10 лет назад, 14 марта 2015 года ушёл Валентин Распутин, русский советский и российский писатель-публицист, общественный деятель, один из наиболее значительных представителей «деревенской прозы».
У него – крупного помола слова́, каждое основательно, словно не ставится на своё место, а врастает в него корнями: как тот листвень, что осеняет собой Матёру… Речь В. Распутина неспешна, щедра к детали, тяжела, тома́ – словно тёртые опытом, пропущенные через столько болей. Он писал жизнью...
Он творил болью, – стремясь, зафиксировав её, утишить в человечестве. В нём есть нечто от Достоевского, – всегда выводящего к свету, хоть и тянущего читателя через такие сырые, нищие лабиринты, что страшно становится. Но свет, свет – будет свет…
Распутин мог показать и буйство жизни, избыточность её красок, ликование совершенных соков – так сделан очерк о сборе ягод: очерк, клубящийся восторгом пред величием многого, что предлагает явь. Хотя в основном – краски его суровы. Немо поёт тайга – массивная, величественная, враждебная человеку, дружественная? только краткой порой… Настёна, работающая на лесоповале, ничего не знающая про мужа; вспыхивают детали – через их конкретику просвечивает трагедия, узел конфликта завязывается тогда, когда пропадает инвентарь: Андрей, муж Настёны, не выдержав соблазна, поддался коду дезертирства, и скрывается на займище…
Радость всё равно опалит её: жив муж! каждому хочется жить, и жить – счастливо, в меру своего понимания понятия. Настёна укрывает Андрея. Она просвечивается нежно-радостным будущим, какого не будет – ибо беременеет… Ребёнок живёт в ней. Ребёнок, которому не суждено родится, поскольку Настёна, жертвуя собой, топится, дабы не узнали про дезертирство мужа. А – Победа уже звучит. Жизнь изменится. Не для неё, не для неродившегося ребёнка; как Распутин, пришедший к православию, церковности, очевидно, позже написания одной из главных своих книг, одной из лучших книг второй половины двадцатого века, отнёсся бы к поступку своей героини? Не узнать.
Но образ, созданный им, встаёт в ряды наиярчайших женских образов, данных русской литературой. Будет Матёра – мелькнёт хозяин острова: таинственный дух, предстающий в облике небольшого, конкретного зверька. Будет листвень – величественный, как бездна. Матера уйдёт под воду. Китеж русского счастья никогда не всплывёт. Старухи, живописанные Распутиным – колоритно и с состраданием, величественно – отчасти: словно противостоят смерти. …вспомнятся тяжёлые строки Слуцкого:
Старух было много, стариков было мало:
то, что гнуло старух, стариков ломало.
Старики умирали, хватаясь за сердце,
а старухи, рванув гардеробные дверцы,
доставали костюм выходной, суконный,
покупали гроб дорогой, дубовый
и глядели в последний, как лежит законный,
прижимая лацкан рукой пудовой.
Совершенно другие, конечно, городские старухи, но есть, просматривается горизонт сходства… Огни, зажигаемые Распутиным, предельно ярки. Будут «Уроки французского» -- уроки, какие необходимо выучить, тяжелы, пробитые нищетой, хлеб да картошка. Малокровие мальчика логично. Как и то, что ради необходимого молока соскальзывает за край одобряемой социальности, играет со шпаной в денежные «замеряшки». Или – «пристенок», как называют игру, когда учительница, проколотая жёсткой иглой сострадания, будет играть с ним, рискуя, не зная, как ещё помочь.
Трагедия заурядна: из них, онтологических, и состоит жизнь. У Распутина не встретишь праздничного: флаги счастья не взовьются никогда; однако величественное существование его тёртой прозы есть яростный праздник литературы.
Оценили 8 человек
11 кармы