и пяти географических свидетельств, необходимо поместить ее (Биармию) близко от Варангерского залива, может быть близь нашей теперешней Колы или немного западнее» (Кузнецов С. К. – историк, этнограф и археолог (1854–1913). К вопросу о Биармии // Этнографическое обозрение. М., 1905. Кн. 115–116. № 2-3. С. 54–55.).

«Славу о былом богатстве Северо-Двинского края в средневековье нужно признать чистым недоразумением, здесь на Северной Двине не было никакой Биармии, ни биармийской культуры» (Кузнецов. С. 59).

Источник: Игумен Митрофан (Баданин)."Князь Александр Невский и Кольский Север.Неизвестные страницы жития" (Приводится в сокращении)